Рейчел Джойс - Операция «Перфект» Страница 52

Некоторое время все молчат. Но это совсем другое молчание, не такое, как вначале. Это некое детское молчание, когда от изумления, вызванного чудом, не хватает слов. Это молчание по сути своей противоположно рассудительности.

– Хорошо, что здесь нет этой негодяйки Айлин! – Пола неожиданно прерывает всеобщее молчание и сердито заявляет: – Уж я бы кое-что с удовольствием ей высказала! – И все дружно смеются.

– Ну, Джим, – говорит мистер Мид, – теперь твоя очередь!

Но Джим словно оцепенел. Он не может думать ни о чем, кроме женщины, у которой огненные волосы, самая маленькая ножка в мире и слишком тесное пальто, которое, несмотря на все ее усилия, никак не удается заставить сидеть как следует. Истина наваливается на него внезапно и неотвратимо, как колесо автомобиля во время того несчастного случая. Значит, та женщина-психиатр была все-таки права. Он должен очиститься. Должен овладеть собственным прошлым, стать его хозяином, что бы это ни значило. И единственный человек, который способен правильно его воспринять вместе со всем тем хаосом, что существует в его душе, это Айлин. Именно она – его последний и единственный шанс. Эта мысль столь отчетлива, что просто кричит у него в голове…

– Извините! – раздается чей-то голос от двери.

Обнявшиеся сотрудники, похожие в этот момент на многоголовую тварь, украшенную нелепыми оранжевыми шляпами, мгновенно рассыпаются в разные стороны. А посетительница, стоя в дверях сервировочной, смотрит на них с выражением страха на лице и робко спрашивает:

– Скажите, еще не поздно заказать особый праздничный сэндвич?

Глава 9

Ошибка

Шла вторая неделя летних каникул, и каждый день Беверли торчала у них с утра до вечера. Иногда Байрон, уже ложась спать, все еще слышал, как женщины оживленно беседуют на террасе. Их голоса повисали в вечернем воздухе, точно густой сладкий аромат маттиол и душистого табака. «Ты права, права», – подпевала мать Байрона, когда Беверли делилась с ней очередным впечатлением или рассказывала какую-то историю. Однажды утром он раздернул на своем окне занавески и тут же увидел Беверли, которая загорала в шезлонге в своей пурпурной шляпе и со стаканом в руке. И понять, что она там не ночевала, можно было лишь благодаря присутствию Джини да новой паре пластиковых босоножек, на этот раз белых. Джини зачем-то влезла на столик и стояла на нем во весь рост. Никаких швов у нее на коленке видно не было. И пластырем ей ногу больше не заклеивали. И все-таки Байрон решил, что лучше никаких дел с этой Джини не иметь.

А Люси и вовсе категорически отказалась играть с Джини, заявив, что от нее плохо пахнет. Кроме того, Джини уже успела поотрывать головы у всех кукол Люси. Байрон, правда, попытался вставить головы обратно, но это оказалось чересчур сложно: ему никак не удавалось снова зацепить за петельку внутри пустотелой кукольной шеи пластмассовый крючок, представлявший собой как бы верхнюю часть позвоночника. В итоге он попросту сложил расчлененных кукол в обувную коробку с крышкой. Ему было неприятно смотреть на их улыбающиеся лица, лишенные тел.

Между тем он не забывал вести в тайной тетради записи своих наблюдений и описывал там каждую встречу Дайаны и Беверли. Джеймс прислал ему тайный шифр, основанный на перестановке букв, и новые кодовые имена для Беверли и Дайаны («Миссис Х» и «миссис У»), но шифр оказался для Байрона сложноват, и он постоянно делал ошибки.

Женщины часто слушали музыку. Они переносили проигрыватель на кухонный стол, открывали двери на террасу и там танцевали. Отцовские пластинки Беверли находила весьма скучными («Господи, в каком веке он родился?» – спрашивала она), так что притащила целую коробку своих. Теперь они слушали «Carpenters and Bread». Но самыми любимыми у Беверли были два «сингла» – Гарри Нильсона и Донни Осмонда. Стоя у окна в гостиной, Байрон смотрел, как они танцуют. Движения Беверли были резкими, она часто встряхивала головой в такт музыке, а Дайана скользила по террасе плавно, словно подхваченная течением реки. Иногда Дайана показывала Беверли то или иное танцевальное па, и они тогда двигались рядом. Дайана держалась очень прямо, высоко подняв голову и изящно округлив руки, а Беверли, опустив голову, все время смотрела на ноги своей учительницы, пыталаясь повторить ее движения, и, хотя они были одного роста, казалось, что Дайана значительно выше. Байрон слышал, как однажды мать предложила Беверли научить ее «всему, что знает сама», но, когда Беверли спросила, чему именно, Дайана смешалась и сказала, что все это ерунда. Если звучала песенка Гилберта О’Салливана «Puppy Love»[53], Беверли нежно прижималась к Дайане, и они танцевали медленно, еле переставляя ноги и кружа на одном месте, а потом Беверли, взяв в руки стакан со спиртным и лукаво поглядывая на подругу из-под полей своей бесформенной шляпы, говорила:

– Ну и повезло же тебе, Дайана! Такой красавицей родилась!

