Юрий Горюхин - Полуштоф остывшего сакэ Страница 5

Но страны кончились в большом холодном городе Петербурге, где никогда не наступала ночь, и люди от этого спали днем.

Вскоре Иван Александрович поддался на уговоры своего знакомого Владимира Ивановича, которому необходимы были кухарка, прислуга и переводчик, знающий тюркский язык, и отпустил меня с ним в далекую экспедицию собирать чужие слова, чтобы потом прятать в них свои мысли.

Так я снова оказалась на земле предков. Добрый Владимир Иванович отпустил меня в родной аул, когда я бросилась ему в ноги и окропила слезами его сапоги — переводчиков кругом оказалось предостаточно, кухарок и прислуги тоже, а тонким искусством дзеро он почти не интересовался.

Какой пир закатил мой отец, всеми уважаемый Сатлы! На радостях я прочитала родным и близким свое любимое стихотворение Басе, и попыталась перевести смысл его слов на родной язык. Собравшиеся родственники и гости удивленно покачали головами, только сидящий на кошме жирный агай с маленькими чуть видными глазками открыл беззубый рот, откинулся назад и загоготал во все горло. Похолодело в моей груди — я узнала батыра Бикея.

Грустно усмехнулся мне Юкио и протянул свой кинжал. Высоко взмахнула я рукой, глубоко вошла в мой живот самурайская сталь. И, наверное, вскорости я бы умерла, да жил в это время неподалеку и пил кумыс для собственного здоровья русский доктор Палыч. Он меня и выходил.

Пазл

Всякое совпадение с именами реальных людей абсолютно случайно

Нет занимательнее головоломки, чем пазл. Сидишь себе, укутанный пледом, в кресле-качалке и, потягивая черный и тягучий, как смола, портер, глубокомысленно выстраиваешь локальную картину мира, ну и кривую глиняную трубку, конечно, посасываешь.

Возьмем, к примеру, в южной части каких-нибудь Рифейских гор какой-нибудь город, да хоть ту же Уфу. Отберем самых известных из соприкоснувшихся с этим мегаполисом литераторов: Андрея Платонова, Сергея Довлатова, Андрея Вознесенского (опосредованно, разумеется), Андрея Битова, Владимира Маканина и — для политкорректности — уфимского молодого прозаика Игоря Савельева. Возьмем и попробуем собрать из них пазл.

Начнем.

Потомственный черниковский вор Федька-Чемодан украл на уфимском вокзале, как Федьке и полагалось, чемодан.

Нет, не так.

— Ууу-ааа!!! — взвыла 3 сентября 1941 года Нора Сергеевна в уфимском роддоме.

Старая акушерка Иванова подняла одной рукой новорожденного за ноги, а другой рукой шлепнула по маленькой попке.

— Ууу-ааа!!! — заорал Сереженька Довлатов.

И только через месяц Федька-Чемодан увел у фраера чемодан.

Оба, Федька и фраер, расстроились чрезвычайно: Федька, когда в сарае безотказной Клавки Золотой Зуб вскрыл чемодан, писатель Андрей Платонов, когда перевел взгляд с привокзальной доски объявлений на только что стоявшую у его ног поклажу.

— Ничего, — наливала Клавка Федьке третий стакан первача на курином помете, — бумага тоже сгодится, из этого вороха можно столько «козьих ножек» накрутить!

— Какой чемодан, с какими такими бумагами, гражданин? Вы что, шпион?! — успокаивал привокзальный ефрейтор Захватуллин Платонова. — Какие черновики?! И вам не стыдно, товарищ?! Немец под Москвой, а вы про какие-то рукописи! Да я даже протокол не буду составлять! Раз вы писатель, то и шли бы в свой Союз писателей, на то он и существует, чтобы обворованным или сильно пьющим помогать.

Федька-Чемодан в кровь избил Клавку Золотой Зуб и в первый раз сел не за кражу имущества, а за нанесение увечий, причинивших тяжкий вред здоровью.

Понурый Платонов вышел из комнаты милиции и действительно отправился по адресу правления Союза советских писателей Башкирии, где ответственный секретарь Баязит Бикбаев по русскому обычаю и по возможностям военного времени его утешил как мог и выдал официальное письмо директору гостиницы «Башкирия» с убедительной просьбой предоставить писателю Платонову Андрею Платоновичу номер для работы и временного проживания.

Дошел ли Платонов до гостиницы «Башкирия» на улице Ленина — никому не ведомо, но по записным книжкам писателя доподлинно известно, что по пути он решил заглянуть к неким Прозоровым-Перцовым, проживающим на улице Гоголя, 26. Немного не доходя до места, около дома номер 56, Андрей Платонович и повстречал Нору Сергеевну с коляской, в которой лежал младенчик Сережа, и которого Платонов взял да и ущипнул. Хотя нет, только выказал желание ущипнуть. Впрочем, пересказывать эту историю нет смысла — нет ни одного мало-мальски образованного уфимца, эту историю не пересказавшего.

