Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу Страница 50

Пройдя до конца ряда кошачьих, мы надолго застряли перед просторной клеткой с тигром. С двумя тиграми. От них было трудно уйти…

Самец, равнодушно облизываясь, лежал в глубине, а самка, фыркая и легонько встряхивая головой, медленно ходила вдоль прутьев, кидая беглые взгляды на нас с Рыжей и еще одну пожилую парочку, стоявшую рядом с нами и заворожено смотрящую на нее, на ее роскошное, гибкое и мощное тело, на тугие клубки мышц, лениво перекатывающиеся у оснований передних лап, на полосатую змею хвоста, которым она, наверное, могла бы сбить с ног взрослого мужика, если бы он подвернулся под удар… и если бы она захотела. Трудно уйти, трудно оторвать взгляд от этой грациозной силищи…

Тигрица, эта… где у нас тут табличка? Ага, вот — Panthera tigris, — вдруг взглянула на всех нас четверых в упор, раскрыла пасть и… рыкнула. Пожилая парочка инстинктивно подалась назад (женщина негромко ойкнула), я замер на месте, а Рыжая, словно повинуясь такому же инстинкту, но с обратным знаком, выпустила мою руку и резко подалась вперед, вперившись взглядом в здоровенную рыжеватую голову зверя, словно стараясь разглядеть что-то… что-то понять…

— Родственные души, — буркнул я, взяв ее за руку, легонько потянул назад и почувствовал, как она напряглась. — Твоя рыжая сестричка…

Она что-то пробормотала. Я не расслышал. Ее «рыжая сестричка» отвернулась и пошла вглубь клетки, к самцу. Пожилой мужчина наклонился к своей спутнице, что-то сказал, еле заметно кивнув в сторону моей спутницы, и они двинулись дальше. Мы — тоже, но в другую сторону, к выходу. Отойдя на несколько шагов, мы, не сговариваясь, обернулись. Самец лежал, по-прежнему равнодушно отвернувшись от нас, а его подруга провожала нас взглядом, слегка покачивая хвостом.

— Panthera tigris, — машинально прочел я вслух латинскую часть надписи на табличке. — Да-а, серьезное животное…

— Вдруг она — тоже посредник? — беря меня под руку, сказала Рыжая.

— Между кем и кем? — не понял я.

— Ну, промежуточная, как тот, дымчатый — между маленькими и большими, — пояснила она.

— Эти — самые большие, — пожал я плечами. — Дальше уже некуда. Больше — просто нет.

— А вдруг есть? — с каким-то странным упорством настаивала Рыжая, заглядывая мне в глаза. — Вдруг есть — дальше?

— Они бы вымерли. Чего бы они жрали? Нет, моя донна, — я усмехнулся, — хватит с нас и таких…

— С нас-то — да, но разве их всех для нас делали?..

Я удивился, замедлил шаг, мы миновали клетку с табличкой «Рысь. Felis lynx.», вернулись к ряду крупных и остановились перед леопардом. «Panthera pardus».

— Это уже философский вопрос, Рыжик… Глянь, какая роскошная киска.

— Киска, мама… Смотри, киска, — раздался детский голосок слева от меня, я обернулся и увидел маленькую девчушку, лет шести, тыкающую ручонкой в сторону клетки с «Panthera pardus», и ее мамочку — неплохо сохранившуюся крашенную блондинку с полными ногами.

— Киска, — не взглянув на клетку, кивнула мамочка, кинув косой и явно недружественный взгляд на Рыжую. — Это барс…

Я посмотрел на желтовато-серую «киску» — большого, мощного зверя с длинным и поразительно гибким телом, — не выпуская из поля зрения детскую ручонку. Леопард раскрыл пасть, показав клыки и ярко-красный язык, и издал шипящий рык. Вдруг я очень ясно представил себе, увидел, что стало бы с рукой девчушки, окажись она в пределах досягаемости «киски», и…

Эта живая «картинка» — кровь, хлещущая из разорванных вен, обломки хрупких белесых косточек, торчащие из кровоточащего обрубка — вызвала у меня очень странное, как бы двойственное чувство. Неожиданно я понял, что воспринимаю эту картинку не одной, а двумя парами мысленных глаз, вообще двумя сознаниями: одним — моим, в котором бешено колотится страх, отвращение, ужас и инстинктивное желание прокрутить все назад, уберечь ручку девочки от красной пасти с белыми здоровенными клыками, а другими…

Другие «глаза» были не мои

(круглые, желтые фонари, прорезанные посредине черными вертикальными ромбиками зрачков…)

