Борис Фальков - Ёлка для Ба Страница 49

Назавтра Изабелла ни словом не обмолвилась о ночном происшествии, да и никогда потом. Может быть, она поучаствовала в нём, вовсе и не просыпаясь, или просто ничего достойного запоминания в том происшествии не нашла. К моей чести, я тоже не воспользовался владением нашей общей тайной… в своих интересах. Хотя, какие же это могли быть интересы, и как использовать тайны? Используешь — и вот, она уже не тайна, а так… опять же — дымок от папиросы «Шахтёрская», или «Беккера» гитарный перебор. Вообще-то, ночной аттракцион был делом для меня не новым, мать без стеснения раздевалась при мне, привычка, оставшаяся от студенческих лет, проведенных нами троими за занавеской в общежитии. А вот Жанну мне ни разу не удалось застукать в такой ситуации, но частями… О, эти части!

В одну из извилистых канавок мозга моего навечно врезаны жаннины ноги, обнажённые до верха — я вслед за нею поднимался по лесенке на смотровую площадку бочки — там же чулки с высокими пятками и стрелками, и высокий толстый каблук. В соседней канавке, самой канавкой запечатлен жанровый рисунок: Жанна на пляже. Ходьба на цыпочках по горячему песку, словно к самим пяткам тоже приделаны каблуки. Вся в ямочках спина, и под нею качается нечто, вправо-влево, ещё раз вправо — и снова влево, и слабая подмышками тень.

Весь пляж глазел на неё, и мужчины, и женщины. Теперь-то всем, кажется, понятно: и дети. Наши делали вид, что не замечают этого. Мать, правда, сделала какое-то замечание в адрес жанниного купальника. Отец, правда, ковыряя костылём песок, что-то мрачно возразил. Я всё пытался определить, в чём же основная разница между тельцами моих подружек и этим вот, в сравнении с ними, лилипутскими — великанским, на виду у всех телом. В чём: в общих размерах, в ногах, грудях? Успешное решение задачи было чрезвычайно желательно, ведь на моих лилипуток не глядел никто. В конце концов, после тщательного отбрасывания и отбора признаков, я решил, что всё дело в растительности. Остальное малосущественно, а вот волосы подмышками, на животе и ногах, это да, это… признак. Это женщина. Валю и Ба, повторяю, в эту категорию я не включал, хотя насчёт Вали и могли возникнуть подозрения после того, что выяснилось, ужин за ужином, обед за обедом, за овальным нашим столом: оккупанты в нашем доме, немец-простой-лейтенант и особенно гестапо. Но Ба не давала поводов и для таких, чисто умозрительных подозрений, эта крепость — в пару Большому базару была столь же чиста и неприступна, как сам Небесный Иерусалим. Между тем, или именно потому, чугунная баба, таранное бревно, инструмент погромщика, перехваченный кем-то из рук Вали, подобно эстафете, потихоньку нацеливал свой разрушительный мах и в неё, в Ба.

Кем именно перехваченный? А хоть и Изабеллой, чтоб не сказать: нами всеми.

— Порядок в этом доме несколько несовременен, это анахронизм, — заявила Изабелла, было, кажется, время ужина. Ну да, ждали возвращения откуда-то Ди и Ба, неужто из тиянтира?

— Конечно, — согласился отец. — В нём есть своя прелесть, но есть также и неудобства.

— Этим неудобствам есть точное определение, — возразила мать. Самодурство.

— Это ты уж слишком, — не согласился отец. — Твоми устами глаголет не истина, а примитивная неприязнь к снохе.

— Атавизм, — подквакнул Ю, — анахронизм.

— Моя неприязнь порождена её неприязнью ко мне, — сказала мать. — Я ведь помню, как меня принимали, когда я тут появилась впервые. Неприязнь была уже заранее, заранее не нравилась пятая графа моей анкеты. Не улучшило дела даже то, что чужая графа привезла ей в подарок родного внука.

— Что ж, графа, — заметил отец, — не графиня же.

Мать засопела.

— Да, тут ты не права, — возразила Изабелла, — в конце концов и у меня пятая графа выглядит иначе. Ну, и что?

— Пустое возражение, — заявила мать. — Твоя графа намного ближе ей, чем моя, это известно всем. Особенно графа твоей Жанночки-птички-певчей. Но ты лично тоже в этом доме на птичьих правах, что правда, то правда.

— Неправда, — обиделся Ю. — Нас воспитывали в духе интернационализма, мы слыхом не слыхали о каких-то графах. И попробуй-ка кто-нибудь из нас скажи, например: тот армянин, который… Или: тот грузин, который…

— … грузинский еврей, — добавила мать. — Тоже пустое возражение.

— Скажи-ка это при Ди, — сказал Ю, — и увидишь, что будет.

