Арсений Дежуров - Слуга господина доктора Страница 50

— Арсюш, ска-ажи, это правда? — спросил он, в обычной своей манере заикаясь на а.

— Не задавай дурацких вопросов. Я уже написал заявление.

В разговоре с ним я держался грубой студенческой манеры из прошлого. К тому же Хабаров как никто, как бабушка какая-нибудь, умел вывести из себя выспрашиванием подробностей. Бывало скажешь ему: «Я сегодня был у Зухры». И тотчас вопрос: «Ты что, был у Зухры?» И ведь ждет ответа, зануда.

— Ну, и как тебе?

Я без утайки сказал, что вполне себе доволен пропозицией.

— Да подожди радоваться. Ты еще ра-азочаруешься. Тут такие козлы — просто па-аноптикум какой-то…

Я возразил, что после всякого академического быдла мне с богемой справиться много сил не надо.

— Нет, ста-арик, ты не понял. Ты нормальный человек, они тебя будут жрать. Ты будь готов.

«Всегда готов», — мрачно ответствовал я.

— И вообще, — высказал я давно готовую мысль, — я человек другого цеха, им меня не за что ухватить.

— Ты подожди, подожди, посмотришь. Хочешь совет?

— Ну? — спросил я со скепсисом, потому что никогда не слушал его советов.

— Посылай всех в ж…пу. — Он засмеялся, живо представив, как я могу это сделать, — Вот подойдет к тебе какая-нибудь профессор Собакеева, дура, и скажет гадость какую-нибудь, ты понимаешь? А ты ей на это: «Элеонора Валерьевна, подите в ж…пу». Ты знаешь, должно помочь.

— Ну, за мной не залежится, — самонадеянно сказал я, — А кто такая Собакеева?

— Фантастическая женщина. Ее за тупость сделали пра-афессором ненавистного дела. Ее студенты — это курс несчастных детей. Там очень ха-арошие мальчики и две ха-арошие девочки. С другими не связывайся — скука. Но дети очень хорошие. Ты им понравишься. Они двух педагогов сгноили, но тебя они полюбят. Это значит, что тебя не полюбит Собакеева. Вообще тут русским не везет. Два толковых педагога — единственные, по-моему — заняты один корейцами, другой ингушами. На свой театр всем на-асрать. Вот Шеремет…

— А кто такой Шеремет?

— Это она. Худручка Половцевской студии. Лет тридцать назад блядь и сейчас не хочет сдавать позиции. С этой тоже — сразу в ж…пу…

— А курс ее что из себя? — спросил я, памятуя, что мне и с этими работать.

— Тут другая ситуация. Это курс хороших девочек. Половцев, покойник, умел набрать девочек… Все мужики на редкость бездарны. Ну, ты это поймешь, если будешь на показах. Все бездарны, кроме одного, ты его сразу различишь. Его фамилия Фомичев. Талантлив, умен, хитер, и ним можно иметь дело. Только он к тебе ходить не будет, он ни к кому не ходит. А так, тоже хорошие ребята. Есть хороший мальчик Даня…

— Постой, погоди, — перебил его я, — А что ты скажешь про Колокольцеву?

— Колокольцева… — задумался он, — Хорошая девчонка.

Мы поговорили еще не менее получаса, то и дело возвращаясь к уже хоженым темам. Потом я положил трубку и долго не мог заснуть, ворочаясь в предвкушении новых встреч. Фомичев, Шеремет, Собакеева, ха-арошие девочки и мальчики — безликие, но такие притягательные — водили эльфические хороводы в моем угасающем сознании. У меня было время подготовиться к битве не на живот а насмерть, к веселой борьбе за покорение ВТУ им. В. Ф. Комиссаржевской, в которой я мог только победить — и никак не умереть. «Ну скорей бы, скорей…» — думал я на границе яви и сна.

Ночью снились чемоданы, зонтики, шляпы — какая-то фрейдистская мура, не связанная с актерским поприщем.

V

Я искал с кем поделиться предощущением радости. Друзья, как я уже сказал, утешали Марину, им было не до меня. В моем распоряжении была только беспринципная Ободовская, чьи отношения с Мариной последнее время заметно охладели. Мы назначили встречу в ресторане «Интуриста» — Луизочка вновь разжилась какими-то неправедными деньгами.

— Ах, Арсений, душенька, — приветствовала она меня, выставив щеку для поцелуя, — как я по вас соскучилась. Все-таки, если не видеть вас долго, начинаешь скучать.

— Друг мой, друг мой, — я поцеловал щеку с французской галантностью позапрошлого столетия, — я томился стократно большим желанием видеть вас.

— А, — сказала Ободовская, — ну-ну. Что же ваши делишки? Все пестуете сироту? Мариночка очень переживает. Верите ли, говорит всё про вас. Совершенно невозможна. Тотальная зомбификация личности.

