Николай Гарин - Оула Страница 54

Чуть в стороне, заложив руки за спину, мягко ступая по сухой, прошлогодней траве вышагивал взад-вперед офицер. Это был капитан Щербак. В расстегнутой шинели, надвинув козырек фуражки почти на самые глаза, он расхаживал вдоль берега, продолжая бесконечные размышления по поводу своего теперешнего весьма шаткого положения в свете последних событий.

Если раньше «ЧП» с вагоном он считал случайностью, а поиски некоего агента — досужим вымыслом «столичной штучки», то теперь капитан Щербак так уже не думал.

Первое сомнение в него вселилось не тогда, когда они не нашли «агента» в насыпи и, тем более, не после зашифрованной директивы Главного Управления. Оно зародилось после тщательного допроса тех двоих, что остались в живых — старого еврея-ученого и бывшего музыканта. Вот когда капитан почувствовал, что его дальнейшая карьера накренилась до критического угла и начала медленно, едва заметно сползать в пропасть.

На старого еврея достаточно было «слегка» надавить, чтобы тот «раскололся», выложил буквально все, что знал о «контуженном». Рассказ старика настолько ошеломил капитана, что Щербак почти натурально ощутил сапог «столичного опера» у себя на шее. Он до мурашек на затылке понимал, что найти агента по кличке «контуженный» будет почти невозможно, если он столь изящно совершил побег и обладает целым арсеналом феноменальных, как сказал старый ученый, способностей. А возвращаться с пустыми руками — подписать себе приговор! И в лучшем случае — зона, а в худшем!?..

То, что его служба в НКВД, в принципе, закончилась, капитан не сомневался. Но уже не это заботило Щербака. Под вопросом была собственная шкура.

В июле исполнится тридцать семь. Дважды капитан, как горько он шутил над собой. Семья распалась, едва его разжаловали и сослали в Коми. Новой не обзавелся. Вот и откладывал все личные проблемы до отпуска. Отец писал про гарну дивчину Галинку, что приехала по распределению к ним в село из Житомира и теперь работает агрономшей в колхозе. Но….

Взяв четверых красноармейцев, трое из которых до призыва были охотниками-промысловиками, капитан Щербак бросился в погоню за «контуженным». Четвертым в его команде оказался Максим Мальцев, молчаливый, сухонький паренек из подмосковного Подольска. Капитана привлекло то обстоятельство, что этот солдатик успел три сезона поработать в геологических экспедициях примерно где-то в этих краях.

Группа Щербака довольно легко определила, как и в каком направлении ушел «контуженный». Местные рыбаки и охотники подтвердили, что несколько дней назад видели лодку, управляемую женщиной, в которой помимо мальчика и собаки еще находился, по всей видимости, больной мужчина. Он лежал на дне лодки заботливо укрытый шкурами.

Известие о том, что «контуженный» все же раненый, несколько приободрило капитана.

Ускорил преследование почтовый катер, выделенный руководством районного Совета, а с ним прикомандировали и проводника из местного начальства.

Внимательно проверяя оба берега, вместе с притоками и заводями, команда капитана добралась до Еловой Сопки.

Щербак еще на подходе к селу понял, что «контуженного» здесь нет, но следы должны были остаться.

И вот сейчас вышагивая по берегу, он горько осознавал, что пока гоняется за этим «агентом» он еще капитан, начальник, а как схватит!?.. «Ну, если есть на свете справедливость, — рассуждал капитан, — то все вернется на круги своя. А то ведь второй раз ни за хрен кишки его мотают. Все так хорошо начиналось.» Щербак остановился, зажмурил глаза и застонал.

— Че, товарищ капитан зуб никак опять задергал?.. — донеслось от костра.

— Кашеварь, Анохин, кашеварь, не отвлекайся.

Капитан пошел дальше по берегу.

«Да-а, а как хорошо начиналось!.. — опять замелькали обрывки далекого прошлого. — А теперь все, Вова Щербак, кранты тебе, как сказали бы уголовнички, «ваши не пляшут и карта ваша бита!..» Загнал его в угол, в прямом и переносном смысле, столичный фрайер!.. Он опять остановился и с ненавистью уставился на село. Медленно, задерживаясь на каждой избе, разглядывал черные кривые дома, которые, будто боясь воды, сиротливо прижимались к краю лесочка. Все было голо вокруг, неприглядно. Ни кустов, ни рябин и черемух, ни полисадничков, ни лавочек у домов, ни крашенных наличников. Все серо, безлико и пусто. Отчего и дома-то казались случайными на этом берегу. «Небось, и люди такие же серые и безликие. Вот ведь дикари, мать их в кочерыжку! Вот из-за таких тварей я должен всего лишиться! Ну, на хрен им сдался этот «контуженный», на кой хрен они его прячут. Мне, власти, шишь с редькой, а того где-то прячут сволочищи! Души повынимаю, твари паршивые!» — сплюнув в сердцах, капитан снова закурил и немного успокоился.

