Георгий Пряхин - Хазарские сны Страница 59

— Пойдемте в машину…

— А как вы узнали? — улыбнулся Сергей.

— По дипломату, — белозубо рассмеялся ему в ответ.

Действительно, с дипломатом он тут, на пароме, один — все остальные с чувалами.

Бегло познакомились, парень сам сел за руль стоявшего рядом «козлика» — с этими лимузинами своей юности, с каждым «козлом» и «бобиком» Сергей с детства чувствует кровную связь: у них совместное переливание крови. И они, обгоняя пеших, потому как в автобус влезли не все, а паром новый, сухопутный подъем преодолеть уже был не в состоянии, двинулись почти отвесно вверх. Еще не одну власть переживут, — подумал Сергей, оглядывая в реденьком, как осенний дождик, свете нескольких фонарей — вся цивилизация в Серафимовиче сконцентрировалась на пятаке между церковью и рестораном — суровые станичные лабазы. Кто б шепнул, что так пророчески? — мимолетные мысли, как ни странно, более зорки, более м ы с л и, чем так называемые выстраданные и выношенные. Потому что их-то вынашивает, урча и опасливо вздрагивая, чрево, а выстраданные, вымученные — голова.

Перекусили, чем общепит послал, в ресторане, кладкой своей напоминавшем камеру пыток. По рюмке под каменными сводами гулко подняли. Парень оказался симпатичный, совершенно мальчишеское, с челкой, лицо, хотя, как позже выяснилось, на несколько лет старше Сергея — даже маненько раздобрев, облик свой мальчуковый он сохранит и в старости. Виктор повез Сергея на ночлег в гостиницу, находившуюся на этом же, как будто из раскопа, пятаке. Судя по всему, Сергею тут предстояло в эту ночь быть единственным поночевщиком: секретарь вынул из кармана здоровенный ключ — служительница, уходя домой, передала — открыл им амбарный замок под попискивающей голой лампочкой, и они вошли внутрь, опять же под гулкие кирпичные своды. Мавзолей, подумал Сергей, оглядывая сумрачные голые стены, — хоть бы Сталина прислали.

Но Сталин, видимо, в командировку в Серафимович пока не собирался. Виктор, опять же, видать, по наученью отбывшей восвояси домоправительницы, показал, что к чему, объяснил, что из удобств тут только умывальник с подставленным ведром, все остальное — на свежем и вольном казачьем воздухе, вручил Сергею ржавый острожный ключ и, потоптавшись, откланялся: до завтра!

Только покойник не ссыт в рукомойник, — вспомнил Сергей веселую присказку советских командированных и стал раздеваться. Не самый скверный вариант, на целине бывало и похуже. Полистал захваченную с собою книгу, вроде мал-мал надышал в своей морозильной камере и нащупал в головах выключатель. В дымоходе шевелился ветер, снизу, из-под кручи, доносился ритмичный храп большой реки. Сергей и сам уже засыпал с дороги, когда в щелявую, на одном кованом крючке державшуюся гостиничную дверь крепко постучали.

Неужели Иосиф Виссарионович? — не к ночи будь помянут.

Сергей, чертыхаясь, пошлепал по холодному полу.

— Кто там?

— Да я это, Виктор, — прозвучал уже знакомый голос.

Сергей удивленно открыл. Так состоялось их второе знакомство.

— Ты… это, — сказал, почему-то переходя на «ты» и переминаясь на пороге с ноги на ногу, давешний его сотрапезник, — собирай манатки.

— Зачем? — чуть не поперхнулся Сергей.

— Ко мне поедем. Дома у меня будешь жить. Нечего тут клопов кормить, — заявил, как будто Серега сам выбрал себе место временного пребывания, — Давай, помогу собраться.

Чего там помогать? — сообщение о мозольно-трудолюбивых друзьях человечества резко ускорило движенья командированного. Раз-раз и в дамках: ширинка застегнута, дипломат защелкнут. Цыгану собраться — подпоясаться.

Замкнули дверь, ключ секретарь сунул под половую тряпку на порожках мавзолея, и они все на том же «козле» двинулись по теперь уже совершенно темным улицам: уличные фонари в маленьких городах и горят-писают по-маленькому.

Секретарь занимал половину старенького, обнесенного палисадником особнячка, в котором скрипело все, что еще не шаталось, и шаталось все, что уже не скрипело.

— Памятник контрреволюции, бляха-муха, — прохрипел, поднимая его под локти, как на эшафот, секретарь в Серегино ухо. — Каждый выходной провожу на коленках: с молотком и гвоздями.

Поднялись в комнату, Виктор включил свет: посреди комнаты, заглавной мебелью в ней, стол. Раздвинутый и основательно, по-деревенски накрытый. В смежной комнате раздался детский плач.

