Алексей Слаповский - Большая книга перемен Страница 59

Максим, когда вырос, хотел найти продолжение этой песни, но нигде не попалась. Возможно, она состояла только из одного куплета. Наткнулся, правда, купив диск шансона, на глумливую переделку:

Пролетело лето, наступила осень,Я тебя за лето раз всего лишь восемь,А Андрейка двадцать, а Данилка сорок,Поимели и тебя, и различных телок.

Надо мной смеется вся наша округа,Где ж твоя невеста? Где ж твоя подруга?А ты то с Никитой, то ты с Николаем,И тебя собаки провожают лаем.

И т. д.

Максим дал послушать диск с песней Павлу, тот скривился:

– Гадость!

Но то, как отец пел про Надю, вспомнил и тоже поискал текст или запись песни. И тоже не нашел. Зато, купив сборник балалаечных аранжировок, наткнулся на обработку мелодии этой песни, и Максим не раз был свидетелем, когда, в полосы запоя, Павел без конца ее слушал. И еще одна у него была с этого диска любимая – со странным названием «Царь Николай». Немного похожа на «Выйду на улицу, гляну на село». Кстати, с этого времени Павел увлекся народной музыкой, собрал большую коллекцию, это было у него второе пристрастие после Хемингуэя.

– Ты послушай, – говорил он Максиму, – как это действительно по-русски звучит! Она и веселая, но она и печальная!

И Павел то смеялся, то плакал, а Максим терпеливо ждал, когда брат устанет и разрешит позвать врача (это было еще до знакомства со Сторожевым).

Петр же, напротив, очень полюбил как раз глумливую переделку, с удовольствием слушал ее в машине, включив на полную громкость.

Итак, Максим наслаждался общением с деловитой и красивой Надеждой, она тоже получала немалое удовольствие.

– Первым делом мы, конечно, будем искать помещение, – улыбаясь, говорила Надежда. – Чтобы и вместительное, и на ходовом месте, и не очень дорого. Надеюсь, вы поможете советом?

Максим легко прочитывал этот вопрос. На самом деле властные органы никакого отношения к подысканию помещений для заезжей коммерческой структуры не имеют. Снюхались частники, договорились, один сдал в аренду, другой платит. Но властные органы могут обидеться. У них ведь тоже есть что предложить или порекомендовать – к чему они имеют заинтересованное касательство. То есть Надежда элегантно давала понять, что знает правила игры, при этом переплачивать не хочет, но лучше уж заплатить властным органам, чем кому-то еще.

– Советом помогу, хотя дело непростое, сами понимаете, Сарынск не резиновый, окраин много, а центр один. Но варианты есть.

Надежда кивала. Она поняла, что ее поняли, что могут предложить даже несколько помещений, в зависимости от финансового удовольствия местной власти и лично Максима Витальевича.

– Штат у нас будет местный, кто же из Москвы сюда поедет, но зарплаты приличные, московские, тут тоже будем признательны, если подскажете насчет подбора кадров. Нужны профессионалы – операторы, режиссеры, ведущие, осветители, ну, вы понимаете. Часть людей придется взять с перспективой, желательно с образованием или обучаемых.

И это Максим сразу понял: дама намекает, что образуется вполне теплое место, куда властные органы могут при желании пристроить своих детей, племянников, братьев, сестер, друзей и т. п.

– Поможем. Кадры у нас есть, хотя профессионалов, вы правы, мало. Но найдем, найдем. Пойдут с удовольствием. Вы же все-таки не картошку продавать будете, уважаемый канал.

Ответ Максима: вы сэкономите время и деньги, если поручите нам это дело, а сэкономленными средствами, конечно, благоразумно поделитесь. Да, не картошка, но если сравнить с этим корнеплодом, то ситуация следующая: либо вы купите картошку по сто рублей ведро, либо мы вам поможем найти за шестьдесят, но двадцать за находку вы приплатите нам, в результате для вас получится восемьдесят, двадцать рублей экономии на ведре!

Так они беседовали и дальше: говоря одно, подразумевая другое и прекрасно понимая друг друга.

Максим уже подумывал, не углубить ли отношения вопреки своему правилу не трогать за вымя, как он говаривал, деловых партнерш: они, заразы, тут же начинают требовать льгот и скидок.

Но тут раздался звонок, чей-то голос сказал:

– Максим Витальевич, вы назначали. Это Шмитов.

Максим вспомнил: вчера зачем-то позвонил Шмитов из общества глухих, попросил о встрече. Хочет, наверное, поклянчить или поторговаться. Хватит, надоело, надо будет ему ясно показать, что или он в ближайшее время сдается, или его уничтожают. То есть просто выкидывают к черту со всей его глухонемой оравой.

