Алексей Слаповский - Большая книга перемен Страница 57

И попал в точку: общество и до того жило слаженно, а при Леонарде Петровиче стало процветать. Шмитов добился ремонта двухэтажного дома постройки начала двадцатого века (полгода хлопотал, ходил по инстанциям с Великановым, бряцавшим орденами и до обморока доводившим секретарш своим генеральским рыком). Затем оборудовал заново сцену и зальчик театра мимики и жеста. В пристройке, где годами скапливался всякий хлам, устроил бильярдную на два стола, со входом с улицы; инвалиды играли до шести вечера бесплатно, а после шести пускали посторонних за деньги. Естественно, весь доход шел в общую кассу: Шмитов был безукоризненно честен. Сам Великанов отметил это на годовом отчетном собрании в присущей ему несколько нелогичной манере:

– Чтобы человек столько построил и ни копейки не украл, этого я, товарищи, скажу честно, даже в армии не видел, хотя там, если кто не знает, воруют безбожно и все, кто может, исключая меня, потому что мне сами всё несли. Но успокаиваться на достигнутом не надо, Леонард Петрович. В том числе численность. Самара не намного больше нас город, а у них в обществе две с половиной тысячи членов. А у нас только полторы. Надо учесть, кто не охвачен, и привлечь. Потому что бюджетируют нас по численности, сами знаете.

Леонард Петрович за короткий срок в совершенстве овладел азбукой глухонемых и, скучая по школе и детям, устроил для слабослышащих и глухих подростков диспут-клуб «Время и мы», где обсуждались книги, фильмы, а также насущные вопросы действительности.

Но в последнее время жизнь Шмитова стала беспокойной. Первый тревожный звонок прозвучал год назад, когда дом ВОГ посетил председатель Комиссии по надзору за муниципальной собственностью (а здание принадлежало именно муниципалитету) и сказал, оглядывая блистающие новой краской и побелкой стены и потолки, а также сохранившиеся дубовые перила, мраморный пол в холле, зеркала, люстры:

– Все-таки это не дело, Леонард Петрович, больные люди, инвалиды, а ютятся в такой старине. Вам новое помещение нужно, современное, со всеми удобствами. Как вы на это смотрите?

– Нам и тут хорошо, – сухо ответил Шмитов и немедленно доложил о разговоре Великанову.

– А вот им! – мгновенно отреагировал генерал, отмеряя на своей согнутой мощной руке изрядный ломоть, не суливший посягателям ничего хорошего.

И надел свой парадный мундир, и пошел прямиком к мэру. Тот его любезно принял, заверил, что опасения напрасны, что, если инвалиды сами не захотят переехать в новое отличное помещение, их никто силой принуждать не будет. Опытный генерал выслушал, морща лоб, изо всех сил прижимая к виску слуховой аппарат, и, вернувшись в ВОГ, позвал к себе в кабинет Леонарда Петровича и сказал:

– Будут отбирать.

– Не отдадим!

– Вот именно. Войну им устроим! – грохнул кулаком Великанов, но Леонарду Петровичу послышалась в его угрозе нотка неуверенности.

И недаром: Великанов, как всякий военный человек, был реалист и понимал, что против лома нет приема. Начались проверки, пошли комиссии. Великанов возмущенно на них гремел, после чего скрывался в кабинет пить для успокоения коньяк, предоставляя вести оборону Шмитову. Леонард Петрович с трудом отбивался. Через знакомого в муниципалитете он узнал, что на дом, оказывается, претендует Максим Костяков. Хочет ли он устроить в нем небольшой банк или дорогой магазин, это уж его дело, о таких вещах Максима Витальевича никто спрашивать не смеет. Естественно, кто-то из губернских чиновников с ним в некоторой доле: Максим Витальевич умен, умеет делиться, зная, что это в итоге выгодней, чем грести все под себя. На дом, стоявший в самом центре Сарынска, и раньше поглядывали, закидывали удочки, делали намеки, но, к несчастью претендентов, руководителей ВОГ оказалось невозможно подкупить: у Великанова без того было все необходимое, а лишнего он не хотел, а Леонард Петрович впадал в благородную ярость, стоило кому-либо только заикнуться о благодарности и тому подобных вещах.

С Костяковыми (ведь где Максим, там и братья) так просто не обойдется. В сущности, никто бы не удивился, если б в один прекрасный день в дом вошли люди в масках и встали для охраны, подогнали бы фуры, загрузили б в них всё имущество и свезли туда, куда заблагорассудится.

Но время неудачное, впереди выборы, лишний шум ни к чему, поэтому Максим Витальевич, как понял Шмитов, выбрал не штурм, а осаду.

Посыпались нарекания, предписания, бумажки с требованиями исправить, ликвидировать и т. п. – все с угрозами в случае неисполнения закрыть и опечатать здание. Шмитов в отчаянии обратился к журналистам, в том числе к Немчинову, появилось несколько статей, где окольно описывалась ситуация. Прямо, то есть с называниями имен и фамилий, не рискнул никто – ибо имена эти нигде официально не фигурировали, а устную информацию к статье не пришпилишь. Ответом были опровержения архитектурного отдела мэрии, а Великанов позвал Леонарда Петровича и сказал:

– Ты это зря это! Бороться надо, а сор из избы нечего выносить!