Раз уж вспомнили о воспоминаниях Довлатова, то перейдем к следующим фигурам нашего пазла.

Добрых шесть десятков писателей, их потом так и прозвали — шестидесятниками, были свидетелями этого скандала, хотя злые языки утверждают, что хорошо его помнил лишь один Сергей Донатович.

Сильно выпивший известный прозаик Андрей Битов публично избил трезвого знаменитого поэта Андрея Вознесенского. Событие в писательской среде тривиальное, но получившее широкую огласку, поэтому дошедшее до суда, пока товарищеского. Предполагалось, что на суде Битов покается в невоздержанном употреблении алкоголя, демонстративно всхлипнет и попросит прощения, ткнувшись в плечико поэта. Но то ли Андрей Георгиевич опять не сдержался, то ли гордость его обуяла, а сказал он свою знаменитую речь:

— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело. Дело было так. Захожу в «Континенталь». Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии?!

И пошел слух, что Вознесенский, как всякий дважды униженный — физически и морально, — оставить этого так не желает и собирается довести дело до суда уже народного. Тогда друзья посоветовали Битову бежать из Москвы, скрыться в каком-нибудь «разливе» на каких-нибудь бельских просторах страны, оформив, естественно, творческую командировку. И писатель Битов, как когда-то Ленин к Крупской, поехал к своему другу в город Уфу. Вот здесь, несмотря на свидетельства о своем пребывании в столице Башкортостана самого Битова, скрывалась загадка. К кому приезжал Андрей Битов, кто тот верный друг, не убоявшийся гнева поэта и укрывший прозаика? Наверное, ответ на этот вопрос так и не был бы найден и в нашем пазле зияла бы позорная дыра, прикрытая Битовым для конспирации никому не известным Севой из Черниковки. Но, сделав глубокий глоток тягучего портера, окутав себя клубами табачного дыма, понимаешь, что не все так безнадежно. Но все по порядку.

В Уфе Андрей Битов запомнил: два сарая, черного кота Амура, трамвай, солдат в трамвае, цирк, бесконечную толстую лохматую трубу, улицу Карла Маркса, химчистку «Улыбка». В общем-то, достаточно для скрывающегося у друга Севы (пока будем называть его так) от общественного порицания прозаика. Одно не ясно: на кой черт Битов ездил на трамвае через всю Уфу из Черниковки на улицу Карла Маркса?

Наверное, он так и думал под стук колес: «На кой черт я приехал в эту Уфу? На кой черт еду в этом трамвае вместе с солдатами, смотрю, как они выходят на остановке «Госцирк», как мимо проплывает химчистка «Улыбка» и начинается бесконечная толстая лохматая труба, по которой непременно перегоняют что-нибудь взрывоопасное, а потом будут два сарая из Севиного окна, и якобы в одном из этих сараев, по словам Севы, знаменитая уфимская маруха Клавка Золотой Зуб хранила чемоданы с награбленным». Потом Битов резко поднимал голову и обнаруживал, что перед ним опять остановка «Госцирк», но уже с другой стороны. В трамвай строем входили солдаты, а к Битову подходила контролер Петрова:

— Предъявите ваш билетик, гражданин!

— Извините, я, кажется, проехал по кругу, — оправдывался заспанный литератор.

— Взрослый человек! А такую ерунду несете! С вас штраф — рубль! Надеюсь, вы не пьяный?! А то пьяных мы не любим, — ласково предупреждала Петрова.

Битов совал руку во внутренний карман пиджака и обнаруживал исчезновение бумажника.

— Бумажник украли, а там отмеченное в правлении Союза советских писателей Башкирии командировочное удостоверение! — так просто разъяснял писатель смысл своих изнурительных поездок через весь гантелеобразный город.

— Да я вижу, гражданин, как вы отметили. Будьте добры, покиньте вагон, пока я самому генералу Захватуллину не позвонила!

Вышел Андрей Георгиевич на остановке «Госцирк», еще раз на здание цирка взглянул и наверняка подумал: «Как бы этот модерновый козырек не обвалился со временем». Как в воду, одним словом, глядел инженер человеческих душ. Хотел он оглянуться и посмотреть, что там на другой стороне проспекта Октября находится, но не оглянулся, не увидел голого мальчика, зимой и летом играющего в фонтане на дудочке, потому что перед ним в коляске лежал другой голый мальчик и кого-то смертельно напоминал.