Алина Знаменская - Женщина-зима Страница 56

Возвратившись однажды вечером с работы, она увидела синий грузовик, который спокойно стоял посреди двора, как и раньше. Дверь дома была открыта. Войдя, она увидела рабочие ботинки Семена. Прошла на кухню. Потрогала чайник — горячий. Села, посидела. Дома было тихо. Любава подумала, что Семен, наверное, в дочкиной комнате, за компьютером. Играет. У самой у нее никогда даже мысли такой не возникало — поиграть в эти стрелялки-догонялки. Но за свою жизнь она сделала вывод: мужчины как дети. Во всем как дети, с этим надо считаться. Она возилась внизу, не поднимаясь в дочкину комнату. Решила вопросов Семену не задавать. Вести себя как ни в чем не бывало.

Но все же не удержалась. Ужин погрела, он не спускается. Сериал посмотрела, как обычно. Наверху — молчок. Поднялась наверх — точно, сидит перед экраном, в самолетики играет.

— Ты насовсем или в гости? Поиграть? — спросила Любава.

Семен дернул плечом:

— Як себе домой пришел.

— Вижу. Поэтому и интересуюсь: надолго? Или временно?

— Как получится, — буркнул Семен и сразу же перешел в наступление. — Или мое место уже занято?

Любава пожала плечами неопределенно, села на дочкину кровать.

— Не думал же ты, Сема, что я одна тут останусь век вековать? Я себе цену знаю. И желающие найдутся.

— Еще бы! — не без яда подхватил Семен. — Желающие… Фиг ли не найтись на все готовое! Домина-то вон какой, гараж, постройки… Все новое…

— Так тебе постройки, что ли, стало жалко, — усмехнулась она, — что ты вернулся?

— Что ты начинаешь? — сощурился Семен. — К слову прицепилась! Постройки! Сама-то как грузовик отвоевывала, забыла? Постройки… Сам строил, можно понять.

— Ничего не прицепилась, — спокойно промолвила Любава. — Если есть за что цепляться, почему же не цепляться-то? Я это очень даже понимаю. Нажитое жалко бросать, я знаю. И не к тому этот разговор завела, чтобы упрекнуть тебя. А к тому, Сема, что сразу хочу все по местам расставить: вернулся жить — живи. А если думаешь все же бегать к ней потихоньку, то сразу уходи. Я лучше твою долю от квартиры выплачу, чем терпеть это. Мне такого счастья не надо, я обдумала это.

Семен слушал ее молча, опустив голову в пол. Не покорность выражала эта поза, а какую-то свою упрямую думку, Любава знала. Когда замолчала, выдержав небольшую паузу, заговорил Семен:

— Условия, значит, мне выставляешь… Ну что ж, понимаю. Справедливо. Но тогда и я тебе, Любовь Петровна, свои условия выдвину, встречные.

Говорил Семен складно. Видимо, речь эту выстрадал, это Любаве понравилось. Она заинтересовалась:

— Какие же?

— Не знаю, конечно, как ты тут жила без меня, дело твое. Может, был у тебя кто… Я не осуждаю.

— Не осуждает он! — не удержалась Любава, хлопнула себя по коленкам.

— Я же сказал: не осуждаю! — строго оборвал Семен. — Но впредь… При мне чтобы… эти спонсоры… Короче: появится — морду набью. Чтобы не появлялся, короче.

Теперь Любава смотрела в пол, чтобы спрятать улыбку.

— Чё лыбишься? — не понял Семен. — Или ты думала, что я стану жить на втором этаже, а на первом у тебя — твои эксперты? Чтобы ноги не было.

— Вот этого я тебе, Сема, пообещать не смогу.

— Как так?

Семен даже покраснел от эмоций. Любава не успела ответить. Внизу пронзительно длинной трелью зазвонил телефон. Звонил Тимоха:

— Мама не у вас?

— Нет. Молчание.

— Мамку в милицию вчера увезли и с концами! — сказал он, и у Любавы внутри похолодело.

— В какую милицию? Зачем?

— Не знаю. Машина старая, наверное, в районную. — Голос Тимохи звенел от напряжения. — Теть Люб, позвоните Борис Сергеичу. У нас сети нет…

— А? — Любава ничего не успела ответить, трубку взял отец.

— Люба! Люба! Беда у нас! — закричал он. — Пропала Полина. Говорят, из-за Гуськовой…

Любава опустилась на табуретку. Ноги подкосились. Накаркала…

— Что? Пап, плохо слышно. При чем здесь Гуськовы? Объясни толком!

— Макаровне давеча заплохело! — орал он. — Ну и вот! Приехали они за Полиной. Лидия ихняя и Игорек этот беспутный…

Отец рассказывал обстоятельно, с ненужными подробностями, сто раз отступая в сторону. Но Любава не перебивала, она лихорадочно соображала, что нужно делать. Тимоха правильно сказал — первым делом разыскать Доброва. Против Гуськовых больше никто не потянет. Потом уже все остальное. В районный ОВД, в больницу…

— Семен! Выгоняй машину, у Полины беда стряслась.

