Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз… Страница 5

В органы поступила ориентировка, что учительницу 5–го «а» класса проиграли в карты. Оказывается, нас и картежника пограничники «пасли» уже третий день. Я думаю, что про ученика 5–го «а» класса, обеспечившего пограничникам задержание, особо распространяться не следует — он почти месяц до праздника 7 ноября ходил героем.

Сказать, что моя отроческая жизнь в Комсомольске на Амуре била ключом — это ни сказать ничего. Подростковые годы мальчишек послевоенной страны середины пятидесятых годов ХХ столетия проходили в непроходящих драках. Как верно пел Владимир Высоцкий: «Все от нас до почти годовалых, толковище вели до крови». Им «хотелось под танки», но не досталось «даже по пуле — в ремеслухе живи да тужи». Им оставалось геройствовать и рисковать в драках дом на дом, улица на улицу, район на район. У каждого района была своя жемчужина: Дземги — это Амур с пляжами и рыбалкой, 313–й — это река Силинка, лес и живописнейшие отроги Сихотэ–Алиня, которые становились особенно привлекательными в зимний лыжный сезон. В каждом районе любую группу из другого района меньше 10–12 пацанов старались побить или устроить им какую–нибудь гадость. Вынуть ниппеля из велосипедных шин, намочить одежду купающихся и, перемешав ее с песком, завязать на несколько узлов, насыпать семян шиповника под одежду и т.д., и т.п. Многообразию методов обид и мести было не счесть. Достаточно было коротких возгласов: «Атанда!», призывающего к бою и «Атас!», предупреждающего об опасности. Дрались иногда жестко, но честно — до первой крови. Лежачих никогда не били. «Кто мы были — шпана — не шпана?» — пел Юрий Визбор. Врагами мы не были, мы часто учились в одних классах, а жили в разных районах. И эти стычки были доказательствами непререкаемого доминирования в определенных обстоятельствах и мальчишеского братства и удали. Если бы на нас напал другой город, упаси боже, другая страна, мы бы встали стеной и здесь, думаю, бились бы, как наши отцы и деды, до полной победы вместе. Нет, мы не только воевали и хулиганили. Учились и даже порой не плохо, занимались спортом, выпиливали из фанеры лобзиком чудесные изделия, постигали азы фотографии, радиоконструирования и авиамоделизма. Плавали через Амур, вдохновленные «Тарзаном» летали на лианах в зарослях силинкских лесов, которые вклинивались из субтропического Приморья в амурскую тайгу. Конечно же, непременным атрибутом наших занятий были ночные рыбалки на Амуре, по ночам обычно ловились особо крупные сомы, касатки и коньки. На эти рыбалки (в чужой район) мы ходили группами не менее десяти человек, всегда вооруженные резиновыми шлангами в металлической оплетке — надо было охранять бесценные по тем времена рыбацкие снасти из капроновой лески. Большинство наших самодельных снастей были сделаны из свитых суровых ниток и конского волоса. Зная, что пацаны нашего района были во всем городе самыми отчаянными забияками и драчунами, на нас никто не решался нападать, особенно когда мы были «во всеоружии». Даже если бы нас побили, нападавшим огольцам уж точно не удалось бы отделаться малой кровью. Почти все зимние вечера мы пропадали на катках, несмотря на то, что там у нас совершено спокойно могли срезать коньки, если они прикреплялись к валенкам специальными веревочками и палочками. Коньки на ботинках были тогда голубой мечтой подавляющего количества девчонок и мальчишек.

Однажды я с неимоверным интересом был целую неделю подпаском. Мы целыми днями ходили со стадом по заливным приамурским лугам и в сихотэ–алинских предгорьях, питаясь преимущественно черным хлебом, салом, огурцами и молоком. По вечерам владелицы скота нас, гордо восседавших рядом с взрослыми пастухами–профессионалами, сытно кормили, и главное, я научился виртуозно владеть длинным пастушьим кнутом, которым можно было громко и хлестко щелкать. А пионерские лагеря, многодневные походы и ночи у костра, после которых у меня появилась непреодолимая до сих пор страсть к путешествиям. Первые молчаливые протесты и противление властям на утренней линейке против ужесточения режима купания в Амуре. Непременное шастанье по вечерам в палаты к девчонкам, первые поцелуи. Прожитое и прочувствованное остается в памяти на всю жизнь.

Глава 3. МАГАДАН Похоже, в этом славном городе в значительной мере определилась моя дальнейшая жизнь. Именно магаданское развитие событий перелопатило мои детские и юношеские планы, да и цель жизни.

