Млечный путь - Меретуков Вионор Страница 50

— Смотри не провались: мостик насквозь прогнил, — предостерег я ее.

Из аэропорта я повез ее на Кутузовский проспект, на ту набережную. Это попахивало сознательным глумлением над самим собой. Этаким мазохизмом, обращенным внутрь себя, в свое далекое прошлое. Мне хотелось испытать себя. Надо было соскрести с себя остатки иллюзий. Пусть и таким суровым способом.

Я набросил ей на плечи легкую куртку. Мы стояли под деревом, окруженные курортными баулами, и целовались. Краем глаза я посматривал на тарные ящики, сидя на которых я совсем недавно пировал здесь с Тамарой Владимировной.

Как по заказу, начал накрапывать теплый дождь. Не хватало только самолета, который призывно гудел бы моторами в неоглядных небесных просторах. Викины губы были податливы и ласковы. И словно ожили былые времена, вновь на миг она стала прежней восемнадцатилетней девушкой, доверчивой и нежной. Я закрыл глаза и крепко прижал ее к себе.

Через какое-то время Вика оттолкнула меня.

— Я устала и голодна, — сухо сказала она. — Отвези меня куда-нибудь.

Мы поехали ко мне. Я едва узнал свою квартиру: обои были ободраны, люстра валялась на полу, ящики шкафов выдвинуты. Книги, посуда, одежда, обувь — все скомкано, разбито, изрезано, разбросано по комнатам. В центре комнаты высилась груда грязного белья вперемешку с чистым.

Я бродил по разгромленной квартире и испытывал противоречивые чувства. Разумеется, мало приятного в том, что кто-то без спроса навещает твой дом. Дом — это не только стены, двери и мебель, это все-таки какая-никакая крепость и, выражаясь высокопарно, материальное прибежище духа. В то же время я был доволен, что вовремя сообразил арендовать банковскую ячейку, в которую успел перенести все свои богатства, которые до этого хранил на даче и дома. Нельзя прятать сокровища под кроватью: там место ночным горшкам и несгораемым рукописям.

Один вопрос беспокоил меня. Кто эти люди и что они искали? Картину? Миллион? Драгоценности? Ключ?

Вика с задумчивым видом следовала за мной.

— Да… — протянула она, наподдав ногой башмак с оторванным каблуком. — Неплохо кто-то здесь похозяйничал. Брошенная любовница? Суровый у тебя, однако, быт, мой мальчик, очень суровый. Как ты можешь жить в таком бедламе?

Я остановился и воззрился на кучу белья. На самом верху рукотворной горы картинно возлежал белый носок с красной каймой. Тот самый — штопаный. С которого, собственно, и начались мои мытарства.

— Не понимаю, чем тебе здесь не нравится. — Я нагнулся, поднял носок и, убедившись, что он не свеж, помахал им у нее перед носом. — Люблю, знаешь ли, когда все под рукой…

Конечно, я бодрился. На самом деле я чувствовал себя отвратительно. Я никак не мог избавиться от ощущения, что кто-то пробрался мне в душу и наследил там грязными ногами.

…Таксисту она назвала какой-то адрес. Сначала я пропустил ее слова мимо ушей. Потом насторожился. Кажется, она произнесла: «Сретенка». Машина остановилась у подъезда, который мне был хорошо знаком: полгода назад я выходил из него в шубе Деда Мороза, с мешком на плече.

— Ты здесь живешь? — спросил я, стараясь скрыть изумление. Похоже, в этом мире все крутится вокруг некоего мифического центра, который с полным основанием можно назвать средоточием случайностей.

— Здесь живет Генрих Наркисович Геворкян, мой будущий муж.

— Отличный выбор! — одобрил я. — Блондинка выходит замуж за потомка покорителя горы Арарат…

— Он москвич в шестом поколении. Его предки жили на Сретенке еще во времена Ивана Калиты.

— Тогда еще не было никакой Сретенки. Да и армян не было…

— Не говори глупостей, — раздраженно сказала она. — Армяне были всегда. Ты поможешь мне поднять вещи на десятый этаж?

— Только этого не хватало!

— За это, — сказала она, не слушая меня, — я тебя с ним познакомлю.

— Как-нибудь в другой раз, — уклонился я.

Вещи на десятый этаж в результате поднял таксист.

