Иэн Бэнкс - Воронья дорога Страница 58

Но все же какая ему в этом выгода? Не похоже на то, что здесь замешана большая страховка, или долги по кредитам, или семейное наследство. Рори достался кое-какой капиталец, когда умер дедушка, деньгами распоряжался банк, пока наследнику не исполнилось восемнадцать. На эти средства Рори в первый раз путешествовал по Индии, а потом он жил на доходы с «Траппов», а под конец перебивался авансами под будущие книги и гонорарами за газетные статьи. Перед тем как пропасть, он вообще сидел на мели.

Может быть, его убили? Несколько лет назад и такая мысль приходила мне в голову. Еще в тот вечер, когда мы услышали о его исчезновении. Я играл на берегу Лохгайра с Хелен и Дайаной, потом мы пошли чай пить и увидели во дворе полицейскую машину.

Полицейская машина! Помнится, я тогда здорово разволновался.

Разумеется, в воображаемых сценах не кто иной, как я, обнаружил подлого убийцу и отдал его в руки правосудия, или в роковой схватке толкнул под хлебоуборочный комбайн. Но как ни ломал я голову, так и не сообразил, кому была бы выгодна смерть Рори. Мне приходило на ум, это может быть связано с «Вороньей дорогой» – подлый плагиатор задумал украсть идею будущего шедевра и убрать дядю Рори. Хотя вроде и красть было нечего. Наброски и стихи – на что тут можно позариться?

Я встал на молчаливом бетонном блоке и стряхнул пыль с рук. Рассеивающиеся облака приобрели цвет спекшейся крови, даже с фиолетовым оттенком. Проглядывали все новые звезды. Розовел и поблескивал инверсионный след – в Америку летел самолет. Я взглянул на часы: пора. Маме я сказал, что погуляю часок-другой и вернусь к ужину. Мы ждали в гости Льюиса и Верити – они прилетели из Лондона, где работал Льюис, и собирались в Глазго взять такси. К моему возвращению они, наверное, уже приедут.

– Зря я тогда про тебя сказал,– произнес дядя Хеймиш, уже когда я двинулся к выходу из плохо освещенной спальни.

Я повернулся. Он все дрожал. Неприятно было смотреть на него – как неприятно слушать царапанье ногтей о классную доску.

– Не надо было мне это делать, Прентис.– Слова с присвистом сочились между стиснутыми зубами. Я услышал на лестнице шаги тети Тоуни.– Зря я это, Прентис. Не надо было говорить.

– Чего не надо было говорить, дядя? – спросил я, положив ладонь на дверную ручку.

– Что я тебе был ближе, чем он, что я тебя отвоевал, спас от его ереси.– Глаза на дрожащем пепельно-сером лице не двигались, взор был устремлен на меня.

Я кивнул и улыбнулся:

– Ну да.

Отворилась дверь, и я освободил проход тете Тоуни – она принесла таблетки и стакан воды.

– До завтра, Прентис,– прошептала она и погладила по руке.– Спасибо.

– Не за что, тетя Тоуни. До завтра.

Из коридора я посмотрел вниз, на ступеньки. Там стояла моя мать, у входной двери, надевала куртку. Я на секунду прислонился к затворенной двери спальни и, никуда не глядя, очень тихо сказал себе: – Понял?

Я перешел к той грани бетонного куба, что была обращена к суше, и посмотрел на угасающий закат, и попытался угадать, что почувствую, когда встречу Льюиса и Верити. Мы не виделись с той новогодней ночи, когда я набедокурил. Но как ни копался в душе, я не обнаружил страха или ревности. Даже хотелось увидеть их поскорее. Должно быть, холод, поселившийся несколько лет назад во мне, добрался и до моих чувств к Верити. Ревнивая страсть растворялась, как тучи над головой.

Подмывало лихо спрыгнуть на землю, но я решил не искушать судьбу. А то разве мало трагедий в нашей семье? Поэтому я спустился, прошел до конца изогнутого пляжа и травянистым берегом ручья направился к Галланаху.

…Он рассказывал нам и о флоре этих островов – почему широкие болота между дюнами и пахотными землями так богаты прекрасными цветами. Оказывается, здесь кислый торф смешивается с щелочным песком и образуется благоприятная для растений нейтральная почва. И названия этих трав звучали чарующе, как молитва: морской фенхель, мшанка лежачая, торичник красный, дубник осенний, лен слабительный, язвенник обыкновенный, вероника дубровная, лебеда копьелистная, асплениум северный, очанка лекарственная.

От папы мы узнали о народах, которым Шотландия давала пищу и кров. Восемь или девять тысяч лет назад здесь жили племена охотников и собирателей, временами они кочевали по лесу, который покрывал всю эту землю, временами жили у моря, и теперь только груды ракушек напоминают об их стойбищах. Затем появились земледельцы, они начали выжигать лес. Люди неолита построили обсерваторию на Маэс-Хоув еще до того, как в Египте придумали воздвигать пирамиды, и на острове Льюис круг из стоячих камней появился задолго до Стоунхенджа.

Потом приходили люди бронзового и железного веков, викинги и пикты, римляне и кельты, скотты, англы и саксы; все они нашли дорогу в этот глухой уголок Северной Европы и оставили здесь следы: безлесые склоны холмов, дороги, ограды из плитняка, пирамиды из камней, крепости, могильники, истуканы, фермы, дома, церкви, нефтеперегонные заводы, атомные электростанции, а также ракетные полигоны.

Отец сочинял рассказы о тайных горах, о лесе, утонувшем в песке, о потоке, который превратился в дерево, о торфе-зомби, о каменных бурильщиках. Иногда место действия или тема рассказа как-то соотносились с действительностью. Прообраз тайных гор – настоящий холм, на нем растет цветок, которого больше нигде в мире не сыщешь. Известно, что ураганные ветра загоняли целые гряды дюн в глубь острова, песок засыпал леса и даже деревни. Торф, можно сказать, «бессмертен» – кислые минералы из окружающих скал, холодный атлантический воздух и вечный дождь не дают отмершим деревьям разлагаться.

Другие истории были целиком придуманные – наверное, дело в том, что в отце всегда жил мальчишка. Если смотреть издали на дерево, особенно растущее на дне глена да еще покрытое листвой, то оно и правда похоже на огромный фонтан зеленой воды, которая ударила из земли и вдруг одеревенела.

Пусть от всего этого веяло наивностью, пусть отцовские образы смахивали на галлюцинации, но они тем не менее впечатывались в нашу детскую память, в мозгу всегда создавалась картинка. Взять хотя бы магмитов – людей, которые жили в магме под земной корой. Они бурили скважины наверх, чтобы глотнуть воздуха, как мы добуриваемся до нефти. Магмиты, наверное, порождены той частью папиного разума, которая любила все переворачивать с ног на голову. Он обожал рассматривать противоположности, фантазировать «от противного», доводить до абсурда и в абсурде находить смысл. Не воображение, а неиссякающий рог изобилия – наверное, дядя Рори за такой душу бы отдал не задумываясь.

Чередуя научные факты с вымыслом, сказки – с прямыми нотациями, отец учил нас, что суть вещей переменчива и мы, как и все остальные люди, самые важные существа во Вселенной и при этом полные ничтожества, все зависит от обстоятельств, а также от того, как поглядеть. Но индивидуум всегда важнее общества, и люди – это люди, они везде одинаковы. И если тебе кажется, что человек совершает глупый или дурной поступок, то ты, скорее всего, просто не знаешь всей правды. Впрочем, иногда люди действительно творят худые дела, особенно если ими овладевает какая-нибудь навязчивая идея и они ее считают оправданием для своего гадкого поведения. И ты не всегда твердо знаешь, что сам прав, а другие ошибаются, но надо стремиться к пониманию своих поступков, надо смотреть правде в глаза. Потому что правда – это очень важно.

Наверное, все мы дорожим своими убеждениями. Кажется, они для нас даже роднее, чем полученные от отца и матери гены. Убеждения, вероятно, мы тоже наследуем – даже если это подчас абсолютная противоположность того, что в нас пытались заложить родители.

Иногда я чувствовал, что отец перегибает палку. Как будто он хотел лепить наши души по своему образу и подобию, чтобы мы думали и поступали, как он,– словно это помогло бы ему обмануть старуху с косой, обрести своего рода бессмертие. И тогда от его притч и нравоучений здорово веяло эгоцентризмом, а его мудрые, великолепно аргументированные теории смахивали на догмы.

Но так бывало редко, обычно он вел себя как настоящий альтруист. Мне даже казалось иногда, что я чувствую его отчаяние,– он так старался подготовить нас к будущему, чтобы мы могли справиться с превратностями судьбы,– но мир вокруг нас менялся слишком быстро, и отцовские идеи и принципы, казавшиеся ему такими важными, жизненно необходимыми, становились неприменимы. В лучшем случае они оказывались маловажными, а в худшем – ложными.

Мать всегда обращалась с нами иначе. Не помню, чтобы она хоть раз читала нам морали. Она предпочитала действовать исподволь. Мы знали, что мама нас любит, и понимали, какой поступок она одобрит, а какой – нет. Она учила нас на примерах, позволяя совершать ошибки. Пожалуй, лишь в одном ее можно упрекнуть: приучила нас к утешительной мысли, что она обязательно будет рядом, если у кого-нибудь из нас возникнут неприятности.