Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник) Страница 50

НА ПЕРВОЙ МЕЩАНСКОЙ

ЧАСТЬ I

НА ПЕРВОЙ МЕЩАНСКОЙ

Мы въехали в Москву на грузовике с высокими бортами, со скарбом, чтобы жить в ней и называться москвичами, спустя два года после проведения в столице Первого международного фестиваля молодежи и студентов. Молодежь, вероятно, входила в одну группу, а студенты – в другую. Мы въехали в город с восточной стороны, какое-то время катили по Садовому кольцу и сразу же за зданием института Склифосовского (странноприимный дом графа Шереметева) повернули направо на прямую широкую улицу – Первую Мещанскую. Мещанской она стала называться оттого, что на ней с конца XVII века стали селиться мещане, то есть горожане. В память о фестивале улица получила в подарок новое название – Проспект Мира. Но взрослые по старинке еще долго называли прямую улицу Мещанской. Переименованию подверглась и ближайшая станция метро «Ботанический сад». Все вокруг стало Проспектом Мира.

Поселились мы в высоком доме с башней, толстыми стенами, трехметровыми потолками с лепниной – одним словом, сталинском. И понемногу стали изучать – теперь уже свой – проспект, ходить по нему направо, налево, заходить во дворы, смотреть, что к чему, осваиваться. Исторические анналы повествуют о том, что первые дома по Мещанской принадлежали генерал-фельдмаршалу Якову Брюсу, сподвижнику Петра I и чародею. И якобы с Сухаревой башни, торчавшей в начале улицы, Якоб, разглядывая звезды на чистом небе Москвы, смешивал составы в колбах и мензурках в поисках эликсира бессмертия и философского камня. В районе Грохольского переулка тем же Петром I был разбит Аптекарский огород. Вскопав грядки, он собственноручно высадил семена редких растений. Огород существует и поныне. Можно зайти в него через калитку и понюхать что-нибудь экзотическое с латинским названием, но для прогулок огород тесноват.

Гулять обычно мы отправлялись, пересекая проспект, в парк, недавно вернувший себе свою девичью фамилию – Екатерининский. В те годы – распахивающий свои кованые ворота под вывеской Парка ЦДСА (Центрального дом Советской армии имени Фрунзе). Перед домом – две артиллерийские пушки на лафетах. В середине парка – пруд. С прудом связано одно из первых воспоминаний. Когда отец еще учился в академии, мы всей семьей жили в гостинице ЦДСА и часто гуляли в этом парке. Однажды взрослые решили доставить мне удовольствие и покатать на лодке, и я, глядя в парковый пруд, в сущности лужу, с ужасом воскликнула: «Ах! Куда же мы приплыли, мы же к самому морю приплыли». Время летит быстро, и вот я уже гребу, высоко вздымая весла, громко плюхая ими по воде, – катаю в крашеной зеленой лодке свою сестру. За парком и вокруг него теснились московские дворики. Было много Екатерининских улиц и переулков, первых, вторых, много скамеечек, вынесенных за калитки, много деревьев, и, вы не поверите, с конца мая – сколько соловьев. А уж сирени...

Из наших окон был виден двухэтажный неказистый домик, в котором размещался магазин «Рыба, овощи». И действительно, рыбы и овощей в нем всегда было без числа. Все обреталось в бочках. Квашеная капуста всевозможных сортов – в бочках, огурцы соленые – в бочках, грибы маринованные – в бочках, сельдь – крепко– или малосоленая – в бочках. Икра, правда, в судках.

– Наташа, бери карандаш и записывай, – наказывала мама. – Возьмешь в «Овощах» напротив капусты провансаль один килограмм, с клюквой – полкило, моченых яблок – пять штук, пусть тетя тебе даст две жирные селедки с красными глазами, огурчиков малосольных – полкило, соленых черных груздей – полкило, брусники – триста граммов, икры черной паюсной – полкило.

На соседней Сретенке, в еще более тесном и маленьком магазинчике под вывеской «Лесная быль», лежало на прилавке то, что сейчас для многих небыль, а тогда это было в порядке вещей. Белые куропатки, перепелки, бекасы с длинными носами, зайчатина, оленина, медвежатина. И случалось, мы обедали, как какие-нибудь князья Милославские в ту пору, когда царь Петр еще не брил бород, да не на сундуках и лавках, а перед своим собственным черно-белым телевизором с распухшей мордочкой экрана за линзой.

Так как наш папа родился в Тбилиси, а значит, был приучен – и нас приучил – к яркой грузинской кухне с большим количеством зелени, грецких орехов, гранатов и соусов, немаловажным пунктом на Проспекте Мира оказался для нашей семьи Рижский рынок. Обычный крытый рынок, летом – с помидорами, весной – с первыми зелеными огурчиками, что так хороши с черным хлебом, нежными цыплятами, из которых на нашей газовой плите, под гнетом, выходили отменные цыплята табака, а также с гусями, утками, поросятами, зеркальными карпами и так далее.

