Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2004) Страница 56

Его “Ситуация” (1991) была одной из самых идеологизированных статей своего времени и не просто зафиксировала факт размежевания писательской интеллигенции на два лагеря, но в немалой степени сработала на закрепление этого размежевания. Горьковский вопрос “С кем вы, мастера культуры?” снова был грозно задан и провозглашен актуальным. Чупринин, либерал-западник по самоаттестации, требовал от интеллигенции определиться и занять свое место в борьбе. Всегда избегавшая открытой полемики с Чуприниным (за исключением разве что несколько искусственных диалогов в 1988 году на страницах “Литературной газеты”, обозревателями которой тогда были мы оба), я решилась на сей раз нарушить обычай не возражать коллеге, с которым была связана давними дружественными отношениями, и заявила, что требование выстроиться в две шеренги исходит из плоскостного деления мира надвое, которое, собственно, и есть главное печальное наследие коммунистической идеологии.

Перечитывая сейчас чупрининскую статью (из которой все же исчезли кое-какие пассажи, например апелляция к Горькому) и позднее написанный постскриптум, где Чупринин возражает Гальцевой и Роднянской, еще раньше не пожелавшим усесться на один из предложенных стульев, я уже не испытываю тех эмоций, которые заставляли хвататься за перо и доказывать, что нельзя называть реакционными любые “возрожденческие” идеи. Быстротекущее время набросило патину на эти полемики, победили не либералы-западники и не консерваторы-самобытники (по терминологии Чупринина) — победили прагматики.

Однако ж и причины поражения либерализма в ретроспективе становятся яснее, но об этом поговорим ниже.

Читатель сборника, обращающий внимание на годы написания статей, может удивиться: критик энергично работает в 1990 — 1993-м, потом практически семилетний перерыв, до 2000 года. Все знали, что он взвалил на себя неподъемный труд — составить словарь современных писателей, включив туда всех-всех-всех (работа для большого коллектива ученых и издателей). Но что первично? Критик перестает писать о современной литературе, потому что берется делать словарь, или он начинает делать словарь, потому что литература “ушла из фокуса общественного внимания”, перестала быть тем, как он сам замечает, что составляло “смысл жизни”? Несколько заметок 2000 — 2002 годов вошли в раздел “Расколотое зеркало”, наименее цельный в книге, “клиповый”, по определению самого автора, однако подлинное возвращение Чупринина в критику знаменуют статьи 2002 — 2003 годов, яркие, полемичные, желчные, спорные, сразу же привлекшие к себе внимание в литературном мире.

Можно сколько угодно спорить с тем, что дорогостоящая раскрутка романа Проханова “Господин Гексоген” (в которой, впрочем, участвовали и бескорыстные добровольцы) — исключительно удачная операция спецслужб, переведшая Проханова из “контекста криминальной политической борьбы в контекст экстремальной артистической фронды”. Но нельзя не отдать должное тому, как элегантно изложена эта версия (в статье “После драки”), как остроумно высмеяны нравы современной журналистики, как весело и едко написан памфлет. Можно не согласиться с анализом дел в современной критике, пронизанным ностальгией по “богатырскому” ее периоду, но нельзя не почувствовать выстраданности вопроса: “Неужели мы просим слова: граждане, послушайте меня, — лишь затем, чтобы поведать urbi et orbi о вручении той или иной премии?” Можно не соглашаться с интерпретацией левого радикализма как игры, Геростратовой жажды славы. Но нельзя не оценить виртуозность самого текста, систему доказательств, мастерское сопоставление цитат, изничтожающее оппонентов, едкость саркастических замечаний. Недаром Дмитрий Быков так взвился, что посвятил возражениям Чупринину обширный выпуск своих “квиклей” в “Русском Журнале” (“Быков-quickly: взгляд 57”), обвинив его в подтасовке примеров и фактов, в намеренном смешении левого и правого радикализма и почвенничества, чтобы, дескать, представить “массовое разочарование молодых гуманитариев в идеалах девяностых годов <...> проявлением моды, а никак не окончательной компрометацией либерализма”.

В споре этом я, с оговорками, на стороне Чупринина. Однако ж не могу не видеть и кризиса отечественного либерализма. Говорить о кризисе — не значит радоваться ему. У нас почему-то очень часто смешивают трезвую констатацию факта (пусть печального) с удовлетворением по поводу этого события. Скажешь, что литература в кризисе, — тебя обвиняют в том, что ты пляшешь на похоронах. “Какая на дворе погода?” — “Дождь с мокрым снегом”. — “Ну ты очернитель, панику сеешь, солнца не любишь”.

