Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста Страница 57

На самом деле мы не видели бандюков с момента красноярской перестрелки. И надо сказать, я по ним не соскучился. Хотя очень надеюсь, что парень из голубого «Лого» все же объявится. Он для меня — единственный ориентир на быстрые и большие деньги.

А вот двое других лучше бы вовсе не появлялись. Уж слишком быстро они начинают стрелять и резать. Впрочем, двое точно не появятся. Потому что одному прострелили голову и выбросили тело в лес…

Я планировал ехать на рейсовом автобусе до райцентра, а оттуда — договорится Шаман. Мы, кстати, общаемся с ним по сотовому. И в нашей глуши заработал мобильник. Правда, пока только на одном, ближайшем к райцентру холме, который сразу потерял прежнее название и стал — нет, вовсе не телефонным, а — Говорильным. Неисповедимы пути народного эпоса.

Однако Береславский решил иначе. Он сначала позвонил в Москву, а потом, дождавшись ответа, по местному.

В итоге мы поехали…

Никогда бы не подумал, что Ефим Аркадьевич так дружит с «патриотами» — меня они по ряду причин всегда немного раздражали. Но именно в результате этой дружбы мы сейчас и едем в зеленом, тряском, раскрашенном под камуфляж «УАЗе» в сторону моего родового гнезда.

За рулем тоже сидел их парень, хорошо, хоть не в униформе. Но зато с каким-то доморощенным орденом — любят же они себя награждать…

— Надо же, сколько лет живу, ни разу там не был.

Зовут нашего водителя Стас, и он человек вполне общительный. Когда без нагайки.

— Вот и посмотришь, — доброжелательно сказал ему Ефим, с которым они сразу задружились, у Береславского, похоже, какие-то совершенно особые телефонные рекомендации.

Тоже, кстати, прикол: Береславский — и вдруг «патриот», снова удивился я странному факту. По его замашкам он скорее был либералом, если не безродным космополитом.

— Туда из наших никто и не ездит. Местные там больно своеобразные.

— Вон один из них, сзади сидит, — хохотнул Ефим. — Абориген, понимаешь. Может ходить по воде и скакать, как белка.

Вот же неугомонный! Хоть бы при Стасе был чуточку политкорректнее. Хоть ждать от него этого неразумно. При первой моей встрече с Татьяной Валериановной, когда я весь трепетал, та спросила, чем я люблю «заниматься по жизни», так Береславский за меня ответил, что «недружественным изъятием скальпов». Мне тогда и в самом деле захотелось недружественно изъять его скальп.

— Так ты местный? — обрадованно сказал Стас, чуть развернувшись ко мне.

И чего он так обрадовался? Лично для меня казаки — продолжатели того дела, которое начал Ермак. До сих пор боремся с последствиями.

— Он Ермака не любит, — опять удивил меня Береславский. Иногда мой толстый и веселый друг, горожанин до мозга костей, тоже кажется мне немножко Шаманом. Только попроще и без лесных корней. — Он считает, что если б не Ермак, то его родичи были бы в шоколаде, — закончил фразу Ефим.

— А ты думаешь — нет? — спросил его я. Все же Ефим частенько переходит допустимые границы.

— Я думаю — нет, — отрезал он. — Свято место пусто не бывает. Пришли бы монголы. Или китайцы. Жечь и резать они тоже умели. Но в отличие от русских никогда не строили заведомо многонациональную империю.

— Так ты — империалист? — теперь уже удивился Док.

— Господи, как же вы любите ярлыки, — ухмыльнулся Береславский.

— Кто это — мы? — Это уже моя Танечка.

— Люди, не желающие искать новые пути решения старых вопросов.

— Я желаю, — не согласилась Смагина. — Поделитесь, пожалуйста.

— Интересно, конечно, — услышав про империю, согласился и Стас.

— А все не так сложно, — снизошел до объяснений Ефим. — Конечно, Ермак — завоеватель. И делал он это вовсе не для ублажения местных жителей. Но его интересы и их интересы во многом стратегически совпадали. Хотя во многом и расходились. Однако уже не стратегически.

— В чем же они совпадали? — Для меня Ермак был действительно поработитель, а не герой.

— А в том, что русские не собирались замещать собой местные народы. — Профессор выделил голосом слово «замещать». — Они собирались властвовать над ними, это факт. Но замещать собой — нет.

Вот фюрер собирался именно замещать. С евреями и цыганами — понятно, далее следовали славяне, далее — все, кто занимал хорошие территории, мешая плодиться истинным арийцам.

