Наталия Терентьева - Чистая речка Страница 50

– Опа! – сказала Вульфа. – И… куда же вы идете?

– За танцевальной обувью! – не моргнув глазом, сказал Виктор Сергеевич. – Выросла девушка, все мало́ стало. А она у меня солистка.

– Ясно… – протянула Вульфа, явно думая о чем-то своем. – А где обувь продается? А то мне тоже надо…

– Танцевальные туфли? – усмехнулся Виктор Сергеевич.

– Да, у тебя… – она поправилась, – у вас же есть теперь группа для взрослых…

– Платная группа, Ларис, – уточнил Виктор Сергеевич, посмеиваясь. Что-то ему показалось очень смешным в словах Вульфы.

– Да-да, я буду платить! – вздернулась та. – А я-то думаю, что́ такая Брусникина задумчивая и рисовала весь урок каких-то сперматозоидов…

Я внутренне вздрогнула, еще ничего не понимая. Кажется, я тут лишняя. Во-первых, Лариса Вольфганговна как-то резко поменялась. Только что, час назад, я чуть было не рассказала ей о своих событиях и переживаниях, а она так неожиданно агрессивно говорит обо мне. Какие сперматозоиды, причем тут это? На самом деле начала я с самой обычной осени, это потом я уже поверху нарисовала ветер, а ветер нес листья и брызги – и вот так и получилось. Там, если всмотреться, можно было бы узнать наш обычный пейзаж, который я вижу каждый день из окна своей комнаты. Я его часто рисую, он меняется в зависимости от времени года. Я даже бочку дяди Гришину нарисовала. Только потом ее чуть замазала, когда сверху капли дождя рисовала.

– Что? – задиристо сказала Вульфа. – Симпатичный у нас Виктор Сергеевич, да? Гладкий такой весь… А целуется как… М-м-м… Ты со мной согласна, милая девочка?

Я пожала плечами. Ну что тут скажешь, когда женщине так плохо. Я видела, что Вульфа пятнами, как Веселухин, еще не пошла, но сильно себя она не сдерживала – вздрагивала, нервно смеялась, теребила изо всех сил бегунок от молнии на своей куртке, пока не свернула его набок, и он остался в ее руке. Что-то наболело у нее, значит.

– Лариса… Вольфганговна… – Виктор Сергеевич ловким движением взял мою учительницу по рисованию под локоток и настойчиво потащил куда-то в сторону. Отойдя так, чтобы мне не было слышно, он начал ей что-то говорить, улыбаясь, но как бы… наоборот. Если он со мной разговаривал серьезно, а глазами улыбался, то с ней он говорил с улыбкой, но глаза при этом были не злые, но достаточно серьезные и даже встревоженные.

– Да ладно! – громко отвечала Лариса Вольфганговна и вырывалась, но как-то очень своеобразно – обеими руками обвивая при этом шею Виктора Сергеевича.

Виктор Сергеевич, опять оглядываясь на меня, что-то говорил ей, крепко держа за локоть и аккуратно снимая другой рукой ее руки со своей шеи.

– Прямо уж дети! Ха! – опять громко проговорила Вульфа, и мне показалось, что она говорит нарочито громко, чтобы я услышала.

Я подумала – не уйти ли мне, пока еще светло. Я успею дойти до детского дома быстрым шагом, пока не стемнело. И часа через полтора как раз будет ужин. Жалко, конечно, не порепетируем, но раз такие сложности… Я, если честно, очень не люблю таких мутных и двусмысленных ситуаций. Мне проще уйти.

Я развернулась и пошла, хорошо, что на всякий случай захватила с собой из зала сумку с танцевальными туфлями, не придется возвращаться.

Я не успела пройти и трехсот метров, как услышала сзади звук машины и короткий гудок.

– Садись, – кивнул мне Виктор Сергеевич. – Садись, садись.

Я помедлила и села.

– А Лариса?

– А что Лариса? – улыбнулся Виктор Сергеевич.

– Вы с ней встречались?

– Я? С ней? – Виктор Сергеевич прибавил скорости и выехал на широкую проезжую часть с нашей боковой улицы. – А даже если и встречался. И что? Это было давно, теперь… Руся, можно я не буду говорить об этом?

– Можно, – кивнула я, пытаясь вспомнить – видела я у нее обручальное кольцо или не видела. Видела. Точно, видела. Обручальное, довольно толстое, простое. Это ее единственное украшение. Но на левой руке! Я же еще думала – почему? Вульфа развелась и хочет всем показать, что она была замужем? Или она католичка? Бывает же такое… – Мне вообще все равно, – добавила я для точности, видя, что Милютин то и дело обеспокоенно взглядывает на меня.

– Жаль, – сказал Виктор Сергеевич, но не очень искренне, а с каким-то даже облегчением. – Не будешь меня ревновать?