Действительно, насколько я могу судить, Марина вошла в степень опасного психического помешательства. Всякий раз, заходя на Арбат среди дня, чтобы почерпнуть из кучи «награбленного добра», я обнаруживал следы тайной игры ее болезненного сознания. Ты знаешь, чтобы мне улечься на ночь, необходимо множество предметов. Во-первых, нужен стакан воды, на случай, если я захочу пить. Обычно стакан пребывает нетронутым, но если его нет, я затрудняюсь уснуть. Во-вторых, у меня наследственная светобоязнь, и на лицо я всегда наверчиваю темную майку, спасаясь от первых солнечных лучей. Потом, мне нужна маленькая подушечка, паче я засну на боку и тощие коленки будут упираться одна в другую. Мне нужен крем, потому что по зиме у меня сохнут и трескаются губы. Вроде бы все. Так вот, приходя на Арбат, я обнаруживал, что в изголовье стоит нетронутый стакан с водой, на подушке лежит синяя майка, а под одеяло запрятана маленькая подушечка. Со злобным спокойствием я выливал воду, прятал подушку и майку. Меня раздражала Маринина влюбленность. Я знал, что ее тоска по мне искренна, но мне она была противна.

— Ну, а как же вы, Луизочка? Как язва вашей любви?

— Прекрасно! — Ободовская захохотала мелодическим смехом, — Илюша не расстается со мной. И знаете, что нас спасло? «Гербалайф»!

«Гербалайф» было израильское оздоровительное средство, которого реклама в течение двух лет утомляла семитским многословием. Однако Ободовская использовала слово как эвфемизм, потому что шепотом добавила:

— Ну-ка, прикройте меня, мне пора…

Она высыпала из пузырька щепотку «гербалайфа», разделила ее на три «дороги» и всосала в большой нос.

— Ой, — сказала она тонко, — только не чихнуть!

Я подумал сокрушиться сердцем о судьбе Ободовской, но, видя ее оптимистические глаза со зрачком в точку, не нашел в себе искренности и только сказал:

— Но ведь это может быть опасно…

— Арсений, я вас умоляю, — Луиза приложила руку к груди, — Избавьте меня от назиданий. Я готова руководствоваться вашими советами во всяком другом деле, но здесь…

— Долг дружбы…

— Платите ваши долги другим. С вами мы в расчете. К тому же Джордж… А, вы не знаете Джорджа. Он сидел на «гербалайфе» пятнадцать лет и слез за год. Конечно, это неприятно, но пока есть денежки… Только бы на работе не узнали. Так чт o ваша сиротка, она еще жива?

— Да. — я надул щеки в гордом сознании, что у меня есть содержанка, — Но ей, видать, недолго осталось.

— Я знала, что вы скоро охладеете. Думаете вернуться к Мариночке?

— Вы меня не поняли, — улыбнулся я с возрастающим самодовольством, — Но деньги, ma chaire, деньги… Нету денег… — сокрушенно закончил я, привычный клянчить у подруг.

— Нету денег — привяжите к ж…пе веник, — оживилась Ободовская.

— Я бьюсь как рыба, а она покупает мне на мои же средства черные очки.

Я достал из кармана означенный предмет и косо надел на нос.

— Ай, ай! — закричала эстетически оскорбленная Луиза, — снимите немедленно.

— Вот, видите? Я не знаю, чем мне ее кормить. Она и так худа, а последние дни совсем отощала. А что будет, когда кончится рабочий сезон?

— Дружок, не на слишком ли долгое время вы рассчитали ваш роман? Надо быть реалистом… Мне кажется, надо подготовить ее к тому, что летом она окажется на улице. Будет тепло, зацветет акация…

— Луиза, — сказал я сухо, — а я-то как раз думаю, с кем бы мне посоветоваться…

— Да, так в чем же дело?

— Вы не поняли, я говорю с иронией.

— А…

Почувствовав напряжение в разговоре, я переменил тему.

— Знаете, где я теперь работаю? В театральном училище. Мне все-таки не избежать Арбата.

— Да? — равнодушно спросила Ободовская, — Это хорошо?

— Пока не знаю, но скорее да, чем нет. Через пять минут я буду кандидатом, там, в скором времени, доцентом…

— Ой, прекратите сейчас же, вы все время врете и хвастаетесь. Говорите по существу.

— Если ближе к делу, то я рассчитываю на блестящие знакомства.

— Что, опять какая-нибудь сирота?..

— Да нет, не в том смысле. Вам не кажется, что пора выгнать старых друзей на х…й? Как говорит Дима Бриллиантов: «Новый друг лучше старых трех».

— Да, они порядком за…бали. Мамихина, к примеру… Варечка, конечно, блестящий рассказчик, но, согласитесь, тоже за…бала. Там, наверное, есть хорошенькие мальчики? Впрочем, я не интересуюсь. Последнее время Илюша…

— Мои друзья — ваши друзья, Луизочка. Угощайтесь. Я думаю, что они вас полюбят.