Альберто Моравиа - Чочара Страница 50

— Замечательная компания собралась здесь: патер сошел с ума, карабинеров увезли в Германию, полицейский бродит с рубахой, вылезающей из панталон, а городской голова- это я — голодает больше других. Властей никаких нет, чудо еще, что мы не перегрызли горло друг другу.

Монахиня ответила, не поднимая глаз от котла:

— Это не чудо, а божья воля, бог хочет, чтобы люди помогали друг другу.

А Тико бормотал:

— Вы всегда шутите, дон Луиджи… Разве вы не знаете, что полицейский без мундира такой же бедный человек, как и все остальные? Дайте мне мундир, и я вам наведу здесь порядок.

Я подумала, что в общем он прав: в некоторых случаях мундир — это все. Даже эта добрая монахиня со своим кротким характером и со своей религией не могла бы завоевать здесь такого авторитета, если бы на ней было не монашеское платье, а тряпки, как на мне и на Розетте.

Ну, хватит об этом. Мы ели суп из козлятины, жирный и неприятный на вид; от него так отвратительно пахло козлом, что я с трудом глотала его, хотя была голодна; во время еды мы прислушивались к разговорам беженцев; они говорили все о том же, что и у нас, в Сант Еуфемии: о голоде, о приходе англичан, о бомбежках, об облавах, о войне Наконец, выбрав удобное время, я спросила, не может ли кто-нибудь из них продать мне немного продуктов. Мой вопрос вызвал всеобщее удивление: продуктов у них, как я и думала, не было; эти беженцы находились в таком же положении, как и мы, — приканчивали то. что принесли с собой, и покупали, что попадалось. Они посоветовали нам обратиться к пастухам, жившим в хижинах за пещерой.

— Мы сами покупаем у них, что придется: сыр, козлятину Может, они и нам согласятся продать что-нибудь.

Я сказала, что одна женщина послала нас к ним, утверждая, что у пастухов нет ничего для продажи. Городской голова пожал плечами:

— Они говорят так потому, что не доверяют пришлым людям, а еще потому, что они хотят содрать за свои продукты большие деньги. Но у них есть стада, и они единственные здесь в округе, у кого можно что-нибудь купить.

Мы поблагодарили монахиню и беженцев за суп и вышли из пещеры, пройдя опять мимо алтаря сумасшедшего патера с его часами. Как раз в этот момент мы увидели между скалами и хижинами маленькое стадо овец и коз, погоняемое высоким человеком в белых чочах, черных штанах, поддерживаемых широким поясом, в черном пиджаке и черной шляпе. Беженка, стоявшая около входа в пещеру с куском хлеба в руке, — она слышала, что мы ищем кого-нибудь, кто бы нам продал продуктов, — сказала нам, указывая на пастуха:

— Вот один из евангелистов… он продаст тебе сыра, если ты за него хорошо заплатишь.

Я побежала за этим человеком и крикнула ему:

— Ты продашь нам немного сыра?

Он ничего мне не ответил, даже не обернулся и продолжал идти вперед, как будто не расслышал. Я опять закричала ему:

— Синьор Евангелист, продайте мне сыра.

На это он сказал мне:

— Меня зовут не Евангелист, а Де Сантис.

А я:

— Мне сказали, что твое имя Евангелист.

— Мы — евангелисты по вере, вот и все, — ответил он мне.

Наконец, как бы мимоходом, он бросил нам, что, может быть, продаст нам сыра; мы пошли за ним в его хижину. Сначала он впустил в соседнюю хижину своих овец, называя их всех по имени: «Бианкина, Пачокка, Матта, Челесте…» — и так далее, закрыл за ними дверь и только потом прошел впереди нас в свою хижину. Хижина была похожа на ту, в которой жил Париде, но была немного больше и казалась почему-то беднее, более пустой и холодной, может быть, такой ее делало нелюбезное обращение хозяина. Вокруг огня, как и у Париде, на таких же скамейках и чурбанах сидело много женщин и детей. Мы тоже сели, а он сложил руки и стал молиться, и все стали молиться с ним, даже дети. Я очень удивилась, потому что в наших краях крестьяне молятся редко и только в церкви; но тут я вспомнила его ответ и поняла, что они другой веры, чем мы. Микеле с интересом наблюдал за ними, и как только они кончили молиться, спросил, каким образом они стали евангелистами, по-видимому, он знал значение этого слова. Мужчина ответил нам, что он и его два брата были в Америке, где они работали; там они встретили протестантского пастора, который убедил их в правоте своей религии, и они перешли в веру евангелистов.

Микеле спросил, какое впечатление произвела на него Америка, и он ответил:

— Мы сели на пароход в Неаполе и высадились в каком-то маленьком городе на побережье Тихого океана, дальше ехали поездом и очутились в больших лесах, мы ведь нанялись на работу как лесорубы. Из того, что я видел, можно заключить, что в Америке много лесов.

— А городов вы не видели?

— Только тот, где мы высадились. Это был маленький город… Два года мы провели в лесах, потом той же дорогой вернулись в Италию.

