Млечный путь - Меретуков Вионор Страница 49

В ресторане она появилась, уже обутая в мягкие туфли на низком каблуке. Несмотря на теплый вечер, на ней был мохнатый кардиган из шерсти дромадера. При электрическом освещении экстравагантная женщина не показалась мне такой уж юной. Я мучительно пытался вспомнить, где видел ее прежде. Видимо, эти мысленные потуги отразились на моем лице, потому что Рита спросила:

— Ты ее знаешь?

— Нет, — сказал я и тут же все вспомнил.

…Далекий то ли весенний, то ли осенний вечер. Излучина Москвы-реки. Вика, хрупкая девушка в накинутом на плечи пиджаке. Бархатный взгляд, капельки дождя на ресницах. Невидимый самолет, одиноко гудящий где-то высоко-высоко за тучами.

Я прислонил ее спиной к стволу дерева и нежно поцеловал. Вокруг не было ни души. Одни деревья и кусты. И мы, охваченные страстью, предались любви. Густая листва скрывала нас от дождя и от возможных зевак. Не знаю, что на меня нашло, но в какой-то момент, не самый для нас обоих счастливый, я решил попробовать восстановить свою способность исчезать — оживить, так сказать, свои детские и юношеские шалости. Видимо, я уже тогда не мог обходиться без шуток. В час, так сказать, духовного и телесного единения, а если быть совсем точным, в точке наивысшего блаженства, когда уже слегка замигали первые звезды и близился миг, когда должны были обрушиться все мыслимые и немыслимые преграды и прорваться плотина, я решил, что настало время подкорректировать привычные представления о финальной части плотской любви, и… внезапно исчез, выпал, вернее сказать, выскользнул из процесса. Все вокруг как по команде замедлило свое движение. Капли дождя, минуту назад бойко барабанившие по листве, зависли в воздухе. Звуки стали напоминать заезженную пластинку, поставленную не на ту скорость. Через мгновение звуки вернулись, опять загудел в тучах самолет, дробью застучали тяжелые капли по листве. Вика, прелестная девушка с бархатными ресницами, предмет моих тогдашних неумеренных восторгов, вместо того чтобы по достоинству оценить мои сексуальные новации, страшно перепугалась. Я увидел рот, еще секунду назад нежно, лукаво и призывно улыбающийся, а теперь некрасиво кривившийся, и услышал крик ужаса. Я не ожидал, что она так сильно перепугается. Она поспешно покинула место свидания, решительно отвергнув мои попытки встретиться вновь. Это мгновение поставило крест на нашей любви.

Сколько прошло лет? Десять? Сто? Тысяча? Подруга композитора скользнула по мне летучим взглядом и отвернулась, потом опустила голову и уткнулась в карту вин.

Я посмотрел на Риту. Кажется, она все поняла. Вообще, Рита чрезвычайно догадлива. Мне предстояло произвести рокировку: Риту передать композитору в качестве компенсации за девушку с бархатными ресницами. Саму же девушку, вместе с ее мягкими туфлями и несуразным кардиганом, забрать и отвезти куда-нибудь подальше от этого уже изрядно поднадоевшего мне озера без названия.

Все разрешилось с неожиданной легкостью. И к единодушному согласию всех договаривавшихся сторон. Оказалось, все мы — и Рита, и Эрвин, и Вика, да и я — склонны к внезапным резким переменам. Рита согласилась отправиться с Эрвином в Милан.

— Если не выйдешь за него замуж, возвращайся, — сказал я ей. — Впрочем, если выйдешь — тоже. Я принимаю по субботам и воскресеньям. А также и во все другие дни недели. С семи вечера до семи утра включительно.

Вечером, за ужином, Эрвин, пребывая в легком подпитии, разговорился. Я и не предполагал, что музыканты могут быть такими глубокими философами.

— Иногда мне кажется, — сказал он, откидываясь на спинку стула и устремляя задумчивый взгляд в потолок, — что клавиатура не может передать всех звуков, которые роятся в моей гениальной голове. Мне чудится, что где-то между клавишами должны быть еще клавиши, и много клавиш, а их нет. Они пропущены. Или спрятались. Или о них забыли. А они должны там быть, черт бы их побрал, я в этом уверен. Звуки в голове есть, а клавиш нет. Клавиатура несовершенна, потому что нотную грамоту придумал лишенный фантазии глухонемой. Только не подумайте, что я спятил.

