Рейчел Джойс - Операция «Перфект» Страница 53

– Кажется, там кто-то есть.

– Да брось ты, – сказала Беверли, – никого там нет, продолжай, пожалуйста. – И ласково накрыла своей рукой руку Дайаны. Байрону очень хотелось, чтобы она поскорее убрала свою руку. Он и сам не понимал, почему ему так этого хочется, но чем дольше рука Беверли соприкасалась с рукой его матери, тем сильней и невыносимей становилось это желание.

Дайана снова заговорила. Голос ее звучал мягко, негромко, и Байрон улавливал лишь некоторые, порой не связанные между собой предложения или даже отдельные слова, которые сперва показались ему и вовсе не имеющими никакого смысла. Пришлось прижаться к щели ухом. Слышно стало лучше. Мать говорила: «…один старый друг. Мы случайно столкнулись… У меня и в мыслях не было ничего плохого. Но однажды… Вот с этого все и началось».

Карандаш Байрона так и застыл, уткнувшись в бумагу. Он и сам не знал, записывает ли он что-нибудь. Он снова прижался глазом к узкой щелке и увидел, что мать уже успела пересесть в свое любимое кресло и что-то пьет из стакана большими глотками. Потом, отставив пустой стакан, она прошептала: «Какое же это облегчение – вот так все высказать!» – и Беверли согласилась: да, конечно, это большое облегчение, и сказала, чтобы Дайана дала ей свою вторую руку, потому что ногти нужно все-таки докрасить. Затем она заговорила о том, как, должно быть, Дайане одиноко в Кренхем-хаусе, а Дайана, неотрывно глядя на свою руку, лежащую в руке Беверли, кивала и соглашалась: да, ей бывает очень одиноко. Так одиноко, что порой это почти невозможно вынести.

– Но с тем человеком, о котором я все время думаю, я познакомилась до того, как мы сюда переехали, – сказала она. – На самом деле это произошло почти сразу после нашей с Сеймуром свадьбы.

Брови Беверли удивленно взметнулись вверх, да так и остались. И все же она спокойно обмакнула кисточку в лак и опять занялась ногтями Дайаны. Байрон вряд ли сумел бы правильно выразить словами обуревавшие его чувства, но ему все время казалось, будто Беверли просто вытаскивает из Дайаны некие потаенные слова, вынуждает ее говорить, причем именно тем, что сама помалкивает.

– Сеймур все узнал. Он умный человек и видит меня насквозь. Если я пытаюсь солгать, просто потому что мне нужно купить маленький подарочек или еще что-то секретное, он тут же налетает на меня, как коршун. Хотя в то время я совсем не воспринимала свои отношения с Тедом, как обман.

– Его звали Тед?

– Я считала его просто одним из своих молодых приятелей.

– Ну, если Тед – всего лишь один из твоих молодых приятелей, я не вижу в этом никакой проблемы.

– Да? – И Дайана хмыкнула, давая Беверли понять, что проблема есть, и весьма значительная, даже если Беверли и не в силах это понять. – После той истории Сеймур как раз и купил этот дом. Он сказал, что деревенский воздух пойдет мне на пользу. Я действительно всем ему обязана. И тебе придется это запомнить.

Покончив с ногтями Дайаны, Беверли протянула ей сигарету и щелкнула возвращенной зажигалкой, предупредив, что руками лучше ничего не брать и вообще вести себя осторожно, иначе она попортит лак. Дайана сделала несколько глубоких затяжек, выпуская дым над головой Беверли, похожий на чьи-то вытянутые в воздухе прозрачные пальцы, которые вскоре исчезли.

– Я необходима Сеймуру, понимаешь? – тихо сказала Дайана. – Мне порой просто страшно, до какой степени я ему необходима!

Байрон боялся пошевелиться. Ему никогда и в голову не приходило, что его мать могла любить кого-то другого, а не только отца, что у нее, возможно, был когда-то некий молодой человек по имени Тед. Голова у Байрона стала горячей, перед глазами все плыло, ему казалось, что он мечется среди всех тех вещей, какие ему вдруг вспомнились, переворачивает их, точно камни, пытаясь увидеть, что у них с другой стороны, понять их смысл. Он вспомнил, как мать однажды заговорила о каком-то человеке, очень любившем шампанское, вспомнил ее непонятные, необъяснимые визиты на Дигби-роуд. Неужели она к нему туда ездила? Затем Дайана снова заговорила, и Байрон, стиснув вспотевшие руки, заставил себя сосредоточиться и слушать.

