Сергей Герасимов - Шаги за спиной Страница 57

Пятьдесят три года назад он делал Клавушке предложение, но получил отказ по причине малого роста. Теперь, наконец-то, он был отмщен.

– Третий подъезд, квартиры сорок один тире шестьдесят! – заорал сумасшедший.

– Вчерась из города вернулся, – объяснила самая маленькая армянка.

Народ продолжал сходиться. Сарай хорошо разгорелся. Самое время выскакивать. Или решили потерпеть, пока лопнут глаза? – все равно выскочат, все выскакивают. 

110

Главный милиционер Гриша был на своем посту. У милиции работа такая: и днем, и ночью на посту. Ночной пост милиционера Гриши был в богатом доме местного фермера: фермера Гриша посадил, но ненадолго, а за «ненадолго», выговорил себе право жить в фермерской усадьбе и с фермерской женой; впрочем, жена была похожа на сырое тесто, разве только готовила вкусно. Посему, фермерской женой милиционер Гриша почти не пользовался.

Во двор вбежал сумасшедший, прыгая кузнечиком.

– Война!!! – орал сумасшедший.

Главный милиционер Гриша заткнул уши – это ж надо так орать.

– Не ори, а то застрелю!

– Война!!! – продолжал сумасшедший.

– Ты че орешь! – заорал Гриша.

– А я не ору, это голос у меня такой!!! – еще громче сказал сумасшедший.

– А я говорю, не ори, не доводи до греха, – сказал милиционер Гриша и прицелился для страху.

– Война!!! – снова заорал сумасшедший.

Главный милиционер Гриша был в плохом настроении: вчера скончался от разрыва печени колхозник, избивший главного агронома. Конечно, агроном был сам виноват – бил женщин коровьм кнутом, чтобы работали. Колхозник был молодым; не разумел дисциплины, вступился и отобрал кнут. После колхознику объяснили, что нужно тикать. Он и утек было, но главный милиционер Гриша поймал его у самого города и поучил дисциплине. Учил не сам, а с четырьмя помощниками.

Колхозник повалялся в больнице и помер. Хорошо, хоть говорить не мог, а правую руку Гриша ему сломал – чтобы не дал письменных показаний. Совсем народ распустился, сладу нет.

Гриша выглянул в открытое окно и увидел вдалеке столб дыма.

– Пожар, что ли? – спросил он.

– Пожар!!! – заорал сумасшедший.

Гриша надел фуражку и поправил ее молодецки перед своим отражением оконном стекле. Красавец. Голова ровная, стрижен под горшок, шея в одну линию с плечами и макушкой – настоящий казак, таких в пивных на вывесках рисуют. Только что без усов. Отрастить бы надо.

Милицейский Бобик был в ремонте, а ремонт грозил затянуться – ремонтировали в городе, а городские плевали на Гришкину власть. Пришлось идти в конюшню.

В конюшне оставалась всего одна кобыла (остальных разобрали по случай сельхозработ). Кобыла была черной, только на носу розовая полоса, да в ухо воткнута белая тряпочка, видно, больное ухо. Кобыла была стара и костлява, но вынослива, как трактор. Никто в селе не помнил, сколько кобыле лет – казалось, что она так и стояла всегда в конюшне, привязанная.

Гриша надел седло, взгромоздился и поехал. Кобыла шла довольно резво. Рядом бежал сумасшедший, подкидывая коленки.

Он молчал, напрягаясь до белизны в скулах – старался обогнать кобылу. Несмотря на все старания, бежал наравне.

– Чего тут таково? – спросил Гриша властно и народ сразу расплылся.

Сарай пылал, почти догорев, крыша уже обрушилась. У ворот стояла машина, у машины стояли трое.

– А ну чего тыт такого, я спрашиваю!!! – снова сказал Гриша и народ совершенно исчез. Последним обратился в бесплотный пар одноногий старичок.

Высокий молодой человек отошел от машины и подошел к Гришиной кобыле.

– Смотри-ка, тут еще и до сих пор на конях катаются!

– Ну! – сказал Гриша.

– Ты милиционер, да? – спросил человек.

– Ага.

– Тогда пошел отсюда.

Гриша огляделся: вокруг никого не было, только сумасшедший прыгал по кругу (помня, что после бега нельзя быстро останавливаться) и у колодца несмышленыш лет десяти боксировал с деревом. Валялся утерянный в спешке костыль. Никто ничего не слышал.

– Ну! – сказал человек.

И Гриша уехал. 

111

– Их здесь не было, – сказал Гныря, – успели уйти.

– Может быть, – ответил Бецкой. – Это ведь человек, который сумел ограбить Хана. Это тебе не кто попало.

– Я есть хочу.

– Ладно, – сказал Бецкой, взял вилы и наколол поросенка Федю, спавшего в луже у колонки. Поросерок Федя верещал и дергал ножками.

– Ух, тяжелый, килограмм двадцать будет! – он бросил поросенка в угли вместе с вилами. – Этот быстро спечется.