— Я как раз так и подумала, — оборвала его Вика. — Некоторые животные, например киты, издают звуки высокой частоты, которые мы уловить не можем. Ты об этом? Ты хочешь написать ультразвуковую музыку? Чтобы потом ее исполнил на струнах из китового уса в «Карнеги-холле» Американский симфонический оркестр? И чтобы зачарованная публика, все эти разодетые в пух и прах эстеты, сидела в плюшевых креслах и делала вид, что что-то слышит? Да это будет какой-то… Пикассо со смычком!

— Ни черта ты не понимаешь! — вызверился композитор. — В том-то и дело, что мои звуки должны слышать все! Попробую объяснить, — успокаивая себя, сказал он. — Для сравнения возьмем жизнь обычного человека. Современный человек привык к нормам, стандартам, его приучили жить и думать в соответствии с общепринятыми правилами. Жизнь человека запрограммирована. Она у всех примерно одинакова. Внутренний мир человека выстроен по примитивным образцам. По образцам толпы, стада. В действительности же внутренний мир человека неизмеримо богаче и глубже, чем принято думать. Просто мы очень мало что о себе знаем. В человеке сокрыты духовные и интеллектуальные клавиши, на которые пока еще никто не нажимал. Как в музыке, о которой я вам толкую.

Я посмотрел на Риту. Вид у нее был озадаченный. Долго она с ним не выдержит, в этом можно не сомневаться.

Тем не менее отступать было поздно, и Рита перебазировалась в номер венца. А через полчаса в мой номер постучали. Вика. С двумя баулами.

Как ни странно, спали мы раздельно. А вот выпивали вместе.

Через неделю мы с ней покинули отель. Паперть перед церковью Святой Женевьевы и Люнебургская пустошь подождут: их время не пришло.

В Вену мы прибыли утром и успели на дневной рейс до Москвы.

— Я долго искала тебя, — врала Вика, с вожделением посматривая на только что принесенный поднос с едой. Мы летели первым классом, Вика беспрестанно ела, а я вливал в себя третью порцию виски. — Я приехала к Эрвину, чтобы сообщить ему о разрыве. Это было нежное и печальное прощание. Я скоро выхожу замуж, — добавила она, впиваясь острыми зубками в куриную ножку. У этой субтильной женщины был превосходный аппетит.

— И за кого же? — спросил я равнодушно.

— За одного преступного типа, — она засмеялась. — Он не молод, что мне очень нравится в мужчинах, и сказочно богат, что мне нравится еще больше. Идеальный вариант.

Ее цинизм и покоробил, и оскорбил меня. Одно дело, когда циничен мерзавец, который таким уродился. Это логично, понятно и закономерно. Это никого не удивляет. Ничего другого от него не ждут. Совсем другое, когда циничным оказывается тот, вернее, та, кто, пусть и недолго, была твоей лучезарной, пленительной грезой. Воспоминания о доверчивой, чистой девушке с капельками дождя на бархатных ресницах грели меня в горькие минуты, когда из-за пьянства и одиночества я бывал близок к помешательству и даже помышлял о петле, когда я сам бывал не очень-то чист и притом очень хотел, чтобы чиста была та, которую я в тот или иной исторический момент назначил своим ангелом-спасителем с лебяжьими крылышками за спиной. И вот та, кого я видел в редких светлых снах, плюнула в мое последнее духовное пристанище. Пусть мои руки выпачканы кровью, пусть я бесстыден и преступен, но в глубинах моей черной души еще копошилось что-то по-детски наивное, что-то, что я прятал от всех — в том числе и от самого себя. Может, это невидимые духовные и интеллектуальные клавиши вроде тех, о которых вещал Эрвин?

Я смотрел на Вику, на эту видавшую виды женщину с чуть ли не голубиным личиком, и мечта таяла, как грязный снег в начале апреля. Сам я был всеохватно циничен, но хотел, чтобы мечта оставалась стерильно чистой и чтобы в ней не было даже намека на грязь. Приходилось с прискорбием констатировать, что Вика в части бесстыдства превосходила мои самые смелые ожидания.

— Ты мой мостик. Мостик между прошлым и будущим. Временный мостик, ты уж прости… — вбила она последний гвоздь в мою хрустальную мечту.