– Когда я познакомилась с Сеймуром, я всем уже была сыта по горло. Мне осточертели мужчины, которые сперва клянутся тебе в любви, а потом исчезают. У нас в театре таких было полно. Надоели мне и те, что вечно поджидали нас у служебного входа, писали нам письма, приглашали в рестораны. У всех этих мужчин были жены. У всех были семьи, и они никогда бы… – Дайана так и оставила фразу незаконченной, словно боялась ее закончить или не была уверена, как это сделать правильно. – А Сеймур был настойчив. И придерживался весьма традиционных взглядов. Мне это нравилось. Он приносил мне розы. Водил меня в кино, если я днем бывала свободна. Не прошло и двух месяцев, как мы поженились. У нас была очень скромная свадьба, но Сеймур и не хотел никакой шумихи. К тому же мои друзья были людьми не того сорта – таких на свадьбу не приглашают. Да нам и не хотелось, чтобы мое прошлое пришло в наш общий дом вместе со мной.

Беверли как-то странно булькнула, словно подавившись своим желтым напитком, и пробурчала:

– Ладно, хватит об этом. Лучше выпей еще и расскажи, чем ты все-таки занималась.

Но Дайана больше ничего рассказывать не стала. Она с силой загасила недокуренную сигарету о донышко пепельницы и тут же закурила вторую. Потом вдруг рассмеялась, но на этот раз каким-то неприятным, жестким смехом – казалось, она смотрит на себя в зеркало и ей очень не нравится отражение того человека, которого она там видит, – и опять с силой затянулась сигаретой, выпустив кольцо голубого дыма.

– Скажем так: тут я во всем была похожа на собственную мать, – только и сказала она.

Байрон впервые не сумел сделать никаких записей. Даже Джеймсу позвонить не смог. Говорить ему не хотелось. И не хотелось иметь ничего общего со значением слов и вещей, не хотелось ничего понимать. Он все бегал и бегал через лужайку, пытаясь выбросить из головы всякие мысли, но, когда Джини со смехом крикнула, чтобы он ее подождал, побежал еще быстрее, чтобы удрать от нее. Он продолжал бежать, даже когда дыхание стало совсем затрудненным, в горле саднило, а ноги начали подгибаться от усталости. Тогда он заполз куда-то под яблони, под кусты малины, и у него даже голова закружилась, так силен был аромат яблок, так красны ягоды малины, так остры ее колючки. Там он просидел очень долго. Он слышал, как его зовет мать, но не откликнулся и даже не пошевелился. Ему не хотелось ничего знать ни об этом Теде, ни об отце, ни о той работе, которую мать даже назвать не могла, и теперь, когда он обо всем этом узнал, ему больше всего хотелось выбросить все это из головы, но он не мог придумать, как перестать знать. Ах, если бы Джеймс не просил его все записывать! Байрон прятался в зарослях малины до тех пор, пока не увидел, что Беверли с Джини потащились на автобус, время от времени останавливаясь на подъездной дорожке и махая Дайане. За руку свою дочь Беверли никогда не брала, она шла одна, пряча лицо под пурпурной шляпой, а Джини описывала вокруг нее широкие круги. Байрон видел, как Беверли один раз остановилась и что-то крикнула ей, но не расслышал, что именно. В закатных лучах их дом казался ослепительно белым, за ним, точно врезаясь в небо, виднелись острые вершины холмов.

Наутро первым делом позвонил Джеймс, страшно возбужденный тем, какую замечательную папку с материалами по операции «Перфект» он готовит. Он, например, переделал нарисованную Байроном схему микрорайона Дигби-роуд, потому что масштаб оказался недостаточно точен. И все время, пока Джеймс говорил, Байрон чувствовал себя так, словно стоит по ту сторону закрытого окна и видит друга, но поговорить с ним не может.

– Ну, что у вас случилось вчера? – спросил Джеймс. – Ты все записал?

Байрон сказал, что ничего у них вчера не случилось.

– У тебя что, насморк или горло болит? – поинтересовался Джеймс.

Байрон шмыгнул носом и сказал, что у него серьезные проблемы.

На выходные пошел дождь. Он прибил к земле душистый табак, дельфиниумы и шток-розы. Родители Байрона сидели в разных комнатах и смотрели в окно. Иногда, правда, они все же встречались на «нейтральной территории» и что-то даже мимоходом говорили друг другу, но тот, к кому были обращены слова, казалось, слушал сказанное лишь вполуха. Затем Сеймур заявил, что в доме пахнет как-то необычно – такой странный запах, сладковатый какой-то. Мать предположила, что это, должно быть, ее новые духи. Но отец не унимался: почему в таком случае духами пахнет у него в кабинете? И куда делась та хорошенькая штучка, которую он обычно использует как пресс-папье? К тому же, раз уж речь зашла об исчезнувших предметах, откуда в чековой книжке еще один корешок от чека?

Дайана одним глотком опустошила стакан, словно там было какое-то горькое лекарство, и сказала, что, должно быть, просто переложила куда-то эту «хорошенькую штучку», когда вытирала пыль, и потом непременно ее поищет. Потом она принялась подавать обед, но выглядела какой-то страшно усталой.