Джон Апдайк - Деревни Страница 52

Один из членов церковного совета, бывший бизнесмен, настоятельно рекомендовал Ларсону перебраться поближе к Манхэттену, где легче устроиться на работу — заведовать кадрами в какой-нибудь компании или руководить отделом по связям с общественностью.

Хотя Оуэн с Филлис давно жили врозь, взгляды на вещи были у них одинаковые. Это умственное родство зародилось еще в МТИ и развилось в большом доме на Кембридж-стрит, по которой проходил кратчайший путь между Гарден-стрит и Массачусетс-авеню. Оба они удивлялись, как смело и без оглядки на прошлое Джулия двинулась по житейскому морю, словно посуху, к новому берегу. Полубогемная порядочность стала для бывших студентов жизненным идеалом. Колин Гудхью — брат Филлис — сделался профессором романских языков, занимался Корнелем. Женившись на француженке, он каждый август проводил с ней в Провансе. Родители Филлис недавно скончались, одна смерть последовала за другой через несколько месяцев — так часто бывает с супругами, много лет прожившими в браке; она осталась совсем одна, и поэтому Оуэн не спешил с разводом.

Впоследствии он мало что помнил о том растянувшемся на несколько месяцев периоде, когда в свободное от работы время он мотался на красном «стингрее» между оставшейся без главы семьей на Куропатковой улице и неприбранной холостяцкой квартирой в запущенной четырехэтажной коробке на другом берегу Чанконкабока, заселенной овдовевшими поляками и одинокими грузными женщинами преклонного возраста. С напускным безразличием он встречал хмурые взгляды двух старших детей-студентов и круглые от удивления глаза двух малышей. У этих он проверял домашние работы и иногда водил их в кино. Его воспитали лишь в поверхностном религиозном духе, но временами ему казалось, будто он слышит, как они молятся, чтобы папа вернулся к маме. Молятся отчаянно, как отчаянно бьют крыльями стрижи, попавшие в дымоход старого фермерского дома.

Что до Филлис, ее настроение менялось в зависимости Бог ведает от чего. Моменты уныния чередовались у нее с приступами веселости. Словно она радовалась, что получила свободу. Она так и не прижилась в Миддл-Фоллс и смотрела на общество мелких буржуа свысока, скрывая полупрезрение за привычной вежливостью профессорской дочери. И тем не менее местные дамы взяли ее сторону. С наибольшим сочувствием отнеслись к ней те из них, с кем спал Оуэн. Они и о Джулии отзывались резче других. «Вы обратили внимание? У этой особы глаза как у инопланетянки. Меня от них в дрожь бросает. Бедный Артур Ларсон. Ему молиться надо как святому. Роско недавно разговаривал с ним и не услышал ни единого дурного слова о бывшей жене!»

Просыпаясь один в неуютной спальне от кухонных запахов и детского плача, Оуэн чувствовал себя словно подвешенным в воздухе, у него щемило под ложечкой. Такое состояние бывало у него в первые месяцы студенческой жизни. Тогда перед ним стояла цель: выстоять, не возвращаться домой, в Пенсильванию, получить институтский диплом, устроиться на работу и завоевать вон ту стройную девушку. Теперь у него тоже была цель: освободить Филлис от себя, а себя от Филлис. Долгая совместная жизнь, как объяснила ему Джулия, приводит к тому, что супруги утрачивают личные качества. Филлис не пойдет на пользу, если он останется с ней. В словах Джулии был свой резон, так ему казалось, но в них ничего не говорилось о необходимости быть добрым и великодушным. Они с Филлис отдались беззаботному течению пятидесятых, но между ними с самого начала что-то не заладилось. У него не хватало культуры, и он был чересчур честолюбив. Теперь ему хотелось загладить вину. Пусть Филлис сама придет к мысли о желательности развода. По совету Роско Бисби и Генри Слейда она уже начала переговоры с адвокатом из Хартфорда, неким Джерри Халлораном, который говорил с ней лишь на одном математическом языке — языке долларов и центов.

В эту пору затянувшегося безвременья старшие дети супругов Маккензи нашли свой способ протеста против разлада между родителями. Флойд, которому только что исполнилось шестнадцать, с новенькими водительскими правами в кармане выехал на многоместной материнской «вольво» на Куропатковой улице и, чтобы избежать столкновения со встречным грузовиком, по неопытности слишком резко крутнул рулем вправо и на полной скорости съехал в заснеженную канаву. Опрокинувшись, «вольво» с силой ударился о каменную ограду. Сам Флойд остался цел и невредим, но машина была исковеркана и ремонту не подлежала. Маккензи на страховку купили подержанный «форд-фалькон». Автомобиль был в хорошем состоянии, но по ходовым качествам, разумеется, уступал предмету шведского импорта.

