Артур Япин - Сон льва Страница 49

Именно в тот момент, когда молодой священник с саквояжем в одной руке, а сутаной из конского волоса в другой — вошел в проход между рядами, группка молодых рыбаков общими усилиями подняла одну из девушек Думадзимы наверх, чтобы она закрепила гирлянду между арками хоров.

После строгой монашеской жизни их ревностное служение показалось фра Чиппо распущенностью. Он был так потрясен, что, призывая всех ангелов, закрыл лицо руками. Первое, что он сделал после этого — это запретил Думадзиме и ее девушкам, а также всем тем, кто с ними грешил, посещать церковь по воскресеньям и святым праздникам. В другие же дни он их как раз хотел бы видеть для исповеди, но на всякий случай приказал перенести исповедальню для этих грешниц из церкви в ризницу, дабы Мадонна с апостолами не могли услышать ни шелеста тех ужасов, что будут поведаны.

В первое же воскресенье, последовавшее за этим, Ла Думадзима в праздничной одежде сидела, как обычно, на своем месте. Заметив ее, фра Чиппо, накинул покрывало на монстранцию[181] и отказался доставать из дарохранительницы святые гостии[182] в ее присутствии. Когда он приказал ей удалиться во имя спасения душ присутствующих, Думадзима встала. Это была крепкая, дюжая женщина с сильными руками, которая теперь, однако, дрожала, так что ей приходилось держаться за стул, чтобы не упасть.

— Я прошу у Господа не более того, что он нам Сам дает… — сказала она громко, — милосердия!

— Но женщина, — голос брата Чиппо разносился по церкви, — Иисус не раздает свою любовь просто так и бесплатно, ни за что.

— Тогда у Него с ней много общего, — крикнул кто-то из паствы, развеселив всех.

— Встань на колени, — сказал Чиппо, — покажи свое раскаянье перед глазами всех присутствующих, и тебе все простится!

— Неужели мой грех настолько хуже других? — спросила Думадзима с отчаяньем.

Тело — храм Бога.

— Правду говоришь, — звонко сказал косой Миначчио, пьяный, как всегда, — и я уже провел в нем обряд.

Его слова встретили такой успех, что фра Чиппо стал еще более непреклонным. Он указал перстом на Думадзиму, подобно Лоту на горящий Содом.

Эта женщина дает себя поиметь каждому встречному, — гремел Чиппо. — Нет ничего в мире страшнее этого!

— Неужели? — произнесла Думадзима. — Это мы еще посмотрим!

И с гордо поднятой головой прошествовала по проходу на улицу.

В следующее воскресенье ее место в церкви пустовало. На этой неделе вообще было много больше свободных мест на церковных скамьях, чем обычно. Но этого оказалось недостаточно, чтобы напугать фра Чиппо. На следующую пятницу он отметил, что прихожане сидят совсем свободно. В субботу вечером пришли только несколько старушек, и когда на следующее утро он в полном облачении взошел к алтарю, паствы было так мало, что Чиппо был вынужден крепко ухватиться за церковного служку, чтобы убедиться, что он не спит. У выхода из церкви он спросил, не заболел ли кто, но никто не осмелился ничего ответить. Вернувшись внутрь, он увидел Миначчио, отсыпавшегося в трансепте[183] после пьянки, который в обмен на стаканчик вина был готов ему поведать, в чем дело.

После своего изгнания Ла Думадзима решила, что отныне в часы, когда она теперь была свободна и скучала, она будет предлагать утехи своего дома по более выгодному тарифу. Большая часть клиентов воспользовалась этим исключительным шансом, слишком заманчивым, чтобы от него отказаться.

Их жены, одни — рассердившиеся на постоянное отсутствие мужей во время воскресного завтрака, другие — замученные неожиданным появлением мужей в то время, когда они привыкли принимать своих любовников сами, переложили всю вину за расстроенную семейную жизнь на плечи господина священника. Вместе они решили перенести свои молитвы и благочестие в церковь Святой Риты на Пьяццетта Кастельфидардо[184] до тех пор, пока фра Чиппо не осознает свою ошибку.

Юный священник; однако, был по натуре упрям, и хотя ему приходилось сдерживаться, когда он видел, как в Рождественскую ночь люди толпятся на площади перед открытыми дверьми Санта Риты, чтобы слушать мессу на морозе, он не отказался от своих принципов.

