Томас Пинчон - Винляндия Страница 58

И Драп по окончании рабочего дня вновь спускался по щербатым осыпающимся ступеням, вновь пересекал границу, незримую, но чуемую при переходе, между мирами. Только так и можно было сказать. Внутри, по тому хорошо известному адресу, которого он больше не мог вспомнить, располагался совершенно иной порядок вещей. В эти повторные, требуемые визиты ему он постепенно предъявился. Всякий раз оттуда он возвращался в НР3 менее уверенным во всём — глубоко попутавшим насчёт Френези, которую любил, но до конца не доверял ей, из-за лакун в её истории, отсутствий, которых не могла объяснить ни она сама, ни кто другой из «24квс». Кроме того, его ещё сильней сводил с ума рой апостолов, сбивавшихся вокруг него всё гуще и неистовей, пока дни морщились, а ощущение кризиса нарастало, все они совершали ту же основную революционную ошибку, олухи, радостные, тем преданней ему, чем громче он на них вопил и чем больше оскорблял.

— Да, мой гуру! Что угодно — девки, шмаль, с утёса спрыгнуть, только скажи! — Соблазнительно, особенно про утёс — но ещё больше обольщали искатели бесплатного совета.

— Драп, а если винтовку в руки взять? Мы знаем, что это неправильно, видимо, но не ведаем, почему.

Некогда он бы провозгласил: «Потому что в этой стране тем, кто у власти, насрать на любую человеческую жизнь, кроме их собственной. Это вынуждает нас вести себя гуманно — нападать на то, что режиму и тем, кто ему служит, важнее жизни — их деньги и их собственность». — Однако нынче он говорил:

— Это неправильно, потому что если берёшь в руки винтовку, Дядя берёт в руки пулемёт, а когда найдёшь наконец себе пулемёт, он уже сможет пулять ракетами, сечёте закономерность? — Между этими двумя ответами с ним что-то произошло. Он по-прежнему проповедовал гуманную революцию, но, похоже, как-то мрачно истощился, лишился надежд, на всех рявкал, потом извинялся. Если кто-то и засёк эту перемену, для разницы было уже слишком поздно. Они все валили вверх по долине к Рексу на Лас-Налгас, как утята в поисках мамаши. Прибой, спрятанный где-то в тумане, не столько разбивался о камни, сколько обваливался сам на себя, влажно вновь и вновь. Хоть Рекс там и жил, на этих сборищах он больше не появлялся, окончательно утрясши свои планы улететь в Париж и там вступить в останки Вьетнамской фракции Четвёртого интернационала.

— Ничего не выйдет, — говорил ему Драп, — ты же англо, кто будет тебе доверять?

— Любой, наверно, кто способен быть выше вот такой расистской хуеты. — Некогда почтительный, ныне Рекс всё больше озлоблялся на своего протеже, который вышел совсем не тем, на что он надеялся. Хоть чистотой Рекс бы этого называть и не стал, он всё равно рассчитывал, что у Драпа будет больше мысли, меньше барахтанья в повседневном. Сам Рекс рассматривал Революцию как некое прогрессирующее воздержание: сперва отказываешься от кислой и шмали, затем от табака, спиртного, сластей — всё время укорачиваешь себе сон, обходишься меньшим, расстаёшься с любимыми, избегаешь секса, через некоторое время уже даже не мастурбируешь — поскольку внимание врага всё больше концентрируется, ты отказываешься от приватности, свободы передвижений, доступа к деньгам, тебе всегда угрожающе светит тюрьма и последние разновидности абстиненции от какой бы то ни было жизни, вовсе свободной от боли.

— Как-то пессимистично, — заметил Драп.

— Я вот не вижу, что ты от чего-то отказываешься, — ответил Рекс, и это, для них обоих, казалось, стало ясным признаком того, что судьбы их расходятся. Рекс когда-то имел этот «порше-911», красный, как вишенка в коктейле, его любимое игрушечное создание, лучшая маскировка, личный наперсник, не только, фактически, чем машина может для мужчины быть, и честно будет сказать, что у Рекса имелось хорошенькое эмоциональное, а также финансовое капиталовложение — он, вообще-то, и не чурался бы слова «отношения». Машину он звал Бруно. Знал, где находятся все до единой ночные автомойки в четырёх округах, засыпал на спине под его брюшной прохладой, вместо подушки пластмассовый ящичек с инструментами, и спал так всю ночь, и даже, далеко не раз, в ароматном нефтяном сумраке, совал своё пульсирующее мужское естество в какой-нибудь развальцованный хромированный диффузор карбюратора, пока машина урчала на холостом ходу, и с чувствительным тщанием регулировал пульсацию вакуума, чтоб совпала с его собственным ускоряющимся ритмом, пока мужчина и машина вместе не воспаряли к вершинам доселе невообразимого блаженства…