Глава 24

Целую неделю я только тем и занимался, что, чертыхаясь и стеная, приводил свое гнездышко в порядок.

В пятницу я позвонил Корытникову. Поведал ему о разгроме в квартире.

— Мне почему-то кажется, что это твоя работа, — заявил я. Тут не до церемоний.

— Как ты мог подумать такое! — театральным голосом вскричал он. — В основе наших отношений — полное и безоговорочное доверие. Если ты мне не веришь, нам лучше…

— Расстаться?

— Нам лучше встретиться и объясниться.

Мы встретились и объяснились. У него дома.

Об утаенных драгоценностях я умолчал. Зато признался в краже картины.

— Ты мог все погубить… — болезненно перекосив рот, воскликнул он со слезами. Плачущий монстр. Наверно, прячет, подлец, в рукаве свежеразрезанную луковицу.

— Картина меня заворожила, — солгал я. — Она меня притягивала. Я не устоял. Я хотел владеть ею единолично. Как любимой женщиной. Что мне теперь с ней делать?

Корытников деловито осушил глаза платком и сказал:

— Черт с ней. Оставь себе. Илья, голубчик! — Корытников молитвенно сложил руки. — Заклинаю тебя, не делай глупостей.

— Скажи, ты знаешь, кто побывал у меня дома?

— Повторяю, я здесь ни при чем. Но я готов помочь тебе привести квартиру в порядок.

— Лучше узнай, кто у меня все в доме раскурочил.

Корытников кивнул. Он стоял, как обычно, у книжного шкафа и по привычке барабанил костяшками пальцев по стеклу.

— Кстати, можешь меня поздравить, — сказал он и указал на полки с книгами. Гоголи с золотыми корешками исчезли. Их место заняли одинаковые тома черного цвета. — Я произвел выгодный обмен. Обменял с небольшой доплатой 600 Гоголей на 600 Библий. Есть мнение, — он глубокомысленно возвел глаза к потолку и даже погрозил пальцем люстре, — недалек тот день, когда Библия станет пользоваться повышенным спросом.

Когда моя квартира приобрела более или менее пристойный вид, я решил, что пора позвонить Вике. Тем более что я истосковался по женской ласке.

— Все готово к принятию высоких гостей: постель расстелена, — проинформировал я ее.

— Приезжай лучше ты к нам. Постарайся поспеть к обеду.

— Ты хочешь заменить любовь биточками с рисом?

Она засмеялась:

— Приезжай, не пожалеешь.

— А что будут подавать?

Она перестала смеяться и отчеканила:

— Стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой. Яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках. Филейчики из дроздов с трюфелями. Перепела по-генуэзски.

— И шипящий в горле нарзан?

— Да-да, и шипящий в горле нарзан.

Генрих Наркисович оказался пожилым господином с мягкими, вкрадчивыми манерами. Чернобородый, с большим красным ртом и выпученными черными глазами, он напомнил мне образцовского Карабаса-Барабаса. Генрих Наркисович был, что называется, человеком дела. Его мало интересовало прошлое Вики. Она была хороша собой, мало того, она была блондинкой, что для южанина значит очень много, и она была моложе его на тридцать лет, что значит еще больше.

Обед, несмотря на отсутствие заявленных филейчиков, перепелов и стерляди, был восхитителен. Он был выдержан в древнерусском стиле. Повар постарался на славу. Лебедь жареный, медвяной. Мальвазия в золотых кубках, тетерева, журавль под взваром в шафране, лососина с чесноком, заяц в рассоле.

— Угощайтесь, — Генрих Наркисович широким жестом пригласил меня к столу.

— Да вы патриот, Генрих Наркисович! — сказал я и уточнил: — Русский патриот.

— Чтобы быть русским патриотом, совершенно не обязательно быть русским по национальности, — напыщенно сказал он. — Может, вы хотите еще чего-нибудь? Говорите, не стесняйтесь.

Когда-то я редактировал кулинарную книгу со старинными русскими рецептами. Мне не хотелось ударить в грязь лицом. Я напрягся…

— Мне бы чего-нибудь… — я защелкал пальцами, усаживаясь и покрывая салфеткой колени, — чего-нибудь этакого. Вроде тюри с редькой, вымени отварного, яиц с крапивой и свекольного кваса.