Израиль Меттер - Среди людей Страница 58

— Ну, вот и все. Точка… Утро какое прелестное!., А все остальное — нервы. Насколько я знаю, современная медицина вообще нынче объясняет многое состоянием коры головного мозга? Ведь так же?

Коташев кивнул. Ему было жаль сейчас Пичугина, но недоставало сил преодолеть отвращение.

— Значит, вы тоже на станцию? — снова спросил инженер.

— Нет, — подумав, ответил Николай Иванович. Увидев пристальный взгляд Пичугина, устремленный на чемодан, Коташев лениво, не задумываясь, объяснил: —Вынес проветрить… Да и документ один надо было найти.

Для правдоподобия он начал рыться в чемодане. Инженер, очевидно, не поверил. Он потоптался обиженно и сказал:

— Ну а я поехал. Надоел мне этот санаторий до чертиков. Руки стосковались по работе…

Отойдя на несколько шагов, уже совсем другим голосом Пичугин крикнул:

— Передайте, пожалуйста, привет Анечке. Я, к сожалению, не успел с ней попрощаться…

— Спасибо, — спокойно ответил Коташев. — Непременно передам…

«Мелкий человек, — улыбнувшись, подумал Николай Иванович. — Если бы он знал, как у меня сейчас хорошо на душе… А подойти близко все-таки боялся: думал — опять ударю…»

И вдруг по-мальчишески стало приятно, что крепкий на вид инженер его, Коташева, испугался.

Он вошел на цыпочках в свою комнату — пустовала только кровать Пичугина — и положил чемодан в стенной шкаф. Затем вышел на пляж. Здесь еще никого не было. Неподалеку стояла вышка с площадками для прыжков с разной высоты. Он разделся, взобрался на вышку, осторожно заглянул с площадки в воду и, не давая себе опомниться, бросился в море ногами вниз.

Появившись в санатории только после завтрака, Коташев нашел Аню и оркестранта и сказал им, что получил телеграфный вызов из клиники. Они обменялись городскими телефонами; Коташев тотчас же уехал с санаторным грузовиком на станцию к вечернему поезду.

Лето в городе стояло дождливое, пришлось сразу же влезать в калоши. Серая, мокрая погода словно перенесла Коташева в другой мир; все, что было с ним несколько дней назад, стало уже нереальным.

Ему было приятно очутиться в своей обжитой квартире, где каждая вещь находилась на привычном, насиженном месте. В настольном календаре почти месяц назад он записал на листке первого июня: «Купить пасту и мыло для бритья. Поезд в 18.30».

Сейчас грустно было читать эту запись; пустяковые слова, занесенные в календарь в предотъездной спешке, с равнодушной непреложностью обозначали, что прошел месяц жизни.

Но эта мысль мелькнула, как всегда после отпуска, и исчезла. Он чувствовал себя поздоровевшим, окрепшим; легче всего было заметить изменения в своей внешности, посмотрев в старое, знакомое зеркало: оно вроде бы хранило давнее изображение, с которым нынче можно было легко себя сравнить.

В клинике встретили Коташева радостно. Дежурные сестры восхищались его загаром, а старик шеф нашел, что Николай Иванович очень возмужал. Белоснежная тишина палат и коридоров, хронометрический порядок утренних конференций и обходов — все это с первого же дня вернуло Коташеву привычную уверенность и ощущение собственной необходимости.

Приятно было вечерами, после трудного операционного дня, сидеть дома за письменным столом. Над столом висела фотография покойной жены. Жена умерла двенадцать лет назад в Ленинграде, в блокаду. Тогда казалось, что никогда не забыть и этого времени, и смерти жены. Он и действительно не забыл ничего, но воспоминания эти стали спокойными. Он помнил, как отвратительно стучал по радио метроном, как жалко выглядели на пустом столе его сто двадцать пять граммов землистого мокрого хлеба; помнил страшную походку ленинградцев — подошвы шаркали по тротуару; помнил какое-то единое лицо человека перед смертью от голода — обуглившиеся скулы, острые, большие уши и безучастные глаза; помнил, как вез на детских, дочкиных салазках гроб с телом жены. Длинное это было путешествие! Потом он долго стоял на кладбище, покуда двое могильщиков отогревали костром железную ленинградскую землю. Нынче, когда вспоминалось все это, сердце его не билось учащенней. Не было и равнодушия. Пожалуй, он только удивлялся — и не верил, что все это происходило именно с ним. Эти воспоминания были гораздо более далекими и чужими, чем, скажем, воспоминания детства…

Дочь сейчас жила в Ленинграде. Год назад она окончила театральный институт и вышла замуж за молодого инженера-радиста. Она поступила в драматический театр на выходные роли, во вспомогательный состав труппы. Коташев с самого начала не одобрял пути, по которому дочь пошла, он убеждал ее поступить в медицинский, — но сейчас уже поздно было сожалеть об этом.