Для кризиса либерализма есть причины объективные. Его идеи, ставшие на какое-то время экономической доктриной, не привели общество к обещанному процветанию. Идея свободы в который раз в нашей истории уступает место идее социальной справедливости, сильной руки и порядка. Что же касается литературы, то, строго говоря, для нее не совсем важно, суммы каких взглядов придерживается писатель, а радикализм художественных практик прекрасно встраивается в либеральный проект культуры.

Однако в тревожащем Чупринина разочаровании молодого поколения в либерализме нет ли и вины самих либералов? Дмитрий Быков попадает в самую точку, когда в ответ на чупрининский пассаж о терпимости либерализма ехидно возражает, что “трудно, кажется, представить что-нибудь тоталитарнее отечественной либеральной мысли, что-нибудь нетерпимее либеральной интеллигенции, лихо записывавшей в антигуманисты, черносотенцы и только что не в детоубийцы всех, кого не устраивал монетаризм, приватизация или постмодернизм”. И эта тактика шельмования и замалчивания “не наших”, по мнению Быкова, и вытолкнула в “радикальную оппозицию многих изначально терпимых и умеренных людей”. К словам Быкова уместно подверстать мнение писателя совсем другого поколения и другой ориентации.

В марте 2004 года фонд “Либеральная миссия” проводил “круглый стол” по литературе в рамках проекта “Открытая книга — живая дискуссия”. Вела заседание Наталья Иванова. В какой-то момент слово взял Владимир Маканин и простодушно стал упрекать Наталью Иванову за нелиберальное отношение к инакомыслящим, припомнив ей слова “Мы печатаем только наших”. “Либерал, — говорил Маканин, — допускает и одно и другое, но есть и третье, и десятое, а это какой-то поиск отступников... Либеральная идея не нуждается в решетке, она не нуждается в ограждении... И когда ты говоришь, что он не наш, — это антилиберально”. — “Я не помню, когда я это говорила, это не моя терминология”, — сухо возразила Иванова (цитирую по стенограмме).

Маканин вряд ли напутал что-то по существу, но и Иванова права. Это не ее терминология, это терминология Чупринина (хотя в политике журнала “Знамя” незаметно наличие противоречий между главным редактором и его первым замом). Именно в статье “Ситуация” присутствует главка “„Наши” и „не наши””. Нужна была большая отвага, чтобы после “Бесов” Достоевского, где в главе “У наших” эти самые бесы и собираются, употребить скомпрометированную дефиницию для сортировки либералов-западников и консерваторов-самобытников. Иванова не любит так подставляться, ей чужды крайности и безоглядность формулировок.

Маканин прав: либерализм не может заниматься поисками отступников, или он не либерализм. И Быков нащупал больное место оппонента. Действительно, прежде чем твердить о терпимости отечественного либерализма, Чупринину стоило бы вспомнить и собственную статью “Ситуация” (1990) с подробным перечнем признаков “не наших”, и статью “Выбор” (1993), где слово “нетерпимость” употребляется как положительное качество либералов, уподобляясь интеллектуальной и нравственной гигиене, “решительным санитарным мерам”, и где приветствуется применение “морального остракизма” к людям своего круга, заподозренным в “неразборчивости связей, в том числе и интеллектуальных, продиктованных моральной любознательностью”. Хороша свобода, если за “мыслепреступление” полагается кара.

Впрочем, жесткость своей позиции Чупринин со временем смягчил. Да и время не то, чтобы карать и отлучать “не наших”. Вон целое поколение народилось, которое уже норовит самих нас отлучить...

“Спасибо, конечно, Сергею Ивановичу — глаза мне открыл на истинную подоплеку моих действий, — насмешливо пишет Дмитрий Быков, отвергая обвинения в игре и упрекая в свою очередь Чупринина в неспособности понять новое поколение. — Оченно понимаю, барин, что все мы для вас в силу возрастной дистанции русские мальчики и с высоты вашего положения наши различия несущественны”.

Ну вот и дождались. Воистину “перемена участи”. В статьях Чупринина начала девяностых действительно присутствует этакая вальяжная, менторская, барская интонация, действительно ощущается уверенность в собственном праве подвергнуть ослушников порке, не на конюшне, так в журнале. В статьях же “Свободные радикалы”, “После драки” ощущается скорее интонация Павла Петровича Кирсанова, шокированного хамскими манерами очередных базаровых, глумящихся над его любимыми “принсипами”. Я не злорадствую, скорее сочувствую. Это в юности мне нравился Базаров, сейчас же я куда более понимаю Павла Петровича. Его-то либеральные принципы живучи оказались, а из базаровых ничего, кроме лопуха, не вырастает.