— Это будет? — спросил я и сжал его руку повыше локтя. Он и не заметил этого мушиного щекотания.

— Ничего не будет, — подхватила мать. — Не те времена. И вы сами знаете это: правду. Потому ваши возражения пусты, и вы вовсе не возражаете — мямлите пустые формулы, как заклинания. По любому случаю. А между тем мы начали разговор совсем о другом, как бы изменить — не разрушить! — порядок в доме, чтобы и другим в нём полагались какие-нибудь минимальные удобства.

— Но разве ты не переезжаешь на новую квартиру? — ревниво глянула на неё Изабелла, и после на Ю — уничтожающе.

— А ты, дорогая, — выразительно произнесла мать, — собираешься тут бабушкой стать, не рожая детей? Учти, тебя тут ещё назовут Басей, чтоб преемственность не пострадала.

— Ба, — поправил Ю. — Но я понял: ты, дорогая, заботишься вовсе не о себе, а о нас.

— Это не так важно, как то, что я давно хочу жрать, — сказал отец. — С этим действительно нужно что-то делать. Все мы работаем, и зависим от своего рабочего времени. Но менять весь порядок! Нет, это означало бы подкосить Ба под коленки.

— Она сама меняет порядок, если это нужно ей, — съязвила мать. — Разве нам не подкашивают этим коленки? У меня впечатление, что мы все давно стоим именно на них, включая Валю. Не зря она бунтует.

— Что ты имеешь в виду? — спросил отец. — Не понимаю.

— Что с некоторых пор Ба сама ходит на базар.

— Это сказала Валя, — пожал плечами Ю. — Нашла, на кого ссылаться. Она одержима своими духами.

— Почему же нет? — спросила мать. — Валя лицо, в этом случае, заинтересованное… в правде. Я бы её, кстати, прямо сейчас, по горячему следу и допросила до конца.

— Её, к счастью, нет, — напомнил Ю. — Она тоже в этом… тиянтире, поглощает духовную пищу.

— Похвальное единодушие, — одобрила мать. — Я утверждаю, что Валя говорит правду. Выдумывать такое у неё нет причин, и нет воображения. А сказать такую правду — есть: обыкновенная человеческая обида, что ей не доверяют. Давайте рассуждать как материалисты, без ссылок на духов, пусть они и близкие родственники…

— Давай, — согласился отец, — но давай это делать во всём. Скажи, ты в случае с духом Шереметьевой поступаешь как материалистка?

— Более чем, — заявила мать. — А она поступила с нами ещё более чем, а именно как вульгарная материалистка. Вульгарней не бывает: просто панельная.

— Слово «вульгарный» присоединяется к материализму не в этом смысле, заметил Ю.

— Не знаю, не знаю, — откликнулась мать. — Во всяком случае, я присоединяю его в этом.

— Вот видишь, в этом случае ты не материалистка, а мистик, — сказал отец.

— Поповщина, — определил Ю.

— Не мешай, — отмахнулся отец. — Мистицизм у тебя от твоей бабки-староверки, жизнь на тебя оказала куда меньшее влияние, чем она. На тебя, милая моя, не повлияло даже то, что случилось с Шереметьевой. Для тебя она по-прежнему какой-то злобный дух, а не такая же материальная женщина, как ты.

— Такая же! — возмущённо вскричала мать.

— А что с нею случилось? — охотно спросила Изабелла.

— Она пыталась отравиться, — сообщила мать ещё охотней. — И этот её поступок тоже не имел успеха, как и прочие домогательства. Она травилась в гараже своего любовника, выхлопными газами. Скажите, это что — теперь модно?

— Любовник или газы? — спросила Изабелла.

— И то, и другое, — ответила мать.

— Если это модно, — заговорил Ю, — то лучшего свидетельства возрастания уровня жизни в недавно ещё разрушенной войной стране не найти. Многим становится доступно иметь машину. Муж вашей графини, Шереметьев, кстати, может оказаться не потомком графа, а потомком его дворового. Помните? Вот бегает дворовый мальчик… себя в коня преобразив. Это значит, что при паспортизации дворовые часто наследовали фамилии господ, на что указывает типичная ошибка: господа были без мягкого знака, просто Шереметевы. И это тоже свидетельствует о возрастании уровня. Так что, я бы тоже купил машину.

— Замечательная логика, — сказал отец. — Ну, и купи… дворовой.

— Дворовый, — поправил я. — Это если про дом, тогда — домовой.

— Купи! — воскликнула Изабелла. — Он купит, и станет в ней ночевать, это и будет его дом! И меня заставит в нём жить. И тогда квартиры нам не видать.

— А я и в самом деле собираюсь приобрести машину, — заявил отец. — Уже даже нашёл мастера, который переделает мне её на ручное управление.

— «Победу»? — ревниво спросил Ю.