И Шмитов понял, что генерал уже смирился, сдался.

Ему это было больно. Он столько трудов и стараний вложил в этот дом. И находится в удобном для многих месте: в Сарынске маршруты всех транспортов ведут в центр, и люди охотно идут сюда на мероприятия, и за аренду помещений можно брать больше, а это немаловажно, учитывая разговоры о том, что скоро все региональные общества переведут на полное самофинансирование.

Вот к этому человеку и вот в такой сложный момент пришел Илья Немчинов. Леонард Петрович был ему рад – все-таки Немчинов пытался помочь ему, писал в газете о доме ВОГ как об историческом памятнике, о том, что культурные объекты ни в коем случае нельзя отдавать для коммерческого использования. Это все байки, что, дескать, пока здание государственное, оно бедное и ветхое, а появится хозяин, тут же наведет порядок, на самом деле наши хозяева таковы, что похабят и безобразят всё, что попадет в их бессовестно жадные руки. Да и не ветхое оно, писал Немчинов, а стараниями Л.П. Шмитова как раз приведено в божеский вид. Леонард Петрович тогда был благодарен и польщен, не подумав, что генерал Великанов может обидеться неупоминанием своего имени, и тот обиделся, и высказал это Шмитову со свойственной ему прямотой.

Немчинов спросил, как дела, Шмитов наскоро пожаловался, но бодро, без той канючливости, которую Илья не любил в своих соотечественниках (и в себе). Шмитов вообще, судя по фамилии, имел немецкую кровь. Да и выглядит таким, какими мы до сих пор представляем типичных немцев: сухой, со слегка веснушчатой белой кожей, белесые ресницы, голубые глаза, светлые волосы.

Илья спросил, может ли Шмитов помочь в деликатном деле, посмотреть видеозапись с телефона и понять, о чем говорят люди. Не исключено, что и Леонарду Петровичу от этого будет польза, поскольку люди эти те самые, кто покушается на дом ВОГ. По крайней мере один из них – Максим Костяков.

Шмитов заинтересовался. Они заперлись в его кабинете, Илья достал флэшку (дочь купила на день рождения и научила пользоваться), вставили в компьютер, Леонард Петрович машинально скопировал к себе, чего Илья даже не заметил, проверил на вирус – мало ли что, запустил, стал просматривать.

Максим стоял лицом, Павел Витальевич двигался, но движения рук и пальцев были различимы, при этом в одной руке у Костякова-старшего была лейка, но он ее постоянно отставлял, чтобы разговаривать, если так можно выразиться, обеими руками.

Разговор был приблизительно такой:

ПАВЕЛ. Ты как шпион. Никто не подслушивает.

МАКСИМ. Хочется поговорить молча. Как с мамой.

ПАВЕЛ. Мама.

МАКСИМ. Нельзя делать вид, что ничего не произошло.

ПАВЕЛ. Будем кричать: мой сын меня разоблачил?

МАКСИМ. Все так думают.

ПАВЕЛ. Пусть думают. Я спросил его зачем? Он сказал, случайно.

МАКСИМ. Молчание признак вины.

ПАВЕЛ. Признак силы.

МАКСИМ. Нет. Подумают: сделали, поэтому молчат. А скажем, подумают: если бы сделали, не стали бы говорить. Признак силы – не бояться говорить.

ПАВЕЛ. Ты в самом деле не боишься? Я вот лишний раз боюсь. Мы его фактически убили.

МАКСИМ. Перестань. Ты забыл, что он сделал?

ПАВЕЛ. Я всё помню. Человек влюбился.

МАКСИМ. В твою жену.

ПАВЕЛ. Когда влюбляешься, все равно.

МАКСИМ. Ты странно говоришь.

ПАВЕЛ. Я всегда так думал.

МАКСИМ. Что-то не помню.

ПАВЕЛ. А я помню.

МАКСИМ. Сам влюбился?

ПАВЕЛ. Кто сказал?

МАКСИМ. А то не видно.

ПАВЕЛ. Правда?

МАКСИМ. Да.

ПАВЕЛ. Пусть.

МАКСИМ. Твое дело. Не хочешь говорить, скажу я. Так будет лучше.

ПАВЕЛ. Не знаю. Думаешь, лучше?

МАКСИМ. Да.

ПАВЕЛ. Да.

МАКСИМ. Хорошо?

ПАВЕЛ. Да. Нет.

И вслух:

– Не надо ничего, говорю тебе!

Тут – звук хрустнувшей ветки, Павел поворачивается, изображение скакнуло вниз, исчезло.

– Ну? – спросил Немчинов. – Что-нибудь понятно?

– В общих чертах… Про сына Павла Витальевича что-то.