В Магадан мы попали совершенно случайно. Лишившись в конце пятидесятых годов в Комсомольске отца, мы решили вернуться в порт Ванино. Там нас по прошествии почти шести лет, естественно, никто не ждал. Мама за широкой спиной отца не работала с конца тридцатых годов. Ни работы, ни жилья. А в это время на отходящем в Магадан судне не было буфетчицы, предлагалось за эту работу доехать до Магадана. Бывшей хетагуровке смелости и авантюризма было не занимать. Пройдя через бушующее Охотское море, мы на пятые сутки прибыли в неизвестную для нас, я не побоюсь этого слова, колымскую страну и ее столицу — Магадан.

Магадан в то время был симпатичным компактным городком с красивыми зданиями по центральным улицам, отразившими влияние ленинградской архитектурной школы, многие воспитанники которой оказались здесь не по своей воле. На строительстве этих зданий работали бывшие военнопленные, превратившиеся в «предателей и изменников», и более свободные японские военнопленные. Вообще в Магадане ощущалась своеобразная духовная жизнь, в нем было много «бывших» ленинградцев. Они прибывали в город по собственному желанию или под конвоем в бухту Нагаева и получали сроки в Магадане. Здесь перебывали сотни и сотни специалистов: академики, руководители институтов, доктора наук, художники, артисты, музыканты. Так было дешевле и проще. С политической же стороны очень удобно — в основной своей массе интеллигенты, особенно родившиеся до большевистского переворота, не очень–то любили советскую власть. Их, свободолюбивых, обвинить в любых преступлениях оказывалось очень легко. Магадан принял десятки тысяч так называемых «врагов народа», среди них были генерал А. В. Горбатов, конструктор С. П. Королев, профессор А. К. Болдырев, киноартист Г. С. ЖженовТрудом, порой не легким этих известных и сотен безвестных зеков строился город. Славу Магаданскому музыкально–драматическому театру принесли артисты–заключенные «Колымлага»Г. Жженов, Е. Негина, Ю. Розен–Штраух, Л. Русланова, В. Козин, который после своего освобождения до конца жизни жил в Магадане, оставаясь своеобразной достопримечательностью города, человеком–легендой.

Первый год в Магадане было, прямо скажем, тяжеловато. Мы не всегда ели то, что хотели. Жили уж точно не там и не так, как это нам представлялось из опыта прошлой жизни. За год мы поменяли 17 съемных помещений. Я намерено не пишу комнат или квартир — большей частью это были именно помещения, почти не приспособленные для нормальной жизни. Мы попадали в сараи, на чердаки и даже несколько дней обитали в курятнике. К утру там замерзала вода, и, пока не растопишь лед на примитивной самодельной электроплитке, невозможно было даже умыться. Мама, естественно, очень переживала. Я совершено не роптал и молча переносил все эти тяготы и лишения, подсознательно понимая, что матери необычайно муторно на душе от ощущения безысходности, в которую она меня ввергла. Мои жалобы или нытье только усугубляли бы и без того нелегкую ситуацию.

Эта житейская чехарда повлияла и на мою учебу. В то время в новом, незнакомом окружении я был необыкновенно стеснительным юношей. А мое тогдашнее упрямство превосходило все разумные границы.

Поступил я в очень хорошую школу, в которую меня приняли с обязательным испытательным сроком, несмотря на то что восьмой класс в Комсомольске я окончил почти отличником — с одной четверкой. Таковы были правила. Про свои житейские неудобства я никому не заикался. Соседями–одноклассниками обзавестись не удавалось из–за частоты жилищного перемещения. Приготовить как следует уроки удавалось не всегда. И даже когда я был готов, а во время моего, иногда не четкого ответа в классе слышалась подсказка, я замолкал. Ведь если я слышал подсказку, то ее слышал и преподаватель. Вот эта, как бы ее помягче назвать, неумная, а с моей тогдашней точки зрения трезвая мысль заклеивала мой рот намертво. Терпение учителя математики — это случалось почему–то только на ее предметах — лопалось: «Садись, Рахманов «кол».

Мне не хватило ни времени, ни пятерок, чтобы исправить свои «колы» по двум из трех предметов до конца первой четверти. Так мне пришлось вернуться снова в восьмой класс. Понадобилось еще полгода, чтобы и учителя, и одноклассники поняли, что за субчик, как потом оказалось, не очень хреновый, у них появился. Потому как пенки я подчас выкидывал трудно перевариваемые.

Иду в школу. Перед входом чуть не сталкиваюсь с директором школы.