Микеле был удивлен, очевидно, этот рассказ показался ему очень забавным; позже он мне сказал, что в Америке есть огромные города, но эти люди видели только леса и думают поэтому, что вся Америка покрыта лесами. Некоторое время они еще говорили об Америке, но приближался вечер, нам пора было уходить, и я спросила насчет сыра. Мужчина порылся в темноте в соломе крыши и вытащил оттуда две головки сыра, маленькие и желтые, сказав, что они стоят столько-то. Он заломил такую цену, что мы подпрыгнули на месте: таких цен мы не слышали даже в те голодные времена. Я сказала ему:

— Что он, из золота сделан, что ли, этот твой сыр?

Он ответил совершенно серьезно:

— Лучше, чем из золота, потому что это сыр. Золото ты не сможешь есть, а сыр сможешь.

Микеле сказал иронически:

— Это евангелие учит вас запрашивать такие цены?

Тот ничего не ответил, но я продолжала настаивать:

— Только что там в пещере сестра Тереза сказала нам, что бог хочет, чтобы люди помогали друг другу. А вы так помогаете людям?

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он ответил нам совершенно спокойно:

— Сестра Тереза принадлежит к другому вероисповеданию Мы не католики.

— А как вы думаете, что значит быть евангелистом? — вмешался опять Микеле. — Это значит запрашивать за свои товары в два раза больше, чем католики?

А он с той же серьезностью:

— Быть евангелистом, брат мой, это значит соблюдать заветы евангелия. Мы их соблюдаем.

На все у него был готов ответ, убедить его было невозможно, он был тверд, как камень. Наконец он сказал:

— Если хотите, я могу продать ягненка, хорошего жирного ягненка к пасхе. У меня есть ягнята до шести килограммов весом, и стоят они недорого.

Я подумала, что пасха не за горами и что ягненок нам, конечно, для пасхального стола нужен, и спросила, сколько он возьмет за этого ягненка, но он назвал цену, за которую можно было купить не только ягненка, но и овцу, родившую его на свет. Тут Микеле не выдержал

— Знаете, кто вы такие, вы, евангелисты? — спросил он. — Вы настоящие живоглоты.

А мужчина ему в ответ:

— Тише, брат мой, евангелие учит, что люди должны любить друг друга.

В отчаянии я сказала ему наконец, что возьму у него одну головку сыра, если он отдаст мне ее по более низкой цене. Знаете, что он ответил?

— По более низкой цене? Ниже этой цены не может быть. Но лучше ты, сестра, не покупай этого сыра, потому что, если ты заплатишь мне за него столько, сколько я с тебя прошу, ты будешь потом сердиться на меня, если же я тебе продам этот сыр по более низкой цене, то потом я буду сердиться на тебя. А евангелие предписывает нам любить друг друга. Поэтому оставь этот сыр и будем продолжать и дальше любить друг друга.

Я не обратила внимания на эти его слова и стала торговаться с ним, но он не уступал ничего, и я никак не могла убедить его, а когда припирала к стенке, доказывая, что это грабеж среди бела дня запрашивать такие цены, он выкручивался каким-нибудь евангельским изречением, как, например: «Не впадай в гнев, сестра моя, гнев является смертным грехом». Наконец, я уплатила ему эту невозможную цену, выторговав только немного творога, который мы и съели тут же с куском хлеба. А когда мы уходили, попрощавшись с ним очень холодно, он все-таки сказал нам с порога:

— Бог вас благослови, братья мои.

А я подумала про себя: «Ну а вас пусть дьявол возьмет и утащит в ад».

Эта головка сыра оказалась единственным результатом нашей прогулки по горам за столько километров, во время которой мы истрепали каждый по паре чочи. Но как это часто случается, через несколько дней мы были вознаграждены судьбой без всякого усилия или труда с нашей стороны — мы купили у могильщика, который тоже бродил по горам в поисках корма для своей вороной лошади, порядочное количество «глазастой» фасоли. Могильщик купил эту фасоль у югославов, которые были сосланы на остров Понца, а во время заключения перемирия бежали с этого острова и прятались в долине недалеко от нас, но теперь страх перед немцами заставил их покинуть эту равнину, и им пришлось продать часть своих запасов, которые они не могли унести с собой. Могильщик — совсем молодой мужчина, такой рыжеватый, длинный и бойкий — сообщил нам кое-какие новости о войне, которые он узнал от этих югославов. Он рассказал нам, что немцы потерпели большое поражение в городе, называемом Сталинградом и находящемся в России, что русские взяли в плен целую армию со всеми генералами и что Гитлер, расстроенный этим поражением, приказал своим войскам отступать. Еще могильщик сказал нам, что война кончится скоро, может даже через несколько дней, но не больше, как через несколько недель. Эти новости очень обрадовали беженцев и огорчили крестьян, потому что большая часть мужчин из Сант Еуфемии, призванных в армию, находилась как раз в Сталинграде, они писали оттуда и называли этот город в письмах; и вот теперь здешние женщины, ясное дело, боялись за своих мужей и братьев, и были правы: позже мы узнали, что никто из них не остался в живых.