Спустя некоторое время, когда в котелке уже вовсю кипело варево, районный начальник привел с собой на берег нескольких стариков, в том числе и бабку Анисию.

Ефимка испугался, увидев, как высокий начальник строго заговорил со старухой, и та закачалась, обхватив голову руками, причитая, заголосила на все село. А потом и вовсе перестал дышать: двое военных, подхватив бабку Анисию под руки, потащили к избе. У Ефимки самого подогнулись ноги, когда он вдруг все понял!..

Не скрываясь и не боясь больше военных, он бросился защищать свою мать. Заскочив в избу, Ефимка попытался чем-нибудь припереть дверь, но под руки ничего не попадалось, да и открывалась она наружу. Тогда он просто схватился за длинную, вырезанную из корневища ручку и упер ноги в косяки, пытаясь удержать дверь. Первый рывок он выдержал, но со вторым легко вылетел на улицу и под хохот красноармейцев закувыркался по влажной, маркой земле. Вскочив на ноги, он опять бросился на гогочущих солдат и опять был далеко отброшен. Пока не наткнулся глазами на ржавый топор, торчащий из чурбака. Не успел Ефимка схватиться за него, как сильный удар по затылку выбил целый сноп искр из глаз.

— Ишь, лешак, че удумал, — чья-то сильная рука легла на голову и больно сгребла в кулак его длинные жесткие волосы, и потащила в избу.

Мать по-прежнему криво улыбалась, стеклянно смотрела правым глазом куда-то вверх и сторону, а из правого выкатилась большая мутная слеза и мешала смотреть. Она моргала, морщила глаз, будто подмигивала орущему на нее районному начальнику, отчего тот бесился еще больше, брызгал слюной, не забывая коситься на капитана, который стоял в дверях, зажав нос голубеньким в полоску платком. Запах от топчана действительно шел невыносимый. Старая Анисия не всегда успевала убирать за Яптане.

— Отставить, хватит, Порфирич, — властно осадил старания прикомандированного Щербак, — старика мне, этого… вогула и старуху. Мальца не отпускать, — последнее уже относилось к коренастому красноармейцу, который продолжал крепко держать Ефимку за волосы.

— Он опознает «контуженного», — гнусаво, через платок добавил начальник.

Волосы на голове у Ефимки нещадно трещали, он едва держался, крепился из последних сил. Когда вышли наружу, солдат отпустил волосы, но крепко взял за шиворот. Так и довел до берега. Толкнув к трапику, велел подниматься на катер.

Ефимка впервые оказался на такой огромной, да к тому же железной лодке. Его шаги были неслышны, зато ботинки красноармейца гулко отдавались по всей палубе. С лязгом открыв квадратную дверь в железном полу, он кивнул маленькому пленнику на темный проем: «Сигай, лешак, и сиди тихо!..»

Спустившись в душное, вонючее нутро катера, мальчик едва втиснулся между какими-то липкими веревками, ведрами, ящиками. Сверху вновь лязгнув, бухнула ружейным выстрелом дверь, и, казалось, еще громче загрохотали над головой ботинки красноармейца.

В кромешной темноте невозможно было хоть как-то мало-мальски устроиться, даже повернуться, со всех сторон то в бок, то в колено, то в спину упирались какие-то острые скользкие предметы, они будто обрадовались пленнику и все время норовили неожиданно и больно ткнуть или толкнуть его, если тот начинал шевелиться. Оставалось замереть в неудобной позе и ждать, что же будет дальше.

А ждать пришлось долго. Ефимка напряженно ловил все звуки, которые доходили до него. Ему было хорошо слышно, как лениво, с легкими шлепками трутся, ласкаются о крутые бока катера волны. Как сыто переговариваются солдаты, поскрипывая речным песком, оттирая в реке свои котелки да ложки. Как незлобно полаивают собаки где-то совсем далеко.

— Все, по местам…, — Ефимка легко узнал голос командира.

— Товарищ капитан, а старика этого берем?!

— Нет, не берем. Я ему сказал, что если не найдем дорогу, вернемся и спалим на хрен всю деревню, а его за ноги повешу лично сам. И ты оставайся, Порфирич, — продолжал греметь командирский голос капитана, — жди нас здесь.

Заскрипел трапик. Ходуном заходил весь катер, заухала палуба от тяжелых грубых ботинок.