Молодые супруги приходили к нему в гости по понедельникам, в Варин выходной. В тот день, когда Николай Иванович приехал из Крыма, Варя с мужем пришли поздно, после спектакля.

— Папка, как ты загорел! — всплеснула руками Варя. — Ну просто молодец! Посмотри, Петя, отец стал похож на нашего Чистякова…

Петя внимательно посмотрел на Николая Ивановича и сказал, что сходство действительно поразительное. Он очень любил Варю, гордился тем, что она служит в те-атре актрисой, но ему было трудно поздно ложиться спать и рано подыматься на работу. А Варя каждый день возвращалась из театра за полночь. Петя ходил ее встречать, она была обычно взволнована прошедшим спектаклем, и они еще долго разговаривали, наедались перед сном, а вставать ему надо было в восьмом часу утра.

Когда он стоял у театрального подъезда, ожидая Варю, ему было приятно, что из дверей выходит публика, которая видела только что на сцене его жену. Он внимательно прислушивался к разговорам зрителей, не теряя надежды, что когда-нибудь кто-нибудь скажет: «А эта Варвара Коташева была сегодня очень мила».

Те три-четыре фразы, которые Варя должна была произнести в спектакле, знал задолго до премьеры наизусть и Петя. Он сидел в театре, вцепившись в ручки кресла, и, вытянув тоненькую шею, смотрел на сцену, где должна была вот-вот появиться его жена.

Петю очень ценили в исследовательском институте, где он работал, но Варя об этом не догадывалась. Она только видела и знала, что он может «все, все сделать собственными руками!». В их маленькой комнате жизнь была усовершенствована до предела. От ходиков, висящих на стене, электрическая проводка вела в кухню к газовой плите: когда стрелки доходили до четверти восьмого, включался газ. Чайник, закипая, сопел в свистульку, вставленную Петей в носик.

Иногда Варя приносила из театра часы какого-нибудь артиста — их не брались чинить в мастерской. Петя чинил часы после работы. К окну в их комнате были прилажены маленькие тисочки, а в картонном ящике за печкой лежали Петины инструменты. С получки он всегда заходил в магазин хозяйственных товаров и покупал то какой-нибудь особенный молоточек, то плоскогубцы, то столярный клей. Зарплата у него была небольшая, и он всегда извинялся перед Варей, принося домой покупки:

— Ты не представляешь себе, Варюша, как нам нужен этот паяльник!

При ней он редко рисковал говорить о театре, но на службе, если заходил разговор, Петя произносил с горечью:

— В современных пьесах совершенно нет интересных и глубоких женских образов.

И сослуживцы считали его большим ценителем искусства. Его расспрашивали о жизни артистов, и один немолодой конструктор, подмигивая и грозя пальцем, утверждал:

— А все-таки, Петр Степанович, признайтесь, в театре у вас богема!

Петя горячился, краснел — ему казалось, что конструктор оскорбляет Варю, — и говорил, что это старорежимный взгляд на артистов.

— Вы газет не читаете, мой юный друг, — ухмылялся снисходительно конструктор. — Вот вчера была статейка про одного режиссера: ну, и что ж получается?.. Бытовое разложение и формализм в искусстве!

И на газеты Петя тоже сердился. У него была добрая, возвышенная душа; он благоговел перед искусством.

Коташев любил своего зятя. Пожалуй, даже в глубине души он считал, что Петя мог бы быть женатым более удачно.

В день приезда они сидели и пили чай. Варя забралась в кресло, сняв туфли и подобрав под себя ноги.

— Я тебя, папа, очень уважаю как врача, — говорила она. — Но нельзя жить так замкнуто. Ты мало ходишь в театр, мало читаешь художественную литературу… Это никуда не годится, отец… Между прочим, у нас скоро пойдет новая пьеса. И знаешь, какое интересное совпадение? Я должна играть дочь врача. Там, правда, физиолог, а ты хирург, но я считаю, что образ советского врача не зависит от его узкой специальности. Верно ведь?

— По-разному бывает, — уклончиво ответил Коташев.

Но Варя продолжала, не обращая внимания на его слова:

— Главного героя играет Чистяков. Петя меня немножко ревнует к нему. Но это глупости. Кстати, я сказала Чистякову, что если ему нужна будет какая-нибудь медицинская консультация, то ты, отец, с удовольствием поможешь ему.