Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 55

Я вспомнил ее вымученную улыбку, когда она выслушивала, как однажды вечером после ужина Тони Мейр развивал свою теорию о полигамности человека. Тони, преподаватель политехнической, ходит в холостяках, хотя ему уже за тридцать. Знаменитый любитель женского пола. Холостяцкое свое положение он объяснял тем, что выше его сил долго хранить верность одной женщине. «Взглянем на проблему под таким углом, — ораторствовал он, — женщина физически может родить сравнительно мало детей. Ну, разумеется, вы слышали, что какая‑то умудрилась родить двадцать. Но подобное явление — уникум, и все равно предел существует. Мужчина же безо всякого напряжения может стать отцом при десяти, двадцати женщинах. Да, правильно, не становится — потому что не шейх, не держит гарема, это непрактично, в конце концов. Но атавистичное стремление к этому заложено у него в генах. Удивительно не то, что его тянет ко многим женщинам, а то, что он обуздывает инстинкт изо всех сил».

Дискуссия велась еще до того, как бесплодие Эйлины стало ему известно, иначе Тони воздержался бы от подобных речей. При нем Эйлина ничем не показала, что расстроилась, да и потом выказывала горечь очень сдержанно. Но я догадывался, в каком направлении текут ее мысли. Если мужчины по природе полигамны, то шансы женщины удержать мужа, которого она не может одарить самой главной привилегией человека — потомством, и вовсе сводятся к минимуму.

Я вяло жевал и, не съев половины, бросил. Эйлина убрала мою тарелку без замечаний.

— Пудинга у нас нет, сказала она. — Кофе и сыра хочешь?

— Кофе давай, сыра не надо.

Я чувствовал, что надо как‑то успокоить ее, но в обычной формуле «мне все равно» крылось великодушие, не в тон сегодняшнему вечеру. А нового ничего не придумывалось. Да и разве мне было все равно? Если Эйлина раскрывает передо мной горечь своей обиды, то, стало быть, допускает, что и меня саднит боль. Зашевелилась мыслишка, которой я прежде не баловался: подобную обиду однажды можно пустить в ход. Тут же я стал противен самому себе. Новая веха в нашей супружеской жизни: на смену откровенности приходит накапливание сил и средств для будущих неведомых битв.

Занялось субботнее утро с морозцем. В тени еще совсем холодно. Натянув толстый свитер, я вышел: надо бы подстричь траву на лужайках, первый раз в сезоне. Машина Бонни блокировала дорожку, пришлось переносить «флаймо» по воздуху. Нес я осторожно, стараясь не задеть косилкой верх «ягуара».

Я не слыхал, когда вчера возвратился Бонни, хотя мы с Эйлиной засиделись допоздна, тупо уставясь в телевизор: подарок телевидения нашим домашним очагам — можно сидеть, полностью расслабясь, критическое восприятие атрофируется напрочь; перебраться же в постель никак не решиться. Я смотрел, лениво злясь на пустую трату времени, но музыку воспринимать был не в состоянии — слишком взбудоражен, а уткнуться в книгу значило словно бы нарочно отгородиться от Эйлины, в данной же ситуации любое совместное занятие — хоть бы и легкое скучание — предпочтительнее.

Наутро Эйлина встала взвинченная. Кухню заливал солнечный свет, и, поглядывая в окошко, она предложила поехать прокатиться.

— Куда же именно? — поинтересовался я.

— Да хоть в Сомерсет. Я с рождества не видела родителей.

— Они же не ждут нас.

— Ты знаешь, там всегда нам рады.

— Сейчас уже поздновато. И мне вовсе не улыбается тащиться в такую даль.

— Да ты в окошко погляди!

— Погода — штука коварная.

— Ну давай просто так куда‑нибудь прокатимся. Еду захватим или зайдем куда поедим.

— А Бонни как же?

— При чем тут Бонни?

— Негостеприимно все‑таки вот так сорваться и удрать.

— Что ж, он рассчитывает, мы все бросим и примемся развлекать его, пока ему не заблагорассудится покинуть нас? Уж это чересчур.

— Ничего он не рассчитывает.

— Ну так поедем? У него, может, вообще свои планы. Знаешь, когда он вчера изволил вернуться?

— Нет. Я заснул.

— А заснул когда?

— Около часу. В начале второго.

— Вон ведь сколько одолевал он две мили туда и обратно.

— Думаешь, с Юнис провел весь вечер?

— Откуда я‑то знаю! Но где б ни шатался, нам предоставил право развлекаться самостоятельно. Сегодня наша очередь.

— А куда тебе хочется?

— Необязательно забираться далеко. Можно съездить в Хауорт. А вернемся в объезд, по вересковой пустоши. Сколько уж мы не были в Хауорте.