Максим глянул на часы: время пока обеденное, на службе можно еще час не появляться, да никто и не спросит, все знают, что Максим Витальевич постоянно проводит важные выездные мероприятия.

– Знаете мой ресторан на Дольской? – спросил он Шмитова.

– Да, конечно.

– Приходите, я тут.

– Это удачно, я рядом, через пять минут буквально могу.

– Ну, через пять так через пять.

Максим извинился перед Надеждой и продолжил разговор.

Вскоре вошел Шмитов, увидел Максима, направился к нему.

Бесцеремонно (или от стеснительности, или от провинциальной простоты) протянул руку.

– Здравствуйте!

– Извините, я обедаю, а перед этим руки мыл, – сказал Максим не строго, но с легкой укоризной: нельзя же совсем не знать правил хорошего тона!

Шмитов убрал руку и сел за столик. Еще одна бестактность. Максим помолчал, думая: сказать ему, чтобы отсел, или сам догадается?

Шмитов догадался:

– Я вам помешал?

Максим кивнул:

– Подождите несколько минут.

Шмитов вскочил, отошел в угол, уселся там за стол, к нему тут же подлетел официант, но Максим сказал ему:

– Это ко мне.

То есть: поить-кормить будешь, когда он окажется за моим столом. Чтобы он потом не тащился со своими тарелками через зал. Официант поклонился и исчез.

Разговор был, в сущности, закончен, но Максим не торопился, спрашивал еще о телекомпании, о канале, о Москве, о том, давно ли Надежда работает на телевидении, нравится ли ей. Признался, что когда-то сам мечтал стать диктором или ведущим. Ему никогда это в голову не приходило, и Надежда, похоже, это сразу поняла, но сочувственно улыбнулась, одобряя мечту, пусть и не реализованную. Умная все-таки женщина, совсем во вкусе Максима, он любит умных, надо будет ее стимулировать, чтобы приезжала почаще.

– Вы где, кстати, остановились? – спросил он.

– В гостинице, в «Волге».

– Там грязища и кухней воняет.

– Ничего, дали люкс с окнами во двор. Кухней не воняет, правда, во дворе какие-то грузчики все время грохают и матом ругаются. Да не страшно, я завтра уезжаю.

– До завтра много времени, мы вам экскурсию еще устроим. Вот что, вы пройдите по Дольской вниз, на втором перекрестке сверните направо и сразу увидите такой старый купеческий дом, за оградой, весь в деревьях. Там никакой вывески, только звонок. Позвоните, скажите, что я направил. Если захотят вдруг проверить, пусть свяжутся со мной, только вряд ли. Поверят на слово. Это наш губернский гостевой дом. Потолки пять метров, ковры, кондиционеры, естественно. И полная тишина. Вам понравится.

– Спасибо, – сказала Надежда с такой тонкой интонацией, одновременно и деловитой, и почти интимной, что Максиму захотелось вместе с нею сейчас же отправиться в этот гостевой дом.

Но сдержался.

Поговорили еще о каких-то приятных пустяках, о впечатлениях Надежды от Сарынска, Максим давал этим возможность Шмитову потомиться и заодно полюбоваться Надеждой. Пусть посмотрит на красивую женщину, с которой дружески общается Максим, пусть позавидует. Пусть оценит заодно и Максима и сравнит с собой. Хотя бы даже одежда стоит сравнения: на Шмитове джинсы, рубашонка и кроссовки, а на Максиме костюм – светло-серый с легким металлическим отливом, отлично сшитый; другой одежды, кроме костюмов (у него их две дюжины), Максим не признает.

Это не только ради официальности, это опять же из детства.

Однажды, когда Максиму было лет двенадцать или тринадцать, он пришел домой с улицы и увидел посторонних людей. Все они имели вид напряженный или испуганный, или подобострастный. Над ними возвышался, не будучи при этом высоким, человек, который сразу же заворожил Максима. Окружающие были одеты вразнобой, некоторые даже и в костюмах, но такого костюма, как на этом человеке, не имел никто. Отглаженный так, что ни морщинки, сидящий идеально, угольно-черный. И лаковые черные ботинки, аккуратные, вычищенные – хоть лизни. И белая рубашка, и галстук. Седоватые волосы были пострижены ровнехонько, такие прически Максим видел только на фотографиях в парикмахерских: волосочек к волосочку, не просто прядями, а у каждого волоска своя длина, и они в результате имели вид какой-то невероятной упорядоченности, и виски подбриты, и абсолютно ровная линия очерчивала волосы на затылке, край их не доходил примерно полсантиметра до воротника рубашки, которая, в свою очередь, выглядывала тоже на полсантиметра.