Владимир Шаров - Будьте как дети Страница 51

Потом мы до вечера говорили об амоке и мэнэричении, целые эпидемии которых были в двадцатые годы описаны в Колымском крае, о так называемом уч-гурбуле - душевном состоянии шамана. О том, что, как правило, они от рождения люди крайне нервные, возбудимые и чуть ли не три четверти из них больны падучей, причем нередко в тяжелой форме. Галлюцинации, сомнамбулические состояния, приступы беспамятства и тут же беспричинные стенания, вопли - все это тоже встречается часто, и дело не в природной конституции: перед камланием многие шаманы жуют сушеные мухоморы - сильные галлюциногены. Бывает, что грибы вдобавок запиваются той же водкой.

Большинство из тех, с кем я беседовал, считало шаманов людьми мрачными, одинокими, скрытными, но рассказывали мне и о других - похожих на наших юродивых, блаженных. Однако главным был не характер шаманов: остяков, как и древних греков, латинян, прочих язычников, особенно поражал их пророческий и поэтический дар, способность - подобно античным оракулам - к незаурядным стихотворным импровизациям. Впрочем, я и здесь с готовностью и сразу отыграл назад: сказал, что, наверное, просто смотрю на самоедов и их веру с сочувствием, а так со стороны может показаться, что туземцы поклоняются пациентам психиатрических клиник. Во время камлания и у меня бывало ощущение, что находишься в буйном отделении сумасшедшего дома. Тем более что мухоморами и водкой шаманы доводят себя до настоящих припадков вполне сознательно. Тот второй разговор был кризисом: мы переболели, перевалили его и дальше говорили уже не особенно обинуясь, к тому же редко на чем-то плотно задерживались.

Беседы теперь выходили на редкость мирные. Иногда мы, конечно, спорили, в каких-то вопросах не сходились, но легко, пожалуй что даже с радостью, шли на уступки. За полтора года болезни батюшки мы обсудили не один десяток тем. Никодим, например, был убежден, что шаманизм - это не вера, пусть и языческая, а нечто вроде идущих по разряду медицины: гипноза, психотерапии. Мы оба знали, что причиной любой болезни самоеды считают похищение одной из душ больного злыми демонами - на ее место в тело человека, как плод в беременную женщину, вселяются другие демоны, помельче, и стаей изнутри начинают грызть его тело и пить его кровь. Тут-то и зовут шамана. Да, шаман в Сибири - все равно что у нас врач, и он не так уж часто обращается к добрым духам, силы его почти целиком уходят на борьбу с их злыми антиподами, тем не менее я был убежден, что, если забыть о Верхнем светлом мире, в верованиях сибирских народов мы никогда не разберемся.

Я рассказывал ему, что, по мнению энцев, злые духи охотятся на человеческие души разными способами и очень похоже на то, как сам человек - на зверя и рыбу. Они ловят их сетями и удочками, бьют гарпуном, арканят удавками, а потом, сложив добычу в мешок, увозят ее домой, где отдают своим женщинам. Те, освежевав и разделав человеческие души на части, жарят их, а потом кормят мужа и детей. Говорил, что энцы думают, что, если шаману не удастся помочь человеку, болезнь, как порча, выйдет из него, только когда он уже умрет. Будто настоящий оборотень, она может превратиться в червяка или таракана, может стать кошкой, вороной, мышью, а бывает, что делается другим человеком, маленьким горбатым карликом.

Мы подробно разбирали весь ритуал обмена похищенной у человека души на душу жертвенного животного, и я даже помню, что сказал, что так же Авраам, по слову Господа, вместо Исаака принес Ему в жертву запутавшегося в кустарнике молодого овна, но эта параллель Никодиму не понравилась. Говорили, что раньше шаманы вели со злыми духами отчаянную борьбу, силы были примерно равны, и война шла с переменным успехом. Теперь же, как и все вокруг, шаманы ослабели, измельчали, и ныне главное их оружие - подкуп вместе с угождением и унижением. Те, что похитрее и трусливее, просто натравливают одних духов на других, а когда схватка закончится, с удовольствием добивают побежденного. Извиняясь за шаманов, я смущенно добавил, что, хоть цель и благая, ведут они себя, конечно, мерзко, подло.

Как-то я обмолвился, что раньше, пока правосудие еще было, его представителем на земле самоеды считали медведя, и Никодим, словно продолжая, сводя обе темы, стал рассказывать, что в тридцатом году на Дальнем Востоке одна нивха подобрала двух медвежат-сосунков - мать бросила их, а может, ее убили охотники, и, взяв в избу, сама выкормила грудью. Потом они уже ели как все - рыбу, мясо, ягоды. Медведям было года по полтора-два, когда они сломали дверь и хотели уйти в тайгу, но нивха умолила их остаться, сказала: “Я вас очень люблю, буду без вас тосковать, плакать”. На беду, они ее послушались. Осенью отца той женщины, мужа и троих старших сыновей арестовали, посчитав, что если они добровольно взяли на кошт двух медведей, значит, богатеи и кулаки. Сначала хотели везти в Благовещенск и судить там, но пошли проливные дожди, дороги сделались непроезжими, и их просто вывели за околицу и на лугу расстреляли. Вместе с ними как кулацких зверей расстреляли и медведей.