Беверли утверждала, что ключ к будущему человека в его имени, что имя – это как бы некий билет к успеху. Как может девушка чего-то добиться, если ее зовут Беверли? Вот если бы у нее было такое классное имя, как Дайана, или Байрон, или Сеймур, все в ее жизни тогда было бы иначе.

На той неделе Беверли начала понемногу брать у Дайаны одежду – просто поносить. Сначала это были мелочи: скажем, пара тонких шелковых перчаток, чтобы защитить руки от солнца. Затем вещи покрупнее. Однажды, например, Беверли нечаянно облила себе весь живот очередным желтым напитком из банки. Дайана, разумеется, тут же бросилась к себе и принесла ей чистую блузку и юбку-карандаш. Беверли надела все это и попросила заодно одолжить ей туфли на каблуках – ведь к такой юбке пластиковые сандалии никак не годились. В общем, во всем этом она отправилась домой, но на следующий день и не подумала возвращать позаимствованные у Дайаны вещи, о чем Байрон, естественно, сделал соответствующую запись в тетрадке.

– Те вещи, что ты мне дала, страшно устарели, – заявила Беверли. – По-моему, тебе следовало бы обзавестись чем-то более модным.

«Честно говоря, – писал Байрон, – мне кажется, что все это она попросту украла. И теперь я совершенно уверен: мамина зажигалка все время лежала у нее в сумочке».

Идея «поехать на шопинг» принадлежала Беверли. Дайана повезла их всех в город и припарковалась у большого универмага. Женщины примеряли понравившиеся платья, Джини шныряла между ними, а Люси стояла в сторонке и хмурилась. На обратном пути они остановились у винного магазина, где продавали алкогольные напитки на вынос, чтобы купить еще «Адвокат» для Беверли и вишневую колу для детей. Когда Люси заявила, что им не разрешается пить сладкие шипучие напитки, потому что от них портятся зубы, Беверли от души расхохоталась и сказала: «Ты сначала доживи до тех лет, когда зубы портиться начинают». Потом обе женщины красовались на террасе в новых платьях, которые почему-то назывались «кафтан», и Байрон подумал, что они точно две противоположные стороны одного целого: одна светловолосая, стройная, изящная, а вторая черноволосая, какая-то недокормленная и в то же время куда более хваткая.

После ланча он принес им лимонад и совершенно случайно услышал обрывок их разговора, хотя при его появлении они сразу же замолчали. Было совершенно ясно, что они говорят о каких-то важных вещах, потому что сидели они буквально голова к голове, и казалось, что светлые волосы Дайаны растут прямо из пробора на черноволосой голове Беверли. Беверли красила лаком ногти Дайаны, и обе были так увлечены этим занятием и своим разговором, что на Байрона даже не посмотрели. Он на цыпочках подошел к ним по мягкому ковру, аккуратно снял с подноса стаканы и поставил их на подставки. И как раз в этот момент до него донеслись слова матери: «Разумеется, я не была по-настоящему в него влюблена! Мне это просто казалось».

Байрон вышел из комнаты так же тихо, как и вошел. Он просто представить себе не мог, кого имела в виду его мать, но отчетливо понимал, что не хочет больше слышать об этом ни слова. Однако он так и не смог заставить себя отойти от дверей хоть на шаг. Услышав, как Джини с диким хохотом пронеслась по саду, он быстро пригнулся и, встав на колени, прижался к стене гостиной, выходившей в холл. Играть с Джини ему совсем не хотелось. Теперь, когда ее нога практически зажила, она особенно полюбила прятаться в кустах и выбегать оттуда, пугая его, когда он меньше всего этого ожидает. Ему эта забава казалась совершенно отвратительной! Прижавшись одним глазом к щели между дверью и дверной рамой, Байрон видел обеих женщин, освещенных падавшим на них лучом солнца и словно заключенных в некую светящуюся раковину. Он вытащил свою тетрадку, но, раскрывая ее, невольно зашуршал обложкой, и Дайана тут же вскинула голову:

– Кажется, там кто-то есть.

– Да брось ты, – сказала Беверли, – никого там нет, продолжай, пожалуйста. – И ласково накрыла своей рукой руку Дайаны. Байрону очень хотелось, чтобы она поскорее убрала свою руку. Он и сам не понимал, почему ему так этого хочется, но чем дольше рука Беверли соприкасалась с рукой его матери, тем сильней и невыносимей становилось это желание.