Эйлина, выросшая в тучных роскошных долинах Сомерсета, сразу пленилась Уэст Райдингом, его северо — западным краем, где за текстильными городками встают блеклые вересковые холмы. Мне доставляло удовольствие показывать ей эти места, я их сам точно наново открывал под ее восторженные возгласы: «Как же тут прекрасно! Как величественно! Ой, да они ж сами не соображают! А скажи — не поверят!» — «Вот и нечего болтать направо — налево, не то слетятся все сюда. Не протолкнешься».

Захватив кофе, я подошел к окну и выглянул в садик.

— Земля вроде подсохла, можно лужайки стричь.

— Другими словами — ехать ты не желаешь?

— Ну что ты! Тут работы‑то минут на десять. Пока ты умоешься да оденешься — управлюсь. Еду не бери, перекусим где‑нибудь.

Сосед мыл «марину» у себя на дорожке. Наверняка ему бросилась в глаза «флаймо», парящая в воздухе, точно флаг; он уже поджидал у ограды, когда я наконец выбрался на свободную площадку и опустил косилку на землю.

— Не рановато подстригать? Смотрите, мороз себя еще покажет.

— Рискну.

— Помните, с полмесяца назад тоже потеплело? Всего два денечка и побаловало, а все уж радовались, что зиме конец.

— Скорее бы совсем потеплело.

— Потеплеет. Надо только запастись терпением.

Подойдет пора — весна наступит, хоть ты терпи, хоть нет, подумал я.

Нортон служит бухгалтером на фабрике; неуклюжий, лет пятидесяти, с мягкими вислыми губами, в очках в золотой оправе. Они с женой живут вдвоем, их сын — подросток умер от лейкемии. Мрачный одноквартирный дом достался Нортону скорее всего по дешевке, до того, как резко подскочили цены. Теперь дом стал для них велик. Жену его мы почти не видели. Странная худая темноволосая женщина, вечно под хмельком; дешевенькое шерри она покупала большими бутылками. Счетов накопила во всех окрестных магазинчиках и даже в центральных, и наконец Нортон запретил ей брать в кредит. Ходили слухи, что он ее поколачивает.

Нортон кивнул головой на машину Бонни.

— Что, машину сменили?

— Нет! На «ягуар» я не тяну.

— Да, машина превосходнейшая, были б деньги, другой не надо, — он покивал. — Э, кстати, попросите, пожалуйста, вашего гостя, чтоб потише — а то два часа ночи, а он газует, хлопает дверцей. Не любитель ябедничать, но когда меня будят, не успел глаза сомкнуть, — тоже не люблю. — Он улыбнулся.

Я извинился, обещал передать и зашел в дом — воткнуть шнур от косилки и провести его через окно. Ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать, как обнажается ярко — зеленый сочный ежик травы из‑под жухлой прошлогодней листвы. Самый легкий и простой способ преобразить сад. Ни Эйлина, ни я особо садоводством по увлекались, но минимум работ, необходимых, чтоб сохранить его в порядке, проделывали усердно. Скошенные травинки липли к туфлям и брюкам. Я немножко постоял, с наслаждением вдыхая свежий травяной дух, пропитываясь теплом солнышка, уже ощутимо пригревавшего на подветренной стороне. Вышел Бонни с чашкой чая.

— Эйлина говорит, на прогулку едете?

— Собираемся вроде. Как, не заскучаешь без нас?

— О чем речь! Погляжу матч по ящику. Вернетесь поздно?

— Вряд ли. А что?

— Да хотел на обед вас пригласить. Угощаю. Я ведь у вас уж сколько.

— А что, мы совсем даже не против. Куда надумал?

— Я уж здешние рестораны подзабыл. Придумайте с Эйлиной сами. Юнис согласилась пойти четвертой.

— А где вчера с ней развлекались?

— В киношку смотались. Потом купили рыбы, картошки — и к ней.

— Хм — м. Ну как, следует девушка заветам своей поэзии?

— Ой, малыш! Ну и воображение у тебя. Может, думаешь, им всем нужен только секс, так нет. Некоторым, нравится, когда их любят за их душу.

— Один — ноль в твою пользу.

— И вообще поначалу все они обожают, чтоб любили их не иначе как за душу.

— Наверное, порой это трудно дается. Между прочим, ты ночью разбудил наших соседей.

— Да ведь вы с Эйлиной не проснулись, а?

— Нет. Видно, спали крепко.

— Как Эйлина? В норме?

— А что?

— Мне показалось, она немножко сегодня, э… ну как сказать — немножко не в себе.

— Развеяться нужно. Кончу вот косить, и поедем.

Он вызвался докосить за меня, но я отказался — мне самому нравится, и он ушел в дом, а я опять пронес «флаймо» над его машиной к островку травы за домом. Вскоре мы уехали, а он остался сидеть на кухне, приглядывая за жарившимися сосисками и жуя кукурузные хлопья.