Как-то отец принес домой с рынка трех живых желтеньких цыплят и пустил их на пол. Мы накрошили для цыплят крошек на газету, налили в блюдечко воды, а они бегали, как дурачки, прямо по этому блюдечку мимо крошек и отчаянно пищали с таким видом, как будто что-то потеряли. Взглянув на эту сцену, мама сказала: «Они ищут маму». Мы подняли глаза на отца. Он пожал плечами. И мы, сообразив, что мамы-курицы не дождемся, стали сооружать для них дом-интернат. Взяли узкую картонную коробку из-под обуви, смастерили из небольшого количества ваты три кроватки и вынесли «интернат» на балкон. И еще несколько дней из коробки слышалось слабое попискивание.

Стены школьного здания, в которое начиная с понедельника регулярно мы наведывались за знаниями, замечательно просматривались с нашего балкона. Нашим двором проходили учителя на работу. И однажды, собравшись с друзьями группкой на балконе, мы осмелели настолько, что и бросили вслед врагам пару картофелин из домашних запасов, но, слава богу, не попали. Звонок на урок был отлично слышен у нас в кухне при открытом балконе, и, бывало, по этому звонку мы с сестрой вылетали из квартиры, чтобы в два скока оказаться в школьном коридоре в хвосте нашей группы, заходящей в класс на занятия.

Знания «раздавались» на разных этажах. Кабинет физики был этажом ниже, чем класс, где проходили занятия по русскому и литературе; спортивный зал был ниже кабинета физики; кабинет химии с лабораториями, как и полагается, располагался в самом низу, в подвале. Это я к тому, что много времени мы проводили в коридорах и на лестницах, переходя из одного класса в другой. И мой первый поцелуй был сорван одноклассником-хулиганом как раз на лестнице, когда я спускалась, а он, перепрыгивая через ступеньки, мчался вверх. На какую-то долю секунды и на какой-то волшебной ступеньке наши головы оказались совсем близко. И он стремительно чмокнул меня в щеку, как будто плюнул пулькой, и поскакал дальше, не сбавляя скорости. Я же, напротив, продолжала спускаться чрезвычайно медленно. Надо мной что-то такое распустилось, какой-то «шамаханный» шатер. Я больше не была крепенькой девочкой, которая, освобождаясь от варежек, съедала за один присест в соседней булочной сто граммов соевых батончиков в бумажном кульке. Оставшиеся метры, загадочно улыбаясь, потупив взор, я спускалась в кабинет химии, ощущая себя по крайней мере Натальей Николаевной Гончаровой, поднимающейся по мраморной лестнице на бал... Но я отвлеклась.

Часть знаний была, к сожалению, мне недоступна. Так, я совершенно оказалась неспособной к черчению. И если на первом уроке чертеж проекции, вид сверху на спичечную коробку, вышел вполне прилично, то в последующем, как я ни старалась взмыть над предметом и, зависнув, окинуть взглядом композицию, допустим, из трех спичечных коробков, понять, как это сверху выглядит, ничего уже не удалось. Понять не удалось. А я, что не понимаю, не отображаю. Оставалось на уроках черчения заниматься английским или заносить в альбом вольные композиции: черкать шаржи на учителей.

Другой обязательный предмет, входивший в программу среднего школьного образования, такой как химия, оказался для меня также недоступным. Заглавная буква моего имени, ну ладно, пусть даже «аш», каблучком которой торчит крохотная двойка, после нее заглавная «О», и все это почему-то течет водой. Зато на тех уроках нам раздавали на каждый стол по нескольку мензурок с набором препаратов в стеклянных пузырьках, и я, как истинная последовательница знаменитых алхимиков, смешивала и смешивала. Как только у меня ничего не взорвалось? Хранил Господь. Я плохо представляла, что добавляла в пробирки, не говоря уже о пропорциях. Всего всегда добавлялось щедро. Мне нравилось, когда при удачном смешении чего-то с чем-то за стеклом разноцветными дымами расцветал волшебный мир. Учебник по химии я так и не открыла, он остался частично с неразрезанными страницами – брак типографии, – а на выпускном экзамене, когда классная заскочила к нам на минутку в кабинет, чтобы помочь с билетами, я выпросила про «удобрения». И мой ответ, за который я получила крепкую тройку, состоял из двух фраз: «Наша страна всегда уделяла большую роль химическим удобрениям», «Удобрения играли большую роль в хозяйственной жизни нашей страны».