Николай Гарин - Оула Страница 55

Но главное, где-то под Ефимкой, совсем рядом вдруг коротко рыкнул, захрипел, срываясь на вой, кто-то страшный и могучий. Где-то здесь, рядом с ним взревел невидимый зверь, заскрежетал железом, истерично забился как от невыносимой боли, задрожал сам и затряс катер с таким грохотом, что мальчик враз оглох. Заколотило весь катер. Дрожал под ногами пол, предметы, которые упирались в Ефимку, дрожали руки и ноги, мелко стучали зубы…. От страха он зажмурился и крепко зажал уши руками. Его закачало, потащило куда-то в бок, больно ударило о что-то острое и еще пуще затрясло, обдало теплой волной с тягучим запахом нагретого металла. Мальчику казалось, что вот-вот уйдет пол из-под ног, и он полетит вверх тормашками в нижний, подземный мир, где его будут рвать на части эти ужасные, страшные звери. Но вместо того чтобы падать вниз, Ефимка почувствовал, как его сгребли за загривок и рванули вверх. В глаза резко ударил свет, едва он открыл их. Его поставили на палубу, но ноги не выдержали, и он опустился на колени. Ефимку продолжало всего колотить

— Ну что, волчонок, оробел!?

— Эт тебе, брат, не титька с булкой…, это машина!

— Да не дрожи ты так, иди вот сюда, садись и не рыпайся больше, иди, иди…

Ефимка огляделся. Трое красноармейцев, опираясь на свои длинные ружья, стояли над ним и улыбались от уха до уха.

— Ты говорить-то по-русски умеешь?

— Да откуда, он же язык себе откусил, видишь, как зубы прыгают.

За солдатами проплывал берег. Еловая Сопка осталась далеко позади. Катер шел ходко. Так быстро Ефимке еще не доводилось плавать. Под ногами продолжал биться невидимый зверь, который с гневом выдыхал через трубу свой мерзкий, вонючий дым. «Как маленький паровоз,» — вспомнил мальчик чудовище на колесах. Он встал на ноги и, ухватившись за перила, сделал несколько шагов к крашенной железной скамейке. Продолжая вздрагивать от грохота и лязга, Ефимка не сводил глаз с медленно уплывающей за поворот Еловой Сопки. «Куда его везут, зачем!? Что будет с мамой!?» — тихо бились внутри мысли, горячили голову, не давали покоя.

— Э-э, пацан, ты так не смотри назад. Сиганешь, пристрелю как во-он ту собаку.

Не успел Ефимка сообразить, что прокричал ему этот огромный красноармеец за спиной, как над самым ухом треснул выстрел, словно переломилась сухая ель. Мальчик быстро бросил взгляд в сторону выстрела и обомлел. Ловко, пружинисто перепрыгивая огромные валежины, то скрываясь в голых кустарниках, то выбегая на открытые места, вдоль берега параллельно катеру бежала его Лапа.

— Ну-у, Гоша, а еще Ворошиловским хочешь стать, ты на опережение, на полкорпуса вперед бери. Вот смотри и учись, — похожий по комплекции на Гошу красноармеец передернул затвор и вскинул свою длинную колючую винтовку.

— Лапа!!!.. — что есть силы, крикнул Ефимка, желая хоть как-то предупредить собаку об опасности. Услышав свое имя, лайка резко остановилась, вглядываясь в огромную шумную лодку. И в этот самый момент опять «сломалась ель».

— Ты че-е-е, сучонок!?.. — Гоша сгреб Ефимку за волосы, которые опять опасно затрещали.

— Да оставьте вы пацана в покое, — не выдержал невысокий и щуплый красноармеец, все время державшийся особняком и в деревне, и сейчас на катере.

— Че-во!?.. — трое верзил мгновенно отреагировали на реплику своего товарища. — Ну-ка повтори, «микроб»… — тут же забыли про Ефимку.

— Кто стрелял!? — из маленькой дощатой рубки, похожей на деревенский туалет, выскочил капитан. — Кто стрелял, я спрашиваю!? Я жду!

Гоша с напарником вытянулись по стойке смирно и потупились.

— По возращению отчитаетесь за каждый патрон. Это первое. Второе, — чуть сбавил обороты капитан, — почистить оружие. И в третьих, возьмем «контуженного», получите все солдатские почести, обещаю. Упустим, назад не вернемся, и это я обещаю, — уже значительно тише, но жестче, словно топором рубанул последние слова командир. — Поэтому, обалдуи, впредь без дури!..

…Завершалось время дня. Тени удлинились, стали тверже, контрастнее. Налились лиловым остатки снежных бугорков в низинах и между стволами угрюмых деревьев. Даже дробный клокот катера как-то притих. Река запетляла, заторопилась, выказывая и пятые, и шестые и последние, седьмые пески.

— Стоп машина, — как заправский моряк распорядился капитан Щербак, — плоскодонку на воду.