Мужчины – очень самонадеянный народ. Даже самый неуверенный в себе мальчик или мужчина при этом самонадеян. Как это может сочетаться? Полностью зависимый от тети Тани дядя Гриша может вдруг разговаривать с ней совершенно нагло, почему-то абсолютно уверенный, что она его простит, все простит, любую грубость. Или Паша – смотрит преданно, как собака, которую голодную и холодную подобрали на улице и накормили, и при этом почти каждый день хамит мне, матерится, показывает неприличные жесты и уходит «навсегда». Чтобы завтра опять стоять у меня под дверью или все шесть уроков смотреть, не отрываясь, не открывая ни одной тетрадки. Удивительные люди.

– Молчишь… – усмехнулся Виктор Сергеевич. – Эх, Брусникина, не будь ты такая малявка… Закрутили бы мы с тобой. А так… – Он вздохнул. – Ну что, пойдешь со мной в ресторан?

– В ресторан? – удивилась я.

– Да. Ты в ресторане бывала когда-нибудь?

Я смутилась.

– Да, мы с мамой ходили в пиццерию в Москве. Только это было давно.

– Я же забыл – ты москвичка! – с непонятным мне удовольствием воскликнул Виктор Сергеевич. – Практически столичная штучка. И что, коренная?

– Да. Виктор Сергеевич, вот магазин, мы только что проехали. Давайте купим что-то поесть. Я не пойду в ресторан.

– Почему?

– Не хочу, чтобы у вас и у меня были проблемы. Мне Серафима сказала…

Виктор Сергеевич, даже не дослушав, что именно мне сказала Серафима, резко затормозил.

– Ясно. Хорошо. Слушай ты больше Серафиму и остальных. Всё врут.

– Я не слушаю. Но…

– Ладно, сиди в машине… Или… Да, черт! Что, я не имею права со своей ученицей в ресторан и даже в магазин пойти? Чтобы не быть уличенным в чем-то очень нехорошем?

– Пойдемте. – Я первая вышла из машины. Почему-то в тот момент я была совершенно уверена в себе. Я была уверена, что ничего плохого со мной не случится, по крайней мере, из-за Виктора Сергеевича.

Мы купили немного еды, быстро вернулись в школу, я поела, мы попили чай, посмотрели какие-то его летние фото в компьютере. Я удивилась – то ли он такие фотографии выбирал, то ли везде отдыхал один или с друзьями, но не с женщинами. Насчет шоколадки я ошиблась. Виктор Сергеевич ходит в походы. На Урал, по Алтаю, в Карелии. Я была приятно поражена.

– Я бы вас не узнала с бородой! – искренне сказала я. На некоторых фото Милютин был с бородкой и усами – не брился в походах.

– Симпатичный? – улыбнулся Виктор Сергеевич.

– Да, немножко на дедушку похож. В смысле я представляю, каким вы будете дедушкой.

Милютин крякнул:

– Ну ты вообще, Брусникина! Какой я тебе дедушка? У тебя, кстати, был дедушка?

Я подумала, не рассказать ли тренеру ту загадочную историю, о которой не любили говорить в нашей семье, – что мой настоящий дедушка был вовсе не бабушкин муж-балерун, которого я еще хуже помню, чем бабушку, а какой-то загадочный «старик», от которого бабушка родила маму. Я даже иногда представляю себе – не тот ли это актер, который мне так нравится в сериале. Хотя моему настоящему дедушке сейчас должно быть не меньше восьмидесяти лет, а актеру – лет шестьдесят, нет, не получается… Рассказывать не стала.

– Нет, у меня нет дедушки, – коротко ответила я, чтобы не разводить ненужную и непонятную тему.

– Слушай, может, правда, мне быть твоим дедушкой? – засмеялся Виктор Сергеевич. – Поверят люди, как ты думаешь?

– Думаю, нет…

Отдохнув, мы занимались около трех часов, пока у меня не стали подкашиваться ноги, но я выучила весь сложный танец, который Милютин придумал.

После танца Виктор Сергеевич подошел ко мне, обнял за плечи, сдунул волосы со лба.

– Ты меня не бойся, хорошо? Я ничего плохого тебе не сделаю.

– Я не боюсь, – ответила я.

– Скажи, – спросил он, – я тебе нравлюсь хотя бы?

Зачем ему это? Я ответила искренне:

– Я пока не решила.

– Вот это ответ! – Виктор Сергеевич на секунду прижал меня к себе и тут же отпустил. – Браво. Слышали бы тебя все мои… гм… тётьки. Да. Молодец. А ты, Витя, – он посмотрел на себя в зеркальную стену, пригладил волосы, – с этим и живи. И старайся, чтобы эта девочка однажды все-таки решила. Да, ну ты даешь, Брусникина!

Чем-то я очень задела Виктора Сергеевича. Знать бы чем. На всякий случай знать, чтобы уметь этим пользоваться.

Виктор Сергеевич быстро сложил разбросанные по углам еще после утренних занятий с малышами обручи и коврики, поправил шторы, пошел зачем-то запер дверь и стремительно подошел ко мне. Не давая мне опомниться, он взял меня за шею, чуть запрокинул мне голову и стал целовать. Я не вырывалась. Мне он нравился, и с ним рядом было хорошо. Целовался он не так, как Веселухин. И от него не воняло рыбными котлетами, табаком и прокисшей одеждой.