Мануэла Гретковская - Парижское таро Страница 5

— Все вы чокнутые. Сидите в затхлом подвале, разговариваете на шелестящих наречиях. — Зажженной сигаретой Габриэль прочертила в воздухе дугу.

— Габриэль, мы не чокнутые, мы непереводимые.

— Ты права, я не понимаю. — Она помахала белой салфеткой, которую вытащила из-под тарелки. — Сдаюсь, поговорим о французах — как поживает Ксавье?

— Продал две скульптуры, у него множество идей, которые он обсуждает с Михалом. Тот уже неделю живет у нас. Лежит себе в чем мать родила посреди мастерской и повествует о философии или о своей несчастной любви к жене. Собственно, философская проблема Михала и есть вопрос: почему жена его разлюбила. Во всяком случае, Ксавье целыми днями лепит его и рисует, утверждая, что тот позирует ему телом и душой. Вчера из Лиможа приехала десятилетняя кузина Ксавье — брать уроки рисунка. Я попросила ребят не болтать при девочке всякой ерунды, а Михала — прикрыть свое исключительно скульптурное причинное место. Разумеется, при каждом движении полотенце на его бедрах развязывалось, а сальные анекдоты вспоминались без конца. После ужина Одиль пришла ко мне в кухню помочь вымыть посуду и сказала, чтобы я не переживала — она, мол, уже видела голого мужчину, а глупые шутки ее не смешат, потому что у нее совершенно ужасная проблема. Я со всей серьезностью спрашиваю девочку, в чем дело.

«Тебя не удивляет, что я посреди учебного года приехала в Париж?» — спрашивает Одиль срывающимся голосом.

«Родители вроде говорили, что ты занимаешься рисунком и хочешь взять несколько уроков у Ксавье».

«Они ничего не знают. Шарлотта, я тебе расскажу — больше я никому не доверяю, — только это секрет. — Одиль схватила меня за плечо своими худыми ручонками. — Я люблю одного человека и хочу ему помочь». При этих словах у девочки стали глаза отчаявшейся женщины. Одиль призналась мне, что вот уже несколько месяцев у нее почти роман с учителем рисунка. Она занимается частным образом, хочет стать художницей. Учитель в нее влюблен, водит в кино, читает стихи, учит видеть мир. Раздевает, рисует, целует, но больше ничего такого, хотя и хотел бы заниматься с ней любовью — боится, что, если о романе узнают, родители и полиция поднимут скандал. Художник сделал несколько портретов обнаженной Одили в стиле Модильяни, но тут же порвал со словами, что он рвет эскизы, потому что не имеет права разорвать ее девственность. Одиль решила отправиться в Париж к гинекологу. Можно было бы найти врача и в Лиможе, но тогда об этом узнает весь город. Двоюродная сестричка Ксавье хочет убедить гинеколога, что ее девственная плева так разрослась, что мешает передвигаться. Одиль попросит рассечь ее и выдать справку об операции. Тогда девочка убедит учителя в своей любви, и они смогут нормально заниматься любовью. Если вдруг все раскроется, она предъявит родителям и полиции справку от гинеколога.

В утешение я рассказала ей о своих приключениях с девичеством. Это случилось перед выпускными экзаменами. В меня влюбился мальчик из младшего класса. Дарил цветы, писал стихи, вздыхал, в общем, вообразил, что я его первая и чистая любовь. Что же касается меня, я потеряла девственность еще за пять любовников до него. Мне хотелось доставить ему удовольствие, так что я купила в секс-шопе свечи «Хариса»… Свечка тает, склеивает все, что надо, и мужик в полной уверенности, что он первый. Мой любовник старался быть исключительно нежным и деликатным, поэтому для начала обцеловал меня с головы до ног, да так страстно, что почти полностью сожрал мое свечное девичество. А наутро я была вынуждена пальцем пробивать его склеенный рот.

— Девичество преходяще, — задумалась Габриэль. — Многие события подчиняются закону прехождения. То же в античности: слепой Тиресий не хотел говорить Эдипу, что ожидает того в будущем. Эдип все же заставил его произнести предсказание, после чего ослепил себя. Преходит слепота, преходят люди и вещи.

— У тебя нет старых ботинок? Ксавье собирает для инсталляции.

— У меня целый музей ботинок, пусть Ксавье зайдет и сам выберет. Сколько здесь дают на чай?

— Как в любом французском кафе.

— Во французском русско-польском кафе? — не пожелала Габриэль расставаться с имиджем туристки.

Я принялась высасывать остатки сахара из фантиков и сделала вид, что не слышу вопроса.

С помойки я принесла в мастерскую две пары босоножек. Ксавье занимался с Одилью рисунком.

— Посмотри на его руку, прикрывающую рот, — куда направлена линия предплечья? И уголь держи пальцами, а не всей ладошкой, иначе никогда не добьешься тонкого штриха.