Пока катерок прижимался к берегу, сбавляя обороты, красноармейцы суетливо, неумело отвязывали дощатую, густо покрытую черной смолой лодку.

— Со мной пойдут, — капитан пробежался взглядом по своей команде, — Анохин и Лаптев. С собой полный боевой комплект и сухой паек.

— Есть! Есть! — один за другим, не отрываясь от своих дел, радостно ответили красноармейцы.

— Мальчишку с собой, посадить в нос лодки, — добавил капитан, — остальные в катере, ждут на этом месте. Старший — красноармеец, — Щербак слегка замешкался, — красноармеец Епифанов.

— Слушаюсь, — громко ответил огромный Гоша, бросив сияющий взгляд на Мальцеваа.

Длинная черная лодка с военными повторяла недавний путь несчастной Яптане. Красная речушка, а точнее ручей от солидных размеров лодки, казалось, стал немного меньше. Он причудливо изгибался, подставляя то один свой берег, то другой, создавая трудность в маневрировании длинной посудине. Иногда на крутом повороте лодка вообще упиралась в мохнатый крутой берег и люди, кроме мальчика, тихо матерясь, перетаскивали ее, преодолевая неудобный участок.

Вечер давно перешел в тихую, светлую, без теней и звуков ночь.

Слегка морозило. Зато не было ни единого комара. Всем сидящим в лодке невыносимо хотелось спать. Тем более, что для военных это была вторая бессонная ночь.

Прошли небольшие, все еще наполовину в рыхлом, ноздреватом льду озера. Ручей перерезал их ледяные тела, оставив красный кривой след.

Лапа продолжала бежать параллельно лодке на довольно большом расстоянии.

После второго озерца тайга совсем вплотную подступила к ручью и стала часто заглядывать в лодку сверху. Кое-где разросшаяся черемуха с обоих берегов переплелась ветками, и ручей тек в живом «тоннели». Красноармейцев мало что вокруг интересовало, они усердно гребли либо отталкивались прямо и от бугристых берегов, покрытых косматой прошлогодней травой, и от жалких остатков залежавшегося снега.

Капитан Щербак, напротив, все подмечал, внимательно следил за малейшими изменениями в ландшафте, запоминал каждый изгиб ручья, каждый поворот. Это было профессиональной болезнью бывшего пограничника.

Слева медленно вырос конус летнего чума с лохматой от переплетенных шестов верхушкой. Чум был старый и давно заброшенный, поскольку добрая половина берестовой покрышки опала и оголила черные шесты, которые походили на обглоданные ребра диковинного зверя. Не успел Щербак поудивляться странному укрытию аборигенов, как опять слева появилось необычное сооружение. Капитан не удержался и велел остановиться.

Высоко над землей на двух столбах, очищенных от коры, покоился длинный, в пять венцов сруб. Он был сложен из толстых жердин, не аккуратно, со щелями в палец, а то и больше. Крышей служили те же жерди в накат.

— Это что за хреновина!? — уже вслух удивился командир.

— Эта халабуда? — тут же с удовольствием откликнулись красноармейцы, радуясь небольшой передышке.

— Это, это, охотнички…

— Так это…, товарищ капитан…, это…, — замялся один.

— Может, они так хоронят?!.. — поспешил с догадкой другой. — Или мясо зверя хранят. Добудут в начале зимы и чтобы всего не тащить домой, вот такую Беду и сооружают. После ходят и понемногу берут, ну, сколько надо…. Мы у себя так на деревья привязываем, конечно, не на всю зиму, а так, дня на два-три…

— Эй, пацан! — окликнул другой и тронул веслом Ефимку, дремавшего на корточках. — Че там?

— Щас, он те скажет…, этот звереныш.

— Ладно, поехали дальше, — устало и уже равнодушно проговорил капитан.

На грубый толчок веслом Ефимка не прореагировал, он лишь открыл глаза, и как раз в этот момент испуганный, взъерошенный, в клочкастой шкуре заяц стремглав выскочил слева перед самым носом лодки и, не раздумывая, вытянулся в длинном прыжке через ручей. Прыжок был настолько смел и красив, что все невольно замерли, восхищаясь отвагой зверька.

— Во-о дает!

— Товарищ капитан, на уголечках бы его, а-а… или потушить!?.. — прошептал красноармеец Лаптев и потянулся за винтовкой.

— Я те потушу, стрелок, … мать твою…, — построжал капитан, — тебе бы только по собакам, да вот, по таким мишеням лупить.

— Дак пожрать бы, товарищ капитан.

— А бабу толстую…!?

— Ну-у, Вы скажите, бабу!.. — растянул губы и сладко сощурился солдат.

— Во, во, Вы в самое яблочко, товарищ капитан, — тут же откликнулся второй красноармеец, — у него и в Седельниках, и в Кургановке все самые толстенные его были. А в Глухаревке, в аккурат перед призывом одна краля была, так она когда шла по деревне…