Хаймито Додерер - Избранное Страница 57

— Есть у вас школьный товарищ по фамилии Фрелингер? — вдруг спросила она.

Пуля вылетела неожиданно для самого стрелка, но никого не задела.

— Да, — сказал он, — Фрелингер сидит на парте впереди меня.

— Вы с ним общаетесь?

— Один раз в воскресенье был у него.

— Его мать подруга моей юности. Вы знаете родителей Фрелингера?

— Да, я был приглашен на чашку кофе.

— Она красивая женщина, правда?! — («Это заходит уж слишком далеко», подумала Моника сразу после своих слов.)

— Я не очень запомнил. Мы совсем недолго сидели за столом. Она, кажется, очень высокая, как и Генрих.

«Кремень! — подумала Моника. — Никто никогда ничего не заподозрил бы! Старая перечница! Еще пытается заигрывать с этим Радингером! Но я ей выскажу свое мнение! Может быть, удастся еще все наладить со Зденко?! Это же просто идеал! Для них обоих!»

Соваться в чужие дела любят, в общем-то, все. Но тут к ним подошли. Это была великолепная, хотя и несколько старомодная, идея (исходила она от Роберта!) здесь, в саду, после чая выпить французского шампанского.

— Оригинально, я бы даже сказал: гениально! — высказался Гольвицер при виде лакея, горничной и Брубека, идущих по траве с массивными серебряными подносами, на которых стояли бокалы.

Разумеется, все слышали, как сестрички Харбах хохочут вместе с гимназистами Васмутом и Хофмоком. Можно было различить и жирноватый смех Августа.

Поодаль стояла вторая группа взрослых (впрочем, скоро с террасы принесли шезлонги). В них живописно расположились супруги Бахлеры, Эптингер с Дональдом, а также родители Харбахи. Хвостик и Мило подошли к Монике со Зденко, подошел и Роберт Клейтон с Гольвицером.

Всего лишь на миг во времени образовалась прореха, течение его застопорилось, освободив место для следующей сцены: Роберт взглянул на Монику и потянулся к ней со своим бокалом. То, что должно было сейчас случиться, уже случилось. И тут же разговор прикрыл зияющую прореху. За это всегда приходилось расплачиваться (оттого-то большинство людей так мало это ценят). Несколько вопросов к Монике по поводу ее деятельности в Вене; Дональд тут упоминал, что она долго пробыла в Англии. Вопросы были менее оживленными и искусными, нежели недавние вопросы Хвостика. Но им и не следовало быть такими. Впрочем, Моника явственно ощущала, что ей приятно присутствие Хвостика, ее оно успокаивало и утешало.

Осколок или заноза, попавши в разговор, могут придать ему совсем другое направление, не будучи обнаружены во время этого разговора, тем более после него, после того поворота, когда никто уже толком не помнит, о чем шла речь раньше и с чего все началось. Так или иначе, но, когда из дому принесли маленький столик и садовые кресла — скамейки под деревом всем показались сыроватыми — и большую, медную крюшонницу, полную льда, а бутылки шампанского поставили в тени (надо сказать; что все это было очень уютно — повсюду в саду сидели гости в пили шампанское), разговор уже шел о Земмеринге.

— Старина Пени! — воскликнул Клейтон. — Вы должны как-нибудь опять сводить нас на Раке… Как давно это было… — Он умолк.

— Да, — сказал Хвостик, — я бы с удовольствием еще разок поднялся туда.

Возможно, это перед взором Клейтона и Хвостика стояла одна и та же картина: как они вместе с Харриэт отдыхали под утесами.

— Но дорога, дорога! — вскричал Роберт. — Через Земмеринг ведь не проедешь в автомобиле. Только поездом. Это было мое первое и самое сильное впечатление в Австрии.

Посыпались замечания о земмерингской железной дороге, о времени ее возникновения, о том, что ей уже скоро шестьдесят лет, о том, сколько лет ее строили; эти даты привел Милонич (наверно, он помнил их еще со времен работы в венском отеле, он ведь был весьма осведомленным портье), что, конечно, заслуживает упоминания. Гольвицеру было известно все негативное; повороты на горном участке дороги были намечены слишком резко и круто, так что для тогдашних паровозов дорога была едва проходима. Само собой разумеется, тут всплыло имя строителя — Карл Риттер фон Гега. Создания инженерного искусства в те времена еще не были анонимными: Земмеринг и Суэц принесли славу своим творцам.