В случае же с Россией и русскими такого не было никогда. И не могло быть именно потому, что выстраивалась заведомо многонациональная империя. В этой модели не было места физическому уничтожению побежденных. Более того, местную знать поднимали на самый верх. Она практически имела те же права, что и русское дворянство. И постепенно становилась неотъемлемой частью этого самого русского дворянства. Помнишь: «Потри любого русского — и обнаружишь татарина». Или тот же Багратион. Князь, между прочим.

— Ты еще черту оседлости обоснуй, — не выдержал я.

— Конечно, ошибка, — не стал спорить Береславский. — Империи ни в коем случае нельзя делить своих граждан на людей и «не очень». Если она хочет оставаться империей. В итоге своим недомыслием взрастили умного и деятельного врага. И еще много было ошибок, в том числе чудовищных. Ленин не на пустом месте к власти пришел. Все сказки про случайность — брехня. Если б, как ты думаешь, все были в шоколаде, не было б никаких революций. И никакой пломбированный вагон бы не помог.

— Но ты-то, разумеется, понимаешь, в чем главная ошибка Романовых? — не удержался Док. Однако толстую шкуру нашего профессора не пробил.

— Разумеется, понимаю, — согласился он. — Они не заметили дисбаланса. И этот дисбаланс их убил.

— Дисбаланса — в чем?

— Ну смотри. Мы — точнее наши правители — всегда должны выдерживать тонкий баланс. Мы — между Востоком и Западом. Между культом сообщества и культом личности.

— Так культ личности у нас же был, — не выдержала Смагина.

— Нет. У нас его просто неправильно называли, — объяснил профессор.

Ну конечно, вся страна называет неправильно, один он — правильно. Это — по-нашему, по-береславски.

— У нас как раз был культ общества, а не личности. Все, включая саму жизнь, — за страну, все — за Родину. И ладно бы за Родину, это хоть представить можно, а то и вообще за никому не ведомый, сугубо теоретический коммунизм.

Это и есть культ общества, культ муравейника. За царя, за Родину, за Сталина, за коммунизм — по большому счету, разницы нет, только название меняй. А реально — за муравейник.

Стаса потихоньку начинало перекашивать. Царь — это для него наверняка святое. «Как бы в «уазике» не начали строить баррикады», — подумал я.

— А на Западе тем временем строили именно культ Личности, — продолжил свою теорию Ефим. — Личности не правителя, а члена сообщества. Неосознанно строили, но под свое видение мира. Особенно с отступлением Средневековья. Здесь муравейнику уже места не было. Человек свободен. Человек сам принимает решения. Человек сам за себя отвечает, ни от кого не ожидая заботы. Именно потому, что свободен.

— Анархия — мать порядка, — снова подколол Док.

— Нет, — не поддаваясь на провокации, спокойно ответил профессор. — Анархии в этом случае не наступает, потому что свободные люди добровольно — подчеркиваю это — принимают на себя некоторые обязательства. Скажем, платить деньги на содержание удобных им центральных структур — достаточно прозрачных и переизбираемых структур, заметим, — ходить оборонять это свое образование от внешних врагов, решать проблемы с другими членами сообщества в рамках определенных алгоритмов.

— Ты считаешь эту модель более верной? — спросил Стас. Он, оказывается, вовсе не злился, а вполне академично оценивал аргументы оппонента. А то, что он будет оппонентом либералу Береславскому, я ни на миг не сомневался.

— Нет, — неожиданно для меня ответил Береславский.

А вот это уже действительно странно.

— Верная модель — только та, которая адекватно отображает реальность, — пояснил он. — Там, на Западе, эта модель действительно в основном верна. Но на Востоке она бы с треском провалилась, вздумай ее тупо, как коммунизм, начать воплощать в жизнь. Мы ведь, как всегда, посередине. И как только с середины сбиваемся, оказываемся в… — Он посмотрел на Смагину и так и не сказал, где же мы оказываемся. Потом продолжил: — Кстати, когда те же французы сбиваются к муравейнику — а это всегда у них происходит при социалистах: кормление всех подряд, деньги поровну, все равны, да здравствуют эмигранты и т. д., — у них тоже происходит коллапс. Потому что муравейник — не их модель.

— Чего-то не заметил коллапс во Франции, — не удержался я.

— Погоди еще, заметишь. Если социалистов не отодвинут. Так что на самом деле действительно все несложно. Просто любая модель управления должна соответствовать параметрам управляемого объекта. Например, у нашей вполне демократично избранной власти нет ни привычки быть прозрачной, ни привычки отчитываться перед гражданами. Зато есть манера сидеть прочно и оставаться надолго. Отсюда такое неистовое воровство и коррупция.