и другое сознание, Бог знает каким способом очутившееся во мне, внутри меня, воспринимало «картинку» совсем по-другому: холодный интерес, больше похожий на любопытство, и… Не человеческая уверенность в своей правоте, а какое-то необъяснимое, совершенно не человеческое отсутствие даже тени сомнений…

Я повернулся к девчушке, все еще тыкающей ручонкой в направлении клетки, она задрала ко мне личико, с каким-то странным интересом уставилась на меня, сосредоточенно нахмурила свои чудесненькие светлые брови, сразу став очень комично серьезной, и…

Я перевел глаза на ее мамочку, та еле заметно вздрогнула и каким-то неуловимым движением (не тела — телом она не сдвинулась с места) загородила дочку от меня, а я…

Я глядел уже не на мысленную «картинку», а на живых, реальных людей, маму и дочку, все теми же двумя парами глаз — воспринимал живую реальность все теми же двумя сознаниями… Я видел их и в нормальном, привычном, цветном изображении, и в… другом. Не цветном и не черно-белом, а каком-то красноватом и штриховом — расплывающемся, но одновременно очень четком, не объемном, а двухмерном и… Правильном.

В мозгу, вернее в той части сознания, которая принадлежала только мне, забилась, задергалась паническая мысль: я схожу с ума, это — классическая шизофрения, раздвоение…

И тут же другая, чужая (но тоже моя) часть, как-то вздрогнула и словно нехотя растаяла, исчезла, оставив меня с уже только привычным, моим восприятием реальности. И лишь в последний момент перед ее окончательным исчезновением, уходом, меня кольнуло слабое разочарование, оттого что она уходит, исчезает… И слабое инстинктивное желание метнуться за ней следом и удержать, только… Только я не знал, вернее, моя часть сознания не знала, куда, в какую сторону метнуться. Я не успел уловить, куда исчезло то — выскочило наружу, или наоборот, убралось внутрь, в какое-то потаенное нутро, дальний закоулочек моего собственного мозга…

Краем глаза видя спины дочки с мамой, уходящих от клетки (мамочка один раз оглянулась и кинула на меня быстрый и недобрый взгляд), я уставился на вытянувшего свое роскошное гибкое тело Panthera pardus, уставился в круглые желтые фонари его глаз

(вот чем я несколько секунд смотрел на мир… Вот чем я видел наш мир!..)

и еле слышно пробормотал:

— Так вот, значит, как ты нас видишь…

— Жарко, — сказала Рыжая и взяла меня за руку. — Ох, да ты весь взмок. Пойдем, посидим где-нибудь в тенечке… Хочешь, перекусим чего-нибудь? Пива выпьем?

— Угу, — кивнул я. — Вообще пошли отсюда. Хватит уже этих клеток. Если ты, конечно, насмотрелась, моя донна.

— Ага. Вполне, — сказала Рыжая. — Слушай, у тебя весь лоб мокрый. Ты что, погано жару переносишь? Даже побледнел как-то… Эй! — с ноткой тревоги окликнула меня она и выдернула из вдруг накатившей, какой-то приятной слабости, — Ты в норме?

— В ней, моя донна, — буркнул я, с каким-то непонятным облегчением оторвал, наконец, взгляд от не шелохнувшегося, равнодушно смотрящего куда-то мимо меня леопарда и обнял ее за талию. — Пошли. Я видел где-то здесь столики под тентом. Может, там даже пиво дают.

Я сидел за компьютером и с тоской смотрел на дисплей, на котором бывший агент бывшей «Штази», еще вчера так рельефно «выпиравший» из легко выстраивающихся друг за другом фраз, тускнел, становился двухмерным, штриховым, словно нарисованным неумелой детской рукой человечком, лишенным объемности, неживым, недостоверным…

Работа не клеилась. Ну, что за… Что-что — пиво не надо было днем лакать, вот что… Я скосил глаза на Рыжую, опять, как вчера, разлегшуюся на диване с Котом у ног и большим, темно-зеленым фолиантом в руках.

— Опять рецепт ищешь? — буркнул я. — Зря стараешься, я и так сожру все, что сбацаешь. Готовишь, ты моя донна, как богиня…

— Не-а, не рецепт, — покачала она головой, не отрываясь от книги. — хотела посмотреть…

— Что-то интересное?

— Ага…

— Почитай вслух, — подавив зевок, попросил я.

— Ты же работаешь.

— Не идет. Нет настроя, и… Ни сидя, ни стоя. Почитай — может, перебьешь фишку.

— Ну, слушай, — сказал Рыжая. — Так… вот, с самого начала, — и слегка монотонно, почти как та экскурсоводша или учительница в Зоопарке (только не гнусаво), она стала читать: