Сергей Герасимов - Шаги за спиной Страница 58

– А она тянула, – сказала Тамара, – и вообще, я запрещаю тебе плохо говорить о моей бабушке! Ты ничего о ней не знаешь!

– А я и не говорил.

Они спустились с сеновала. Мальчик в боксерских перчатках избивал сумасшедшего. Сумасшедший упал на землю, натянул на голову кулек, а мальчик стал стучать по кульку ногой.

– Ну что стала, идем в дом, – сказал Валерий и потянул ее за руку.

– Там избивают человека.

– Наполовину человека. Пошли!

Она пошла. 

113

Бабе Клаве стало плохо с самого начала. То есть, ей было плохо еще с утра и она собиралась прогнать боль в груди и тошноту работой – а если что, то за работой все веселее помирать. Теперь ей стало совсем плохо. Веревки давили грудь, не хватало воздуха, окна в комнате были закрыты наглухо, из-под широкой двери тянуло дымом.

– Ой, плохо мне! – сказала она и комната, зазвенев, стала переворачиваться. Закружились серебряные блошки.

Мызрик начал скакать на стуле, постепенно приближаясь.

– Давай я перегрызу тебе веревки, – предложил он и стал грызть веревку на плече.

Сердце почти перестало болеть, только сильно стучало, хлопая, как лопнувшее колесо. И совсем не было воздуха – как будто под водой или во сне. В последний год бабе Клаве часто снились сны об удушье – она просыпалась, ходила по пустому дому, открывала окна, смотрела на влажную предрассветную красоту, вспоминала всякие невнятности прошедшей жизни, и от того становилось лучше.

Начали холодеть руки.

– Ты вся белая, – сказал Мызрик.

Баба Клава хотела ответить, но не смогла.

Сердце задергалось в груди, как пойманная щука – она до боли ясно увидела картинку из молодости: пруд, который высох лет тридцать назад, осталось только болото с пиявками; трое мужчин ловят рыбу сетью; щука прыгнула, зеленая, яркая, склизкая, пахучая, большая как полено; прыгнула, но не ушла; один из мужчин выволок ее на берег, засунув руки в жабры; ударил по голове веслом (когда вынул руки, обратная сторона ладоней была в собственной крови), еще раз ударил, а щука все равно бьется; а она сама такая молодая и счастливая, и груди тесно под сарафаном, а вся прекрасная жизнь еще впереди. И столько яблонь было у пруда, теперь уж пропали, наверное.

Сердце дернулось в последний раз и замерло. На жизнь начал опускаться занавес; замелькали снежинки; свет погас – остался только звук, мелодия недозвучавшей песни; в песне повторялось слово «кохання». Песня тихла, замирала, пропала.

– Бабушка, а ты уже не живая, – сказал удивленный Мызрик, оторвавшись от веревок. 

114

Когда Валерий с Тамарой вошли, Мызрик хныкал, почти отвязавшись от стула.

– Она умерла, – сказала Тамара спокойно.

– Она прожила долго.

Это все из-за тебя! – подумала Тамара, но не сказала. Надо было сказать.

– Она бы все равно не прожила долго, – сказал Валерий.

– Да, – согласилась Тамара, – но что же теперь делать?

– Сообщить родственникам.

– Здесь нет телефона.

– Написать письмо.

– Здесь нет почты; надо ехать в город; сейчас все автобусы заняты в поле, мы не уедем!

– Сколько до города? – спросил Валерий.

– Километров тридцать.

– Пешком далеко. Мы найдем автобус.

Через час он вернулся с водителем. Автобус не стал увозить людей в поле, а подъехал ко двору. Засигналил весело.

– Что ты сделал? – спросила Тамара.

– Заплатил.

– Там люди останутся в поле до утра.

– Переночуют один раз и в поле. Поедем.

Они поехали. Автобус был новым, самым лучшим из деревенских. Водитель тоже был хорошим – лихим и разговорчивым. Всю дорогу спрашивал, что же случилось с сараем.

Пассажиры молчали и он разговаривал сам с собой, высказывая тезы и отвергая их антитезами. До леска он успел выдвинуть четыре предположения и три из них опровергнуть.

– Проедем быстрее, – сказал водитель, – тут можно махнуть через лесок. А вот и Толик, друг, подберем!

Толик был загорел и весел, морщинист крупными морщинами, большерот и большерук. Одет в длинные красные трусы и майку; на ногах разбитые кеды.

Они махнули через лесок. Лесок был довольно большим, но наполовину состоял из садов. Сады просвечивались здесь и там, как дырья в старой одежде. Дорога гуляла по холмам.

– Щас будет пруд! – весело сказал водитель. – Только это называется пруд, так, одно болото; раньше там такие щуки водились – во!

Валерий мало верил рассказам рыбаков. Таких щук не бывает; вранье все.

У пруда стояла знакомая машина.

