Гюнтер Штайн - Подарок Страница 5

Кипиани было нелегко принять решение. Он нисколько не сомневался, что Виктор стал для Толика единственным человеком, который мог заменить ему и отца, и друга, и брата.

Кипиани пытался отогнать нахлынувшие на него мысли. «Черт возьми, сейчас идет война, и я, Кипиани, офицер Советской Армии, а не духовный пастырь… Хотя именно в этой войне, которая ведется против фашистов, нужно защищать не только материальные ценности — фабрики, мосты, дома, но в первую очередь людей и то, что дорого им, что их связывает. Легче всего было бы, конечно, отмахнуться от того, что тревожит этого парня», — подумал он, глядя в карие глаза Анатолия, который не уклонился от взгляда майора.

— Гм… — смущенно пробормотал Кипиани. — Значит, ты хочешь остаться здесь. Но только запомни: Виктор Андреевич выполняет специальное задание и ты не можешь быть его сопровождающим.

— Как вас понимать, товарищ майор? — спросил Толик, склонив голову набок.

— А так и понимай, как сказано было, — сухо заметил майор. — Если тебе будет приказано достать продукты, то ты должен их достать. Короче говоря, будешь делать то, что я тебе прикажу! Это тебе понятно?

— Так точно, товарищ майор, но… — Толик невольно встал по стойке «смирно».

— Что такое?

— Большое спасибо!

— Можешь идти!

Когда паренек вышел во двор, майор обратился к Виктору:

— Будем надеяться, что я правильно решил. Как только у меня окажется свободное время, я поговорю с Толей.

Виктор кивком головы подтвердил свое согласие с принятым Кипиани решением. Сам же он был просто рад, что Толя будет находиться где–то поблизости.

* * *

Толик не заметил беглой усмешки, промелькнувшей в глазах майора, а если и заметил бы, то не смог бы правильно истолковать ее. Когда майор сделал Толику выговор на глазах у пленного гитлеровского офицера, тот обиделся. Выдержку и самообладание майора Кипиани паренек принял за надменность, а его строгость — за отсутствие сердечной доброты. Во многом майор напоминал ему старика бухгалтера по фамилии Хведир из родного колхоза. Этот старик вообще не понимал никаких шуток. С ним пареньку приходилось встречаться довольно часто, особенно тогда, когда отец вместе с председателем колхоза и бригадиром полеводческой бригады уезжали в район, а Хведир оставался, представляя, так сказать, местную власть. Стоило кому–нибудь пошутить над ним самым безобидным образом, как старик сразу же вставал на дыбы и начинал защищать, как он выражался, дисциплину и порядок… Толе всегда казалось, что взрослые должны лучше понимать его и остальных ребят. До вчерашнего вечера паренек был убежден, что теперь уже никто и никогда не сможет понимать его так, как отец. Но начиная со вчерашнего дня в душе Толика что–то произошло, чего он пока и сам не мог толком понять. Его сильно избил переодетый гитлеровский офицер, а затем бросил полураздетого на морозе. Если бы его не нашел советский солдат, Толик наверняка замерз. Солдат надел на него собственную шинель, а затем взвалил себе на спину и понес. И этим он спас ему жизнь. Но Толя понимал, что его тянет к Виктору Андреевичу не только из чувства благодарности.

Когда в ту страшную ночь, лежа на земле, Толик пришел в себя и увидел на шапке своего спасителя красную пятиконечную звездочку, он был счастлив. Виктор тогда так прижал его к груди, как отец прижимает родного сына. И Толя не раз мысленно сравнивал своего нового друга с отцом, пытаясь отыскать в нем нечто такое, что еще больше сблизило бы его с Виктором Андреевичем.

4

Виктор с нетерпением ждал утра. Как только солнце окрасило золотом горизонт, он уже был на своем импровизированном наблюдательном пункте. Ему казалось, что на этот раз светило встает чересчур медленно, плохо освещает и немецкие и советские позиции, которые в этом месте находились недалеко друг от друга. По–пластунски он довольно быстро дополз до установленного на ничейной земле широкого щита.

На той стороне щита, что была повернута в сторону немецких окопов, на склеенных листах обоев широкой кисточкой были нарисованы три карикатуры на Гитлера, а под каждым из рисунков был обозначен год: на первом рисунке фюрер, в парадной фуражке, стоял в позе горделивого полководца, вытянув вперед правую руку и высоко задрав голову, а под рисунком были видны цифры 1939–1940. На втором листе обоев, под которым чернели цифры 1941–1942, фигура Гитлера была значительно меньших размеров. Парадной фуражки на голове уже не было, а щека перевязана платком, словно у фюрера болели зубы. Под рисунком подпись: «Поражение под Москвой». На третьем рисунке с цифрами 1942–1943 Гитлер, согнувшись в три погибели, стоял на костылях. Одна нога у него была забинтована, а на бинтах крупными буквами были перечислены места, где фашисты потерпели поражения: Сталинград, Кавказ, Дон, Африка, Орел и Белгород, Донец и Миус, Днепр, Ленинград.