Глава 20

В райотделе с ними разговаривать не стали. Дело у начальника, начальник в области на совещании. И весь разговор. Нагрубив дежурному, супруги Кольчугины отправились в райбольницу, где лежала Макаровна.

Главврач, женщина со стажем, выслушала их и развела руками:

— Не представляю, чем могу помочь. Да, действительно, Гуськова Екатерина Макаровна, семидесяти двух лет, поступила к нам вчера с приступом. Была срочно прооперирована. Удалили желчный. Представляете, что значит такая операция для женщины ее возраста? Сейчас находится в реанимации. Состояние критическое…

— Я это понимаю, — перебила Любава, не переставая нервничать. — Но моя-то сестра при чем? Ну, у Гуськовой приступ, ну, прибежали за Полиной. Дальше что? Не операцию же она сделала в полевых условиях?

— Нет, не операцию, — сдержанно ответила врачиха. — Но Полина Петровна Мороз сделала больной инъекцию анальгина, сняв тем самым боль.

— И что?

— Приехала «скорая», больная не смогла объяснить, где болит. У нее уже нигде не болело. Сняли давление и уехали. А ночью приступ повторился, да так, что еле успели довезти. Вот из-за таких горе-лекарей и страдает авторитет официальной медицины…

— Авторитет у вас страдает? — встрял Семен. — А люди не страдают оттого, что в деревне захудалого медпункта нет? Полина не страдает, что к ней день и ночь идут, плачут? А «скорая» ваша — одно название! Пока она до деревни доплюхает, сто раз помереть можно!

— Ну, фельдшерские пункты по селам не я закрывала, — обиделась врачиха. — Мы сами страдаем от недостатка машин и персонала. Что ж, время такое…

— Время? А женщину ни за что за решетку упечь, это что — время? — распалился Семен, а Любава добавила:

— Сколько раз я ей говорила: «Да плюнь ты на них на всех, ты не обязана!» Так ведь она добрая. Понимаете, ей жалко людей, она отказать не может.

— Да я понимаю, — подняла брови главврач. — От нас ничего не зависит. Заявление в милицию написали родные, они вправе. Суд разберется. Врач — что? Врач только диагноз может подтвердить и дать показания.

— А можно с ней поговорить, с Макаровной? — взмолилась Любава.

— Что вы! Нет, конечно! Она под капельницей лежит. Сейчас малейшее волнение… Вам мой совет: молитесь. Молитесь, чтобы Гуськова выжила. Она бабулька крепкая, должна подняться. Ну а не выживет… — Врачиха развела руками.

Услышав последнюю фразу, Любава почувствовала, как кровь отливает от лица. Она думала о сестре. Ни на минуту не переставала думать.

Пока Семен готовил машину, Любава дозвонилась до Доброва. Тот, человек конкретный, пообещал найти хорошего адвоката. Приедет с ним прямо в отдел. Любава почему-то не сказала мужу об этом звонке.

Сейчас они молча ехали в Завидово, хотя не знали, зачем едут туда. Любава просто знала, что должна что-то делать.

У магазина в Завидове толпился народ. Ждали машину с хлебом. Любава увидела среди женщин Дарью Капустину, свою одноклассницу.

— Останови здесь, — попросила Семена.

Едва вышла — ее окружили, стали спрашивать о сестре Всех интересовала участь Полины. Сыпались предположения.

— Я не знаю, что делать, — призналась Любава. — В милиции не разговаривают, в больнице нос воротят. Где правду искать? Хоть вы мне посоветуйте. — Она повернулась к мужикам. — Полина вас всех лечила. А теперь ей нужна помощь, она в беду попала.

Дарья Капустина, до этого хмуро молчавшая, поднялась на крыльцо:

— До каких пор с нами будут как со скотиной? Работы нет, медпункт закрыли, бросили на самовыживание, как котят… Да еще единственную лекарку за решетку упекли! А мы молчать будем?

В толпе у магазина произошло некоторое движение.

— Да все Гуськовы эти пришлые! Бандюганы! Говорят, они машины угоняют, а потом на запчасти разбирают! А в районе у них подпольная мастерская!

— Бандиты! Воду мутят! Мало над своей женой измывался, добрался до Полины…

— Да это он Никитиных поджег!

— Да? Языком-то мы все горазды трясти. А ты ему в глаза скажи!

— И скажу! Испугал! Чего мне терять-то?

— Вот именно, мужики! — подхватила Дарья. — Нам нечего терять! Мы с вами до крайней точки доведены, нищета нищетой! Нас власти замечать не хотят! Пора им подпортить репутацию!

— Пошли к Гуськовым! — крикнул кто-то из толпы. И взвинченная толпа двинулась к «термитнику». Русский мужик терпелив, не скор на всякие бунты. Но уж если возникнет настроение, то пиши пропало.