— Дочка болеет, — вполголоса пояснил секретарь. — Раздевайся…

Из смежной комнаты, запахивая халат, на цыпочках вышла молодая миловидная женщина. Виктор представил гостя.

— Вера Измайловна, — протянула та ладошку лодочкой. Потом смущенно — не каждый день, слава Богу, в доме корреспонденты «Комсомольской правды», — поправилась:

— Вера…

— Учительница, — засмеялся хозяин.

— В роду покоряли Измаил? — с улыбкою спросил, помня, что он на Тихом Дону, Сергей.

— Ну да. И покорили, на свою голову, — ответила: насмешливая и вместе с тем бархатисто-черная, выспевшая шаровая молния медленно-медленно, черным мускатом доигрывая изнутри, поплыла, покачиваясь, по комнате и ясно-понятно, на ком остановилась. Он, облитый, как столб, этой текучей, мажущейся молоньёй, аж засветился с головы до пят и отозвался самодовольным смешком — ну, прямо лично покорял в одна тыща семьсот каком-то там году…

Славные, — завистливо подумал Сергей.

— К столу! — энергично скомандовал хозяин.

— Да мы ж только что из-за него, — попробовал соблюсти приличия Сергей, но был смят и уничтожен на месте.

— Да какой там стол? — пародия! Порнография! Ты лосятину когда-нибудь пробовал?

— Нет, — моментально сдался Серега.

— Садитесь, — подвинула ему стул хозяйка. И Сергей мгновенно смекнул; казачки-то они казачки, все как есть чего-нибудь покорители, но появился он заполночь в этом спящем, с болеющим ребенком, доме если и не по инициативе учительницы, то уж наверняка с ее дипломатично испрощенного согласия.

Вера давно ушла к девочке, а они сидели до пяти утра. И ели-пили — хозяин, разумеется, оказался и охотником, и рыбаком отменным — и книги рассматривали, которыми уставлена комната. То было время книжных списков, прав «первой ночи» местной номенклатуры во время завозов в книжные магазины новых поступлений: в общем, книгами в домах начальников разного калибра было не удивить. Сергей поразился подбору: Сезанн, Ван-Гог, Тулуз-Лотрек… В Москве днем с огнем не сыскать. Подумал поначалу, что и здесь жена руководит, хоть и преподает, как сказала, в школе физику. Но нет. Уже по одному азарту, с которым секретарь хвалился перед заезжим гуманитарием книгами, по любимым цитатам, которые безошибочно находил тот, как малограмотный, пальцем, понял: само.

Дружба их, можно сказать, изначально на этой почве и состоялась. Родившийся в сорок четвертом и выросший на пыльном казачьем хуторе без отца, которого так и не дождались с войны, отслуживший пограничником в Ахалкалаки, откуда нас только что выперли — если так дело пойдет и впредь, то наши бдительные пограничники скоро встанут по периметру Садового кольца — окончил институт, который безукоснительно был предписан ему безотцовщиной и судьбой — сельскохозяйственный, причем самое надежное, в смысле прокорма, его отделение — зоотехническое, совершив все это по заданной программе, парень странным образом, через судьбу и предписания, устремлялся к тому, что только лишает человека, как вечного пограничника, твердой земли под ногами: к книге. И вовсе не зоотехнической. И эту пагубную страсть сохранит до старости, как до старости сохранит мальчишескую округлую физиономию, с неизменной, до сих пор еще не седою челкою — она же и на карточке из-под пограничного лакированного козырька, как у Гришки Мелихова, выбивается. Когда останавливается в Москве на ночлег у Сергея, Серегина жена, которая вообще-то ко всем остальным его друзьям внушительно сурова и только перед этим, казачком, добровольно пасует, стелет ему на раскладном диване в «зале». Распашная дверь, ведущая в эту самую большую в квартире комнату, застеклена, и даже после любой интенсивности выпивки, проходящей у них с молчаливого попустительства жены — что с другими друзьями энергично, правда, как правило, безуспешно, пресекается — из этой стеклянной двери почти до самого утра сочится свет: приезжий читает. Благо основная масса книг, не высланных из дома на дачу, как раз в той комнате и проживает — тоже как приезжие. Теперь ведь все перевернулось: книги, которые раньше можно было «достать» только в провинции, залежами лежат в Москве, не добираясь до глубинки — накладные расходы неподъемны, да и денег в глубинке один черт нету: все, как бабочки на огонь, слетелись в Москву. Не до книг сегодня глубинному русскому народу. Не до жиру, быть бы живу.

Бывает и так: в три ночи из зала сквозь рифленую изморозь остекленной парадной двери лучится не только рассеянный свет обременительных знаний, но и куда концентрированнее, волнообразно заполняя ее, пробивается во всю остальную квартиру казачий первозданный храп. И тогда Сергей шлепает босыми ногами туда, в зал, и выключает: и то, и другое. И свет вырубает, и друга энергично расталкивает, велит повернуться на другой бок…