Виктор окинул внимательным взглядом склоны холма, по которым тянулись немецкие окопы. Как только взойдет солнце, щит с карикатурами будет хорошо виден из немецких окопов.

Спать Виктору не хотелось, хотя он, собственно, не спал всю ночь. Вместе с несколькими советскими солдатами он ночью сколотил щит, а затем нарисовал сапожным кремом, так как никакой краски под рукой не оказалось, карикатуры на фюрера. Потом громоздкий щит пришлось ползком тащить на себе до того места на ничейной земле, где они решили установить его и где предварительно выкопали в земле две глубокие лунки.

В гитлеровских окопах стояла полная тишина. Прошло четверть часа, полчаса… И вдруг кто–то несколько раз выстрелил по щиту из винтовки. Пули пробили щит, но он не упал. Несколько позднее по щиту был открыт минометный огонь. Одна мина взорвалась так близко, что ударной волной щит повалило на землю. Наблюдая за всем этим из своего окопа, Виктор хитро усмехнулся, решив про себя, что он обязательно использует этот случай в своей очередной вечерней передаче по ОГУ.

— Сволочи! — раздался неожиданно чей–то голос за спиной Виктора. — Нужно что–то делать, а не сидеть и смотреть на это сложа руки.

Виктор оглянулся и увидел Толика с перекошенным от ненависти лицом.

— Толик, как ты сюда попал?! — с упреком воскликнул Виктор. — Ведь майор запретил тебе ходить за мной. Если он узнает об этом…

Но паренек не дал ему договорить, перебив:

— Я же знаю, что ты всю ночь ни капельки не спал. И конечно, ничего не ел. — Толик достал из кармана ватника небольшой сверток.

Виктор невольно засмеялся, но затем нахмурил брови.

— Запомни, если ты еще раз такое выкинешь, я доложу о тебе майору. — С этими словами Виктор взял сверток и развернул газету. — Мясо? — удивился он. — Где ты его взял?

Вместо ответа паренек лишь пожал плечами. Для Виктора он мог достать и не такое.

* * *

Как только зашло солнце и стало темно, Виктор снова пришел на передний край. Поскольку машины с МГУ из соседней дивизии еще не прибыли, он взял длинный, почти с метр, рупор. Взойдя на пригорок, он остановился и поднял голову.

«Ветер дует в спину», — обрадованно подумал он.

Кипиани, сопровождавший Виктора, сначала убедился в том, что солдаты, которых им дали для прикрытия, засели в окопе и находятся в полной безопасности. Затем он вместе с Шенком нашел более удобное место, с которого можно было бы говорить через усилитель. Майор попросил Виктора, чтобы он говорил не торопясь и отчетливо произносил слова.

— Начнем, когда стемнеет, — закончил майор свой инструктаж.

Виктор молча уселся на кучу обломков кирпичей. Днем он набросал текст своего выступления и обговорил его с Отаром, так он иногда про себя называл майора. Однако, несмотря на это, он сильно волновался. Каждый раз, собираясь говорить по МГУ, Виктор боялся, поймут ли его соотечественники, прислушаются ли к его советам. Каждый раз, когда при очередном допросе пленных он наталкивался на их равнодушие, его охватывали жалость и гнев одновременно. И хотя для сохранения своей жизни у них не было другого выхода, кроме как сдаться в плен, многие немцы по–прежнему рассматривали свою воинскую часть как крохотную частичку родины. Виктор, разумеется, тоже тосковал по родине, но не по той Германии, какой она была в настоящий момент, а по той, какой она должна была стать в будущем. Если бы немецкие солдаты поняли эту разницу, можно было бы многого достичь.

Виктор решительно встал и подошел к узкой амбразуре, в которой лежала труба усилителя. Было еще темно. Стрельба совсем стихла. И только на соседнем участке глухо ухали пушки. Операция Манштейна по деблокированию все еще продолжалась.

Майор подсел к стене и, положив текст передачи на колени, включил карманный фонарик, освещая листок так, чтобы Виктор мог читать, но лучик фонарика не был бы виден солдатам противника.

— Камараден! — Виктор приблизился к радиоусилителю. — Сегодня утром вы поступили разумно. Вы повернули свое оружие против человека, который несет гибель Германии, против Гитлера, который обманул вас и предал…