– Кто бы это был? – удивился водитель. – Коряковские вроде сюда не ездиют.

– Хочешь денег?

Валерий показал пачку банкнот.

– Ого, с такими деньгами!

– Тогда давай прямо на машину и раздави ее.

– Раздавить не раздавлю, а в трясину закопаю, – согласился водитель. – А что же люди?

– А людей надо напугать. До смерти.

– Есть. Будет до смерти! – обрадовался водитель. – Но сначала деньги. 

115

Они сидели на траве у болотца и доедали половину поросенка. Взяли половину, потому что целого все равно не съешь. Поросенок плохо пропекся – были слишком горячие угли.

Сгорел снаружи, а внутри кровь. Зато срединка – это что-то!

На соседнем холме показался большой новенький автобус.

– Приехали яблоки собирать, – предположил Гныря.

– Ага, наверно.

Яблок в садах было много, но груши не уродили; яблок было так много, что кое-где они лежали под ногами почти ковром, полусгнившие. Шакал и Гныря даже покидались яблоками, как снежками. Петя Бецкой предлагал поджечь зеленое яблоко, на спор, но его фокусы всем надоели.

Автобус вырвался из-за холма на полной скорости и понесся на них. Гонит километров сто тридцать – сто сорок, – успел оценить Петя Бецкой. Автобус врезался в автомобиль и протащил его метров двадцать – в самую трясину. Гнырю чуть не убило; сейчас он был по шею в воде и кричал. Не поймешь, что кричит.

Вроде матерится.

Шакал пошел помогать, а Петя забился в камыши и стал пробираться к противоположной стороне озера. Не вышло.

Заметили. Автобус чуть повернул и пошел на Петю; Петя бросился в воду.

Они сидели в воде рядышком, все втроем; машину уже засосало болото. Автобус стоял невдалеке, поджидая.

– Он нам ничего не сделает, – сказал Гныря.

– У него оружие, – ответил Шакал.

– Тогда почему он не стреляет?

– Хочет помучить.

– Подумаешь, мучение – в жаркий день в водичке посидеть!

– Нет, он что-то все же задумал, – сказал Петя Бецкой. – нам лучше побыстрее смотаться. Поплыли на ту сторону. Я поплыл.

– Здесь трясина, – сказал Шакал, – посмотри на машину.

На месте машины поднимались грязные пузыри, вонючие, большие, будто намыленные.

– Какой парень! – сказал Гныря, – как он нас всех делает, даже Хана делал; я хочу с ним дружить!

– Пойди и подружись.

Немного они посидели молча. Вода была теплой, светило солнышко. Что-то нежно трогало за ноги.

– Я понял, – сказал Петя Бецкой, – я понял, почему он ждет. Здесь полно пиявок!

Только сейчас он понял, что означали постоянные ползающие прикосновения к его ногам. Ползающие твари пробирались под штанинами все выше и выше.

– Сейчас они мне откусят!!! – заорал Гныря.

Автобус проехался вперед-назад, как нетерпеливый хищник.

– Кто что-нибудь знает о пиявках? – спросил Шакал.

– Такие червячки, – сказал Гныря, – они пьют кровь. Но они маленькие, насмерть не загрызают.

Петя Бецкой поморщился.

– Насколько я знаю, пиявки не такие уж безобидные червячки…

– А вот на мне маленький сидит! У, гад!

– Это не маленький, а просто голодный. Когда он напьется крови, то растянется. Он растягивается как мешок. По-моему, у них три челюсти – такие, как диафрагма в фотоаппарате – и двадцать глаз вокруг рта. Они будут пить твою кровь, пока не надуются до отвала. А потом отвалятся.

– А потом?

– Приплывут новые. Здесь целое болото голодных пиявок.

Штук сто точно хватит, чтобы высосать всю твою кровь.

– И что будет? – отказывался понимать Гныря.

– Ты станешь синим и холодным, и пойдешь на дно.

– Давайте выбираться!

– Как выбираться?

– И это еще не все, – продолжал Петя, – после укуса твоя кровь перестает сворачиваться. Даже если тебя просто покусают пиявки, кровь будет течь и течь, пока не вытечет вся.

– Не отрывается! – закричал Гныря.

– Конечно, не отрывается. Пока она не наелась, ее можно вырезать только с собственным куском мяса. Мы уже почти трупы.

Шакал отделился от остальных и стал медленно передвигаться в сторону. Грязь засасывала ноги – достаточно одного неверного движения. Что хуже – утонуть в болоте или быть заживо высосанным?

Он отошел уже метров на десять и стал входить в камыши.

Автобус заметил маневр и занервничал. Петя Бецкой стал отползать в противоположную сторону. Автобус рванул на Шакала и Петя успел выбраться. Штанины распухли, полные черных гадин, кружилась голова от потери крови. Уже бесполезно, думал он, уже слишком поздно, их слишком много, слишком…