Хофмок и Васмут вместе с барышнями Харбах присоединились к обществу. Вероятно, Хериберт, услышав это, еще больше убедился, что инженер вполне может быть джентльменом. Что касается Зденко, то он как раз об этом и думал, а вовсе не о Генриетте. Это только Монике так казалось. Она сильно преувеличивала значение своей красивой подруги для этого гимназиста. Ребенок, на которого обрушилась стихия, тем не менее остается ребенком.

Но теперь опять заговорил Роберт Клейтон. Он описывал трассу горной железной дороги:

— Едва только заметишь виадук, к которому приближаешься на повороте, и сообразишь, что это такое, как земля рядом с рельсами исчезает неведомо куда; ты уже едешь по мощной каменной арке на невероятной высоте над вытянутой в длину деревней, дорога через которую проходит понизу.

— Это Пайербах-Райхенау, — сказала Моника, глядя на Роберта. Она сидела, немного наклонясь вперед с бокалом в руке.

— Да, — сказал он. — А рельсы все петляют и петляют. Впечатление такое, будто по винтовой лестнице взбираешься на крышу дома. Кажется, забрался уже на самый верх, но лестница ведет еще выше. А где-то вдалеке виднеется арка, по которой ты только что проехал. Обрывы вдоль полотна становятся все круче и глубже, так что в конце концов начинает кружиться голова, когда едешь по своеобразной открытой галерее, столбы которой со свистом проносятся мимо.

— Вайнцеттельванд! — воскликнула Моника. — Это и вправду не просто обычная поездка по железной дороге, это прекраснейшее приключение. На этом перегоне горный ландшафт, собственно, почти не виден, он как бы дробится вдоль полотна. Такое можно наблюдать и на любой проселочной дороге. Но здесь в особенности.

— Да, совершенно верно!

— И при этом все время смотришь в окна и перед тобой открываются такие многообразные дали! — продолжала она. — Солнечные лучи словно опираются об обломки скал, леса вдали кажутся мхом.

— А под конец, — сказал Клейтон, — все волшебство исчезает, когда после станции «Земмеринг» въезжаешь в длиннющий туннель: скорость, свист, темнота, газовое освещение в купе. А выезжаешь опять на свет божий уже в успокоительно зеленой местности, окруженной невысокими холмами.

Клейтон замолчал, взял со столика свой бокал, слегка наклонился вперед и заставил зазвенеть бокал Моники, который она немедленно протянула ему навстречу.

На этом их дуэт оборвался. Он был как бы вне собравшегося здесь общества, вне общего разговора и, может быть, даже производил странное впечатление. На несколько минут все смолкли, так что ехидному Гольвицеру даже не о чем было вспомнить. Положение обострилось; после этой мимолетной кристаллизации одни покинули маленький кружок, другие присоединились к нему, и вскоре все снова перемешалось. Роберту и Монике тоже пришлось расстаться.

Позади дома по границе сада проходила одна из немногих имевшихся здесь дорожек, не посыпанная гравием, а поросшая травой, но широкая, с часто посаженными по обеим сторонам молодыми деревьями, между которыми буйно разросся кустарник, — одичавшая часть сада позади ухоженного, подстриженного газона. Все было оставлено как есть. Рита Бахлер, ее брат доктор Эптингер и Хвостик направились туда, дабы исследовать одичавшее место, медленно двигаясь по заросшей травой дорожке под сводом молодой листвы.

На Хвостика госпожа Рита Бахлер произвела совсем иное впечатление, нежели когда-то производила на нас (запах огуречного салата). С первой секунды и с самого первого взгляда на ее лицо он уловил, что она находится в таком же положении, в каком однажды находился и он и привкус которого он вдруг как бы вновь ощутил на языке. С реальностью присутствия госпожи Бахлер, конечно, нельзя было не считаться. И оно имело для Хвостика особую утонченную привлекательность. Как будто он подошел к окну и смотрит в голубую даль. Доктор Эптингер со все возраставшей в последние годы старческой болтливостью вскоре уже сообщил Рите и Хвостику, что он, Хвостик, в свое время переехал в ее, Ритину, квартиру и так далее, но эта цепь фактов ни в коей мере не могла служить объяснением того, что Хвостик ощущал и по сю пору, можно даже сказать, старался ощутить. Но ему это не удавалось; он не в состоянии был охватить разумом ту синеву, что его переполняла и все-таки ускользала от него.

По затененной дорожке они дошли до места, где она обрывалась, упершись в проволочную сетку, и повернули обратно; вокруг них были еще по-весеннему нежно-зеленая листва и растения, чей почти уже чрезмерный аромат скопился здесь, в застоявшемся воздухе. Так с наступлением настоящей весны начинал благоухать весь Пратер, а листва мало-помалу становилась темнее и полнокровнее.