Одиль кивнула и сосредоточенно принялась за новый эскиз.

— Взгляните на нее. — Ксавье карандашом измерял пропорции лица кузины. — Возраст ангела: не девочка и не мальчик, нечто среднее, нечто прелестно нерешительное.

— Отвяжись, дядя. — Одиль показала ему язык.

— И не просто ангел, — заметил со своего подиума Михал. — Смотрите, нос и щеки в угле. А измазанный углем ангел — это знаете какой ангел? Силезский.

Одиль пожала плечами, а Ксавье присвистнул, восхитившись теологическими познаниями Михала. Я принесла горячий чай.

Как всегда по вечерам в субботу, мы отправились рыться в помойках шестнадцатого квартала. Нашли бархатную шляпную коробку, забрызганные чернилами серебристые бальные туфельки и туристские ботинки без подметок. Под кучей сломанных стульев я обнаружила микроволновку.

— Зачем нам СВЧ? — отговаривал меня Ксавье. — У нас хорошая газовая плита с грилем и духовкой. И потом, она небось сломана — на вид совсем новая, а новую даже в шестнадцатом квартале никто не станет выбрасывать.

Я уперлась и принесла микроволновку домой. Она оказалась вполне исправной. Только дверца не блокировалась — ее можно было открыть при включенной печке. Ксавье фотографировал этапы приготовления яичницы. Он положил в СВЧ двадцать разбитых яиц и вынимал по одному каждые пять секунд.

— Наклею на дверцу микроволновки фотографию запекшегося белка, — заявил он, — чтобы представить себе, как будет выглядеть рука, если сунуть ее в СВЧ.

— Пять секунд — и готово. — Михал недоверчиво рассматривал яйца. — Может, испечем пирог или пиццу? Эва готовила прекрасную пиццу, — мечтательно добавил он.

Ксавье протянул мне записку: «Скорее смени тему, а то он снова впадет в депрессию».

— Михалик, можно и пиццу, если ты сделаешь тесто. Посмотри, что у нас в холодильнике. Нужно, наверное, купить еще пармезана и ветчины. Сходишь со мной в магазин? — Я протянула ему сумку.

— В магазин? Не стоит, сделаем из того, что есть: рыба, обычный сыр. Пусть Одиль с Ксавье сходят за вином, ужин через полчаса.

Мы остались в кухне вдвоем, Михал замесил тесто, порезал помидоры и принялся их рассматривать. Не сводя с них глаз, сел на табуретку.

— Знаешь, эти помидоры… я покупал такие Эве до свадьбы… еще ананасы, дыни… А ей хотелось цветов. Что такое цветы? Пестрое, безответственное обещание. Помидоры, ананасы — оплодотворенные цветы, плод зрелой любви, которую можно изведать, раскусив сладкую мякоть. Эва жаловалась, что я все это специально придумываю, а на самом деле просто эгоист — ведь цветы предназначались бы одной ей, а фрукты можно съесть вместе. Уже после нашего разрыва я принес ей букет тюльпанов. Эва ничего не сказала, накрыла стол белой скатертью, зажгла свечи, унесла вазу в кухню — налить воды. Мы чудесно поужинали. На губах у Эвы была пурпурная помада того же оттенка, что и вино. Поблескивали подсвечники, тихо звучала барочная музыка. Мы беседовали о голландских мастерах, о натюрмортах. Я спросил, понравились ли ей мои тюльпаны. Их можно поставить рядом со свечами, как на картинах Рейсбека.

— Понравились, — ответила Эва. — А как они тебе на вкус? — Она указала вилкой на мою тарелку с остатками пиццы.

Я пригляделся и обнаружил запеченные среди ломтиков ветчины и помидоров смолистые пестики и желтые лепестки тюльпанов.

— Ксавье разбил бутылку, — хлопнула дверью Одиль.

— Только одну, — оправдывался Ксавье.

— Пустяки, ужин все равно не готов, — утешил его Михал. — Съедим сыр и помидоры.

Мы отнесли тарелки в мастерскую.

— Сидим за столом, разглядываем дырки в сыре. Возможно, они нас тоже… — произнесла Одиль.

— Дырки в сыре едят или выплевывают? — спросила я.

— Эва… — вздохнул Михал.

— Что «Эва»? — вышел из себя Ксавье.

— Не знаю, вот как раз и хотел бы узнать, но не знаю.

— Шарлотта, погадай ему на таро, чтобы он успокоился. — Ксавье убрал со стола. — С сумасшедшим следует вести себя соответствующе. — Он протянул мне коробочку с картами.

— Я миллион раз говорила: это не гадание, а медитация.

— Мне тоже погадай, — попросила Одиль.

Ксавье присел на корточки рядом с кузиной:

— Ты слышала, что сказала Шарлотта? Это не детские карты, ты еще слишком мала для метафизики.