Гаррос-Евдокимов - Серая слизь Страница 53

И вот, бурно, как ни разу в жизни продолжительно, опустошающе откончавшись, отвалившись от жертвы, лежа, с ног до головы в ее крови и моче, рядом с не подающим признаков жизни телом на цементном полу, начиная все-таки понемногу соображать, он вдруг отдает себе отчет, что на протяжении всей экзекуции Эйнджел не только не сопротивлялась, но и почти НЕ РЕАГИРОВАЛА: не стонала, не орала, не плакала. Будто не испытывала ни страха, ни унижения, ни боли… Жуткое подозрение возникает у героя – он отползает от нее, кое-как, размазывая ее телесные жидкости по морде, встает, смотрит на старлетку, едва-едва, бессмыслено и молча ворочающуюся у него под ногами, пятится, пятится…

Выходит в соседнюю комнату. Встряхивается. Возвращается. Подбирает нож, которым для удобства пыточного процесса разрезал собственноручно накрученные на поп-идолище веревки. Пинками переворачивает Эйнджел на спину. И, примерившись, засаживает нож ей в живот. Нажав, вгоняет по самую рукоять. После чего долго, с усилием, с упругим треском тканей, вспарывающим движением ведет вверх – вскрывая звезду от матки до горла. Берется за края разреза, раздвигает…

Он не видит ни сально поблескивающих внутренностей, ни прыскающих кровью перерезанных сосудов, ни мышечных волокон, ни осколков костей – ничего. Внутри у суперстарлетки, под плотной человекоподобной оболочкой, ничего нет. Совсем. Одна только чуть припахивающая пылью пустота…

– …Здорово, рыжий, – отрываюсь от чтения: Венька Лакерник звонит.

– Привет, Динь. Радио сейчас не слушаешь случаем?

– Ты ж знаешь, я его никогда не слушаю. Даже тебя, извини…

– А ты вруби, вруби “сотку”. Песню для тебя заказали…

– В смысле – для меня?

– Ну вот – для тебя… Ты же, кажется, у нас Денис Каманин?

– Кто заказал? – Ищу маловостребованную кнопочку radio на пульте своего “Панасоника”… черт, как это делается-то?.. а, вот… “Мотаю” стрелочкой вправо – на дисплее мельтешат частоты… – Сколько, ты говоришь?

– Сто.

– Так кто заказал?.. Сто эф-эм.

– Девушка, старый, девушка… Так, все, мне пора. Слушай.

“…на теплом радио!” – интимно-приподнятое рекламное радиоконтральто.

Шшшто еще за байда?..

“Добрый вечер… точнее, доброй уже ночи тем, кто к нам сейчас присоединился… – Радиоэфир искажает Венькин свойский басок в той же степени, что эфир телефонный – но иначе. – С вами программа «Трамвай “Желание”» и ее ведущий Вениамин… Мы продолжаем ваши желания и пожелания по мере сил реализовывать… Трамвай наш следует со всеми остановками, невзирая на поздний час… и следующая остановка – для Дениса Каманина. Эту остановку мне объявлять самому приятно… И потому что, так уж получилось, Денис – мой приятель… И потому, что уж больно хорошую композицию ему сегодня подарили… «Роллинг Стоунз», «Paint it Black» – по-моему, лучшая вообще вещь Мика Джаггера и его парней… Денис, ставим для тебя музыкальный… рок-н-ролльный привет, подарок от хорошей, наверняка правильной девушки, которая нам позвонила… Сейчас… От Аськи Саввиной!.. Слушай на здоровье!..”

I see a red door and I want it painted black No colors anymore I want them to turn black… I see the girls walk by dressed in their summer clothes I have to turn my head until my darkness goes…

…I look inside myself and see my heart is black I see my red door and it has been painted black Maybe then I’ll fade away and not have to face the facts It’s not easy facin’ up when your whole world is black…

25

Мне, в общем, всегда везло. Скажем так: чаще везло, чем наоброт. Не то чтоб совсем уж радикально (один раз повезло радикально – в прошлом феврале в Берлине) и часто – но более-менее регулярно. Так что никаких поводов чувствовать себя неудачником у меня нет и не было. Однако я всегда был на их стороне – аутсайдеров и одиночек. Не по гуманитарному убеждению, отнюдь – на уровне самых базовых реакций.

Брат мой Андрюха определение “лузер” припечатывает, как доктор – указание: “В морг!” Ничего для него нет презреннее неудачника. Фразу “ну он такой… странненький…” самоуверенный Эндрю произносит не иначе как с ухмылкой предельной брезгливости. Причем брательник мой вовсе не стал таким, поступив на службу в жирный распальцованный банк и усевшись в “бэмку”, – он такой был всегда. Однажды мы с ним даже всерьез подрались.

Я, кажется, знаю, откуда у меня это чувство престранной причастности к странненьким. Благодаря кому.

