Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны Страница 57

Не важно, что безбородый, главное — неженатый. Марина моментально надела лучший свой сарафан, лакированную обувку, мать с отцом за столом ласково двигали гостю блюдо за блюдом.

Смущенный Андрей намекнуть догадался, что есть причины ему на Аляске не оставаться.

Меняются нравы в общине. В «ангаре», где делают катера, висят отнюдь не иконы — листы из «Плейбоя».

— Терпите? — кивнул я провожавшему меня дьяку Павлу Фефелову.

— A-а, ничего, грех небольшой. В церкви замолят.

Либерализм этот в деревне утверждался не без борьбы. В начале 80-х община бурлила, обсуждая, дать послабление или, памятуя заветы дедов, строго держаться старых обычаев.

«Строгость сейчас блюсти уже невозможно. Уйти дальше… Куда же? Дальше — только белые медведи», — сказал Кондратий Сазонтьевич Фефелов, словом и делом которого тут дорожат. И чтобы не унесло беспоповцев куда-то дальше, уехал Кондратий в сопровождении верных людей в Румынию — просить старообрядческого патриарха рукоположения в священники.

Патриарх Кондратия благословил. Вернулся он на Аляску, в деревню, уже в рясе. И немедля распорядился возводить церковь. Воцарявшийся было холодный мир этим взорвался. Образовались тут свои либералы и консерваторы.

«До чего докатились — поп, церковь! Вы ж коммунисты!» Выстроенная церковь как-то ночью сгорела. «Либералы» приступили к строительству новой. А «консерваторы» плюнули и решили выделиться из общины — разбрелись по маленьким деревенькам, туда, где поглубже. Из шестидесяти двадцать семей уехало. Произошел маленький новый раскол.

Я говорил с несколькими из уехавших. Где, по-ихнему, лучше живут — в Николаевске или «на выселках»? «У них каша погуще, а вера крепче у нас» — таков был ответ. Я сказал об этом отцу Кондратию. Он улыбнулся: «Каждый говорит как разумеет».

В день отъезда из Николаевска утром мы проснулись с Андреем от колокольного звона.

Вспомнили: в церкви должны быть крестины. И поспешили посмотреть это таинство.

Церковь была пустой. Три старушки и мать новорожденного — крупная, тучная женщина — стояли близко у входа. Крестный отец — мальчонка тринадцати лет — держал на руках белый, оглашавший церковь криками сверток. Поп с дьяконом скороговоркой приобщали новорожденного к вере. «Младенец Маврикий, отрекаешься ли ты от сатаны?» — спрашивал отец Кондратий. «Отрекаюсь!» — отвечал за младенца крестный. Рядом стояли два братца новорожденного — крепкие, как боровички, карапузы. Они так сладко зевали, что даже поп улыбнулся, крестом осенил недоспавших свидетелей приобщения брата к жизни.

— Ну вот и все. Все честь по чести. Голосист малый. Хорошим рыбаком или плотником будет.

— А если в космонавты захочет? — сказал я Кондратию Сазонтьевичу, закончившему обряд.

— На все воля Божья. Все им предначертано.

И мы присели на скамейке у церкви, закончив наши беседы о великом пути общины сюда, на Аляску.

Гляжу на карту, очень подробную карту Аляски, деревни Николаевск нет и на ней — мала деревенька. Я вычислил ее место и поставил кружок. Интересно было там побывать. И много я передумал сейчас, сидя в подмосковной избе над этим писанием. Люди одного с нами корня.

Какую жизнь осилили! Сколько всего вынесли, претерпели! И не сломились. Сколько раз начинали с нуля, с пепелища, и побеждали.

Не забуду умного, работящего попа-мужика Кондратия Фефелова. Стоит — богатырь и телом, и духом. С навыком землепашца, вооруженный лишь трудолюбием, родным языком, молитвой и здравым смыслом — на бога надейся, а сам не плошай, не потерялся он в жизни, не сгинул на фантастически длинной дороге. Крестьянин — плотник — рыбак, он крепко стоит на ногах и приготовил к жизни — шутка сказать — двенадцать детей! «Руки не были связаны, сил не жалел, и совесть чиста», — сказал он о прожитом. Пример для нас и укор — это жизнь обыкновенного русского человека. Поклонимся ему из нашего далека.

 Фото автора. 9 февраля 1991 г.

Хижина Джека Лондона

(Семь недель на Аляске)

Речь пойдет о Джеке Лондоне.

Наше представление об Аляске с юности связано с этим именем. Большинство знает об этом далеком крае лишь то, что было рассказано Лондоном. Рассказано так ярко и впечатляюще, что некоторые символы повествования хранятся в памяти уже нескольких поколений.

Речка Клондайк, река Юкон, Сороковая Миля, ручей Эльдорадо, городок золотоискателей Доусон, клички и имена: Белый Клык, Ситка Чарли, образы: Белое Безмолвие… Я прочел «аляскинского» Джека Лондона рано. Мне кажется, родившись, я уже знал его знаменитых героев. И когда появилась возможность путешествия по Аляске, достал с полки Лондона.