Долго продолжалась бы эта автомобильная идиллия, если б Бюро по внешним сношениям HP3, в поисках союзников из окружающего мира, не начало бы переговоры с Беспроглядным Афро-Американским Дивизионом, где все носили сияюще-чёрные вьетнамские башмаки, рабочий камуфляж чёрное-на-чёрном и бархатно-чёрные береты с матово-чёрными тупоконечными звёздами, как у КиКомов, так, пофорсить, и те по приглашению не заявились в республику на утёсе и не встряли на весь день в спор с её туземцами, которых неизменно называли детьми сёрфового класса. Возможно, они стали первыми чёрными, чья нога вообще ступила в округ Трасеро, определённо первыми, кого увидели в жизни многие обитатели HP3, поэтому обсуждать пришлось добрую порцию рудиментарной истории, и лишь после дискуссия обратилась к дням насущным. Пока оно всё мололось, Рексу стало невмоготу — хотелось поговорить о Революции. Но братья из БААДа, казалось, вполне довольствуются игрой «Зачмори Ксантохроида» с теми, учитывая данную толпу, кто был вполне лёгкими мишенями.

— Но мы же сражаемся с общим врагом, — возмущался Рекс. — Нас так же легко перестреляют, как и вас.

Контингенту БААДа это понравилось, и они весело засмеялись.

— В пухе у Дяди нет режима блондинчик, только автомат, полуавтомат и чёрный, — ответил начштаба БААД Эллиот Икс.

— Нет! Когда на улицах вырастут баррикады, мы будем на одной стороне с вами!

— Только вот у нас, блядь, выбора нет, нам только туда.

— Ну вот, в том-то и дело! А мы выбираем стоять с вами!

— У, гу.

— Ну что мне сделать, парни, чтобы вас убедить, — Рекс со слезами на глазах, — что я действительно к стенке встану, что, блин, я умру за вашу свободу!

В громкости настала пауза. Эллиот Икс произнёс:

— Ты какую машину водишь?

— «Порше», — он чуть не сказал «Бруно», — девять-одиннадцать, а что?

— Отдай нам.

— Вы говорите, э…

— Ну да, валяй, наш революционный брат!

— Поглядим, сунешь ли ты этот «парш» туда же, где твой рот был.

Трудно в нынешнюю эпоху алчности и её облагораживания припомнить естественность и изящество, с коими Рекс, ещё тогда, улыбаясь, просто извлёк из глубин своей сумки с бахромой розовый листок и ключи к «911-му» и передал их на помост, где Эллиот Икс, с микрофоном в руке, демонстрируя класс, опустился на одно колено, как исполнитель перед поклонником, дабы их принять. Граждане HP3 восторженно завопили, и запели, и великодушно проголосовали за то, чтобы «порше» стал даром всей общины, а братья тем временем начали внутренние переговоры о том, кому выпадет им рулить на выезде оттуда. Около заката две делегации, чёрная и белая, выступили на парковку для официальной передачи. Рекс, уже глубоко погрузившись в передумывание, сдерживая всхлипы, безмолвно попрощался со старым своим компаньоном, с пустынными балками, с руслами ручьёв и горными дорогами, с торговыми плазами и зелёными улочками пригородов, которые они вместе повидали. Автомобильчик стоял в последнем свете с Тихого океана, фары глядели на Рекса укоризненно, уже даже не Бруно, поскольку его переобозначили как УХУРУ[105], сиречь Ультра-Ходовое Урбаническое Разведывательное Устройство.

— Это ничего, — высказалась Френези, — ты правильно поступил.

— Мне говённо. — А ей-то какое дело? Иллюзий насчёт лазутчиков у него было не больше, нежели касаемо солнечных революционеров — или, вообще говоря, судеб HP3. Но видя, как оно всё обстоит у Драпа и Френези, он знал: предостерегать смысла нет. Некогда он сказал:

— Вы тут против Веры в Ящик, чуваки тут тяжеловесы, они толкуют о крестовых походах, воздаянии, закрытые идеологические умы передают по наследству нетронутую Христианско-Капиталистическую Веру, от наставника к протеже, из поколения в поколение, живут, не выходя из своей власти, убеждённые, что у них иммунитет ко всей истории, которую все остальные мы вынуждены претерпевать. Они плохие, хуже некуда, но мы от этого не лучше, не на все сто, Драп.

— Ты это о чём? — Драп распрямляется во весь рост.

Рекс отправлялся в страну Майских Событий и не видел причин не сказать:

— Драп — отступись.

— Ага, а дальше что?

— Математика. Открой теорему.

Драп нахмурился.

— Эм — мне кажется, с теоремами так не поступают.

— Я думал, они просто болтаются, как планеты, и… ну, время от времени кто-нибудь берёт и, знаешь… открывает какую-нибудь.