Отца у Аськи не было, а мать пила. Аська была предоставлена сама себе, сколько я ее помню, – а помню я ее лет не то с четырех, не то с пяти: в детском саду мы вместе переходили из группы в группу. Подруг у нее тоже, по-моему, никаких не водилось. Не то чтобы ее травили – ею пренебрегали.

При этом в ее одиночестве не чувствовалось забитости и ущемленности изгоя. Может быть, ей пришлось с самого начала учиться такому автономному существованию – и она выучилась. Может, это был некий врожденный талант – самодостаточность. Самодостаточность не тупая и нарциссистская, ненавидимая мною как мало что (потому, вероятно, что слишком часто встречаемая) – а органичная и толерантная. Это была – цельность. Не зависящая от других, но другим открытая.

Нельзя сказать, что я составлял Аське компанию, – я питался от ее одиночества. Мы часами могли не произносить ни слова и даже заниматься каждый своим – испытывая спокойное и уверенное чувство единства двух самодостаточностей.

Из всех моих качеств в детстве властно и безусловно преобладала лень. Я был неописуемо ленив лет в пять. Я ленился чистить зубы, завязывать шнурки, класть на место шапку, а потом ее разыскивать. Аська, уже тогда деловитая и домовитая, у которой уже тогда был ярко выражен материнский инстинкт, в садике взяла надо мной добровольное шефство. На том и сошлись.

Мы дружили всегда – всю жизнь. Ее жизнь. Мы дружили, даже когда пошли в разные школы. Даже когда я начал отираться вокруг Кента, Костыля, Фрица-Дейча и прочих дворовых и школьных преступных авторитетов. Даже когда я бил стекла в теплицах и нажирался “Аболу винсом”. Разумеется, с самого начала и до самого конца эта дружба была предметом более или менее ядовитых подколок. Но никогда, ни единого разу мне не пришло в голову этой дружбы стесняться, не говоря – прервать ее.

Среди идиотских стереотипов видное место занимает утверждение, что женщины – существа загадочные и непостижимые. Глупость столь же распространенная, сколь объяснимая: самим женщинам она льстит, а мужикам позволяет уйти от ответа. Всю вторую половину жизни я убеждался, сколь мало какой бы то ни было загадочности в относительной непоследовательности и безответственности, от несколько иного баланса между логикой и эмоциями происходящих. Но – вторую половину. Всю первую я провел ввиду женщины, бывшей самым загадочным человеком из всех, мною встреченных.

Сейчас я даже перед самим собой не могу сказать, в какой мере я действительно воспринимал ее как объект иного пола. Мы ведь общались уже и во времена достаточно половозрелые; да и более-менее опосредованное сексуальное напряжение разного рода – вещь, на самом деле не зависящая от развития вторичных половых признаков… Это точно не была ни одна из разновидностей детской влюбленности – кажется, ни с чьей стороны (с моей – нет). Аська была совсем некрасивой девчонкой. Однако какая-то сложно определимая, но хорошо ощутимая – и противоположного пола представителями в том числе – именно женская составляющая в ней, кажется, имелась. Причем в куда большей мере, чем в сверстницах. Возможно, о чем-то подобном от Гумберт Гумбертова лица и писал энтомологический Владим Владимыч, утверждая, что демоническая сущность нимфетки внешней привлекательности не тождественна. Насколько я помню, некоторые пацаны косились на Аську с довольно специфическим выражением. Насколько я могу судить теперь, подколки некоторых из них в мой адрес не были лишены оттенка зависти.

Что характерно: самым ядовитым из подкольщиков был ФЭД. ФЭД, на меня самого в те времена еще обращавший крайне мало внимания. Суперменистый ФЭД, вообще не особо опускавшийся тогда до мелюзги нашего возраста. ФЭД, бывший на целых четыре года старше нас с Аськой, – которому в наши вполне целомудренные тринадцать было целых семнадцать и который, кажется, уже тогда был половым гигантом…

Черт его знает, с чего и как это произошло – что мы вдруг стали с ним лучшими корешами. Где-то уже в “пункерские” времена… Черт его знает, почему он меня выделил. Вроде, сложно найти двух более разных людей, чем мы с ним. Но, вероятно, противоположности и впрямь притягиваются.

Дружить с Федькой – это уже само по себе было разновидностью экстремального спорта. Адреналин брызжет, все мелькает, дух захватывает, и мало что соображаешь. Лишь успевай на виражах поворачивать. Можно, кстати, и не успеть. Запросто. С соответствующими последствиями. Но кайф – только матерными междометиями и описуемый.

Невозможней, чем не попасть под его обаяние, было только – угнаться за ним. Соответствовать его нагрузкам. Перегрузкам. Любой, угодивший в Федькину орбиту, был вынужден без большой пользы для самомнения всю дорогу в этом убеждаться.