Признаюсь, к чтению приступил с некоторой тревогой. Романтика юности сделала его любимым писателем. А вдруг теперь, взрослый человек, я обнаружу лишь «чтение для юношества»? Начал читать… И не мог оторваться. Нет, никакого разочарования. Первоклассный писатель!

Читая Лондона, я ползал по карте, отыскивая упомянутые им географические названия, и грустно вздыхал — все описанные события происходили в районе Аляски, ныне принадлежащей Канаде. И вдруг неожиданный подарок. Мой друг, сенатор Аляски Джон Бинклей, услышав о популярности Лондона в нашей стране и моем страстном желании побывать на Клондайке, сказал:

— Мы слетаем туда!

— Но ведь это Канада…

— Слетаем…

Полет из Фэрбанкса длился менее двух часов. Сначала держались курса вверх по течению Тананы, реки, не единожды Лондоном упомянутой.

Расставшись с Тананой, пересекаем границу Канады и летим чуть севернее, к Юкону, который нас приведет в Доусон. Еловые леса, прошитые сверкающими нитями ручейков, проплывают внизу. И вот он, Юкон. Молочно-белый, в лесной синеве в отличие от Тананы течет он единым глубоким руслом, пустынный и нелюдимый.

Летим, повторяя изгибы реки. И вот Джон уже пишет в воздухе пальцем: «Сороковая Миля!» Сороковая Миля… Джон делает круг, чтобы я лучше мог рассмотреть и снять местечко на Юконе, где во время золотой лихорадки был лагерь, Лондон в него заглядывал и донес до нас страсти, кипевшие тут без малого сто лет назад.

Отсюда до Доусона уже рукой подать. Летим по течению Юкона, наблюдая сверху сумрачные его берега, острова, идущие друг за другом, как баржи. Судов никаких, даже лодок не видно…

Доусон показался россыпью низких домиков у подножия холма, как раз в том месте, где Юкон принимает воды Клондайка. Сверху хорошо видно: Клондайк — серебристый шнурок, Юкон — широкая синеватая лента.

Аэродромчик за городом, как раз у Клондайка. Пограничный пункт. Не строгий. Американцы летают тут как у себя дома. Но у меня визы в Канаду нет. Джон объясняет женщине-пограничнику ситуацию. Она улыбаться мне не спешит. Звонит по телефону в Оттаву. И минут через десять я слышу за перегородкой желанный звук штемпеля по моему паспорту…

О Доусоне, столице золотой лихорадки, будет рассказ особый. Городок на Юконе медленно умирал после стихших страстей. Но недавно он вновь начал расти. И бурно, благодаря интересу туристов к этому месту.

Хижина Джека Лондона.

Джек Лондон видел бревенчатый и палаточный Доусон, наполненный золотоискателями, торговцами, авантюристами, проститутками, искателями приключений и впечатлений. Сам он относился к последним — жадно впитывал атмосферу своеобразной, терпкой, лихорадочной жизни, подрабатывая тем, что ловил для лесопилки проплывавшие по реке бревна. Золото он не добыл. Карманы его были пусты. Но, как пишут его биографы, в барах и публичных домах Джека принимали, не требуя денег. В барах — за то, что он внимательно слушал рассказчиков, жаждавших излить пережитое первому встречному, в других местах Джек сам занимал слушателей мастерскими рассказами — «с этим парнем не соскучишься!».

В июне 1898 года, покидая эти места, Джек записал: «Мы обернулись… окинуть взглядом Доусон, населенный комарами, собаками и золотоискателями». Один год прожил он на Аляске, но этот год определил всю будущую его жизнь.

С чем же он прибыл сюда и что увозил?

В 1897-м Джеку Лондону шел двадцать второй год. За плечами было голодное детство, о котором внебрачный сын учительницы музыки и астролога Чани говорил, что «детства у него не было». Родной отец его не признал. Фамилию Лондон Джек получил от отчима Джона Лондона. Трудиться он начал с десяти лет, сначала как продавец газет (поднимался для этого в три часа утра), был потом браконьером — промышлял устриц в запретных местах, и борцом с браконьерами — ловцами рыбы. Работал «за доллар в день» — возил тачку с углем на электростанции, стирал и гладил белье, работал на джутовой фабрике.

К двадцати годам Джек узнал безработицу, бродяжничал по стране в товарных вагонах — ночевал, случалось, без одеяла на куче угля, еду варил в консервной банке на железнодорожных путях. Но это не был опустившийся люмпен без будущего. Привыкший с детства поглощать книги, он и теперь старался с ними не расставаться. И постепенно почувствовал внутренний зов к писательству. Все, что успел пережить, уже бродило в нем, но еще не созрело. Между тем необходимость зарабатывать хотя бы доллар в день совершенно его изнуряла и истощала. Он подумывал даже о самоубийстве, чувствовал: загнан жизнью в тупик. Но что делать? Ответ дала судьба. В газетах он прочел: на Аляске найдено золото и туда устремились искатели счастья. Джек не медля решает влиться в этот поток.