Всю зиму в его приходе было пусто и тихо; и каждое воскресенье его обличительные проповеди разносились в опустевшем помещении все менее убедительно. Мешки для пожертвований тоже пустовали, и фра Чиппо не мог больше выплатить ежемесячный взнос в епископат, так что весной ему пришлось отвечать перед коллегией каноников в Болонье, которые пригрозили направить его опять в Фоссомброне с их жесткими порядками.

Вскоре после этого люди видели, как фра Чиппо заходил в дом на Виа Писакане и просил Думадзиму его принять. Никто не знает, о чем они говорили, но на следующее воскресенье двери ее дома были закрыты для клиентов. И когда она, наконец, вышла из дома, то была одета для службы. Она прошла сквозь толпу своих почитателей и вместе со своими девушками проследовала под любопытными взглядами в направлении церкви. Рядом с ними бежали уличные мальчишки, и когда Думадзима дошла до Корсо д'Аугусто, то люди вышли из своих домов. Аа Думадзима во главе процессии вошла в церковь Марии-дель-Суффраджо. Села на передней скамье. Фра Чиппо, впервые за несколько месяцев увидевший всех своих прихожан в сборе, прочел мессу без лишних комментариев. Думадзима вышла причащаться первая и преклонила колени перед алтарем. Когда она высунула язык, фра Чиппо закрыл глаза перед этим инструментом дьявола, но, тем не менее, положил на него святую гостию. Думадзима перекрестилась и подождала, пока гостия растает. Только тогда она поднялась и на секунду как утверждают — священник и грешница обменялись улыбками.

Она унизила священника, поэтому с тех пор мы называем его Чипполо, или Чипполино. Когда Чипполино взошел на амвон, то впервые он прочитал не отрывок из комментариев, а произнес проповедь от всего сердца.

— Так велико милосердие Божие, — сказал он, — что Он дал мне понять мою ошибку: есть кое-что похуже того, когда любой встречный может тебя поиметь…

На что паства хором ответила: «Когда никто не хочет тебя поиметь!»

ТЕОРИЯ ПРОГРЕССА СНАПОРАЗА

Граница жизни — смерть. Только потому, что она нас поджидает где-то в конце пути, мы понимаем, что не просто блуждаем, а куда-то идем. Эта граница дает направление. Подобные границы я вижу везде. Они делают нас сознательными. Они указывают нам на наши ограничения, и в то же время на то невероятное, что возможно в этих пределах. Я испытал на себе, как диктатура подстегивала народные движения. Я знаю, как притеснение пробуждало у людей волю выжить. Я видел, как после разрушений войны расцвела наша страна. Из руин ненависти поднялась любовь.

Именно пределы не дают нам заснуть.

Именно ограничения толкают нас вперед.

Это двигатель мира. Это жизненная сила. Каждая клетка делится. Она уменьшается, чтобы расти. Я считаю, что вся эволюция, вся история человечества может быть сведена к этому принципу.

Замкнутый в неподвижности тела, воспламеняется мой дух. Я убеждаюсь все больше и больше — судьба решительно подрезает наши возможности для того, чтобы благодаря этому мы еще мощнее расцвели.

Было время, когда все было возможно. Царил хаос.

Но однажды Бог решает положить этому предел. И сразу же приступает к работе, словно предчувствует приближение кавалькады грядущего цирка.

Сначала Он ограничивает свободу во взаимодействии стихий. Создает два отдельных небесных тела: небо и землю. Затем запрещает беззаботно играть друг с другом свету и тьме. Каждому указывает свое место. Одного ограничивает днем, другого В ночью. Всю воду собирает вместе, так что суша отделяется от моря. На суше проводит границы и делит ее на части. Одну часть очерчивает особенно точно и называет Сад Эдема, этим она сразу выделяется на фоне всего остального. И все еще Бог недоволен. Он накладывает оковы на время и творит звезды, чтобы те поделили бесконечность на дни и годы.

После того как все стихии занимают свое место, Бог творит живых существ, но обеспечивает их настолько экономно, что каждое существо вынуждено оставаться в своей среде обитания; рыба должна ограничиваться морем, птица — воздухом, млекопитающее — землей. Но и эти три группы Он опять подразделяет. Он творит каждого согласно его природе и категорически требует, чтобы каждый вид ограничивался своим видом. Внутри этих групп он делает одного сильнее, другого — слабее, так что каждый получает свое место в иерархии, покинуть которое он может только под страхом отлучения и смерти.

Наконец Бог встает на колени, наскребает кучку земли, спрессовывает, мнет ее и лепит из нее человека. Делает тому носик из глины — эй, престо![185] — и вдувает в него жизнь.