Несмышленыш лет десяти подошел и теперь боксировал с сумасшедшим. На несмышленыше были боксерские перчатки, а сумасшедший кричал и отбивался зеленым кульком, подобранным в канаве.

– Господи, как он орет! – сказал Шакал и присел на ступеньки. 

112

Ворота открыли и автомобиль въехал во двор. Разговор был хорошо слышен с сеновала.

– Да здесь они, здесь, – говорил Мызрик, – я тут с утра строю модель. Они в вот эту дверь зашли и не выходили. В сарай.

– Ты уверен? – спросил Шакал и чуть отступил от двери, чтобы не получить пулю.

– Конечно уверен, что я слепой, что ли? Вы правда его друг?

– Я его лучший друг. Он будет безумно счастлив меня видеть. А другого выхода из сарая нет? – он окинул взглядом строение: стена без окон, мазаная глиной, длинная, крыша шиферная.

– Откуда здесь другой выход? – удивился Мызрик, – кто ж вам будет потайные ходы в сарае строить? Да заходите, они точно здесь. А вы Тамарке тоже друг?

– Спасибо, – сказал Шакал. – Раз он здесь, то я его увижу.

Он вошел.

– Ты видишь, как мне везет? – спросил Валерий.

– Подожди.

Во дворе что-то происходило. Открылась и закрылась дверь в дом. Несколько минут было тихо. Потом вышли люди, переговариваясь. Судя по их словам, они собирались поджигать сарай.

– Ты видишь, как мне везет? – снова спросил Валерий.

– Я вижу, но не пойму почему. Я не пойму, как Мызрик мог догадаться.

– Ничего он не догадывался, твой Мызрик. Он просто растяпа. Поэтому и не запомнил в который сарай мы вошли.

Валерий тихо засмеялся; невеселым, неприятным смехом.

– Повезло, что сарая два, – сказала Тамара.

– Повезло, что сарая два; повезло, что брат у тебя –

Мызрик, только он мог перепутать; повезло, что он был слишком занят своими моделями, чтобы посмотреть, в которую дверь мы вошли. Не слишком ли много случайного везения?

– Слишком, – согласилась Тамара.

Валерий начал ее обнимать; она не сопротивлялась, опасаясь шума.

Потянуло дымом.

– Они подожгли другой сарай, – сказал Валерий, – какие болваны!

– Это все-таки наш сарай!

– Построите новый, денег хватит.

– Я сама помогала его строить – носила кирпичи и месила глину. Там в соломе кошка вывела котят. Тебе хоть котят жалко?

– Кошка с котятами сбежит, – сказал Валерий, – не волнуйся. А вот мне стало скучно, а тебе?

Он стал обнимать ее настойчивее; Тамара снова ощутила полную несособность сопротивляться – паралич воли.

– Нет, не надо, – шептала она и видела себя со стороны, и понимала, что точно так же шепчут другие женщины и всегда шептали так, и всегда будут шептать, и этот шепот ровно ничего не значит для мужчины.

Собирались люди, кто-то кричал на улице (кричали о войне и о номерах квартир, как ни странно), потом вроде бы приезжала милиция, потом сарай сгорел. Был слышен еще визг поросенка Феди. Этого Тамара не выдержала и заплакала.

– Почему плачешь?

– Они его зарезали.

– Ну и правильно. Свиней для того и держат.

– Ты ничего не понимаешь. Это был ручной поросенок, очень умный; он даже ходил по комнате раньше и будил бабу Клаву, когда хотел есть, стаскивал одеяло на пол. Он все слова понимал, лучше чем собака.

– Свиньи грязные.

– Свиньи грязные, только если с ними обращаются по-свински. Я его любила.

– Его зарезали бы все равно, – сказал Валерий, – но я тебя понимаю, конечно. Но эта твоя сентиментальность иногда…

Он пожал плечами.

Он сел на соломе совершенно открыто, накинул рубашку, взял сумочку и начал пересчитывать деньги. Он был спокоен, как статуя.

Послышался шум.

– Рухнула стена, – сказала Тамара.

– Да, наверно. Нам надо бы с тобой сфотографироваться; у нас же нет ни одной общей фотографии.

Тамара посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Что ты на меня так смотришь? Ничего страшного не происходит, ну сгорел сарай, ну не делай, ради Бога, трагедию! Я скоро растаю от твоих слез.

Он встал, надел брюки и стал смотреть в окошко, совершенно не скрывая своего лица. Тамара тоже стала одеваться.

– Уехали, – сказал он. Идиоты. Ты еще до сих пор не пришла в себя?

– Там ведь бабушка.

– А что бабушка?

– У нее больное сердце.

– У всех больное сердце. С больным сердцем не тянут такое хозяйство, как у нее.

– А она тянула, – сказала Тамара, – и вообще, я запрещаю тебе плохо говорить о моей бабушке! Ты ничего о ней не знаешь!