Весной приехал на каникулы Грегори и вскоре попросил у отца разрешения покататься на его «корвет-стингрее». Ему хотелось покрасоваться перед знакомой девушкой — «старая фордовская жестянка» для сей цели не годилась. Оуэн дорожил машиной, берег ее как сокровище, но отказать сыну не посмел. И вот однажды утром его разбудил истеричный звонок Филлис. На дороге, идущей от дальнего берега Цаплиного пруда, любимого места свиданий молодежи, того самого, где несколько лет назад Оуэн встречался с Фэй, Грегори не справился с управлением, и «стингрей» на высокой скорости врезался в металлическое ограждение, причем с такой силой, что мотор сорвало с места и сдвинуло к рулевому колесу. Ни Грегори, ни его спутница, к счастью, не пострадали. Грегори мужественно признался, что виноват, что правой рукой он настраивал радио, но потом по секрету поведал брату, что за рулем была его подружка, взбалмошная девчонка из Восточно-коннектикутского университета. Флойд раскрыл секрет матери, а Филлис обо всем рассказала Оуэну. Вероятно, ведя машину, девица прижималась к Грегори. И вообще они еще не пришли в себя после того, как на берегу пруда душили друг друга в объятиях и целовались взасос.

Имел ли Оуэн право на возмущение? Он помнил, как несколько лет назад сам мчался по невадской пустыне, в то время как к его коленям склонилась голова химической блондинки Мирабеллы, и как еще раньше с трудом выводил машину из лесной чащи, а позади него Эльза Зайдель второпях натягивала на себя одежду. Нет, сейчас все это вернулось к нему как возмездие.

Значительно больше его возмущали постоянные переделки, в которые попадала в Нортхемптоне Айрис с подаренным ей четырехместным кремовым «пейсером»: то помнет бампер, протискиваясь к свободному месту на стоянке Женского колледжа Смита, то ее штрафуют за нарушение правил дорожного движения. Это было тем более неприятно, что к Айрис, единственному его отпрыску с такими же золотисто-каштановыми волосами, как у его матери, он испытывал особую привязанность. Айрис, как и положено примерной дочери, отвечала ему уважением, правда, не столь глубоким и отчасти насмешливым.

За одним из еженедельных совместных ленчей Эд заговорил о том, чтобы спроектировать переносной компьютер для одной из компаний в Нью-Хэмпшире.

— Портативные машины — дело сегодняшнего дня, — говорил он. — Лет через десять они будут уже в каждом доме, как телевизоры. На них можно заработать миллионы. Посмотри на компанию «Эппл».

— Эд, мы «железку» не делаем, мы «начинкой» занимаемся.

— Не мели чепуху. Между ними нет большой разницы. Если умеешь делать «начинку», сумеешь сделать и «железку». Чему тебя в МТИ учили? Инженерному делу? Вот и будь инженером. У нас целый этаж на фирме пустует. Сначала там конструкторы потрудятся, а потом наберем электронщиков.

— Эд, я уже слишком стар. Пусть этим занимаются молодые, кого ты переманил из других фирм.

— Ни хрена ты не стар! У тебя в голове хреновая каша. Никак не можешь решить, сколько у тебя жен — две или ни одной. Встряхнись, Oy, а то мозги усохнут.

— Кажется, уже усохли. Прости, Эд, ты возлагал на меня определенные надежды, а я их не оправдал. Я в тупике.

Оуэна мучила нечистая совесть и дурные воспоминания. Но до конца своих дней он не забудет того яркого утра в конце октября, когда он ехал из берлоги на улице Согласия в свой бывший дом на Куропатковой улице. Он вез Филлис последние данные о его доходах, которые попросил ее адвокат. Приближался День всех святых. Террасы, крылечки и подоконники были заставлены продолговатыми тыквами с вырезанными глазницами и носами, а на лужайках перед некоторыми из домов виднелись чучела всадников без головы и призраков в белом. Во времена его детства к этому наполовину языческому, наполовину христианскому празднику готовились как-то скромнее и без такого показного усердия.

Всю ночь лил дождь, шоссе тянулось блестящей лентой, весь мир был словно умыт осенними ливнями. Спадала последняя листва, делая дорожное покрытие скользким. «Стингрей» был отправлен в металлолом, и на страховую премию Оуэн купил «форд мустанг» — в сырую погоду он не желал заводиться, плохо слушался руля. Сиденья в машине были обтянуты искусственной кожей, по-чему-то с изображением различных пород крупного рогатого скота.