Иногда мне казалось, что о Севере Никодим знает не меньше моего, я, если и сильнее, то лишь в деталях, однако в наших разговорах он с самого начала сознательно играл вторую скрипку. Например, часами расспрашивал меня, как шаманы добиваются признания у соплеменников. Его особенно занимали истории жизни разных шаманов - я самолично записал не один их десяток, и теперь все это старательно перед ним выкладывал.

Помню, однажды мы целый день обсуждали жизнь и смерть шамана, что он может погибнуть только от руки равного себе; вообще же, по свидетельству остяков, шаманы бессмертны. Обычный человек будто собака - как она живет, так и помрет, где помрет, там и будет лежать, а шаман рождается много раз и в разных местах. Первую жизнь может камлать у тунгусов, вторую у якутов, третью у ненцев. Только сила его с каждым рождением убывает.

В том, что я записывал на Севере, переплетались реальные истории и легенды, благо те, кого я расспрашивал, одно от другого отличали плохо. Вот, например, история знаменитого шамана по имени Га Паан. Поначалу он был обычным ребенком. Лет десяти от роду пошел косить траву, упал в обморок и семь дней пролежал в беспамятстве. Когда же очнулся, оказалось, что он сделался шаманом редкой силы. Взглянет на кого-то, все равно - на человека или скотину, - и та падает замертво. Этот Га Паан сам не камлал, а чтобы никого не губить, по просьбе соплеменников прикрывал глаза железным козырьком. Прожил он долго, почти до девяноста лет в селении на левом берегу Оби, ниже впадения Сосьвы.

По поверью, у каждого шамана есть мать - птица-зверь с клювом, похожим на железную ледоколку, с крючковатыми когтями и с хвостом в три сажени. Но одной матери мало - без инициации шаманом не станешь, а ее выдержать нелегко. Сначала душу будущего шамана бесы на три года заточают в подземный мир, сам человек не погибает, но без души делается безумным. Когда срок первого испытания подходит к концу, нечистая сила, но уже здесь, на земле, убивает человека и рассекает его на части. Воскреснет он только через три дня. Все это время бесы железными крюками будут рвать его плоть, отделяя суставы и кости, выскребая мясо и давая стечь, впитаться в землю сокам тела. Оба глаза шамана они заранее вынут из впадин и положат рядом, чтобы он видел и запомнил то, что с ним будут делать. Лишь к ночи третьего дня прах несчастного снова соберут и, сшив железными нитками, вернут шамана к жизни.

Несомненно, что после подобного насилия, после того, как над твоим телом на твоих же глазах так жестоко глумились, в тебе навсегда должен остаться страх, ощущение собственной слабости, непрочности. И то, что по внешности позже ты делаешься как бы прежним, тут мало что может поменять.

Несколько раз и довольно подробно мы говорили о верховных богах самоедов, - о юкагирском Нуме, об остяцком Туроме, которого не подкупишь никакими жертвами и для которого важно только одно - добрые дела человека. О тюркском Тенгри, мудром и справедливом хозяине неба, и о его помощниках, светлых духах-тенгринах, которых он посылает на помощь людям, молящимся о рождении детей и сохранности стад. В свое время в отдаленном тунгусском стойбище я записал обращенную к Тенгри очень красивую молитву беременной женщины и теперь по памяти чуть нараспев стал читать ее Никодиму: “Ты, взирающий с высоты на каждый шаг оленьего племени - ты видишь беду и страх. Если ты жалостлив, пожалей малое, еще не рожденное, внушающее жалость зверям и людям. Дай ему выйти из моей утробы благополучно. Дай ему питаться молоком моих грудей. Отведи духов болезни и смерти, сделай лежащее сидящим, сидящее ходячим, ходячего бегущим, быстроногим хранителем стад”.

Говорили о врагах добрых духов - злых читкурах, как две капли воды похожих на наших бесов. Об онгонах - душах умерших людей, что скитаются между загробным миром и миром живых и, если их не ублажишь, не умаслишь, без разбора губят детей и взрослых, насылают болезни и неурожай. Замечательную фигурку одного такого онгона я в шестидесятом году выменял в энцском стойбище. Небольшой резной кости божок, на одеждах которого чудом уместились изображения двадцати семи шаманов - девяти слепых, девяти хромых и девяти пахоруких.