Мелисса Бэнк - Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле Страница 6

— Магия.

Она бросила взгляд на мои сигареты и спросила, можно ли еще одну. Я кивнула:

— Бери!

— Мама ушла в сентябре. Отец по ночам забирался в бассейн и плескался в нем, даже когда уже наступили холода. Вода была усеяна листьями, но он прокладывал себе путь сквозь листву. Я стояла на краю, уговаривая его выйти. Когда он выходил, посреди бассейна оставалась чистая вода, и я видела в ней отражения голых веток.

Джулия немного успокоилась. Глаза ее были сухими, хотя она по-прежнему прикрывала их ладонью.

Казалось, ей не давала покоя мысль о родителях, а тут еще и Генри со своими выходками. Я пересказала ей все приятное, что говорил о ней мой брат, все комплименты, которые запомнила, и все замечания, которые можно было истолковать как комплименты. Затем перечислила все ее достоинства и умения.

— На самом деле все обстоит гораздо сложнее, — сказала она, и я подумала, что она расскажет, как все обстоит на самом деле.

Возможно, она это почувствовала, потому что продолжила:

— Иногда тебя любят и за твои слабости. То, что ты не можешь сделать, порой привлекательнее того, что можешь.

На секунду у меня возникла надежда на свой счет. Но любовь за слабости сама по себе казалась слабостью.

— По-моему, Генри тебя любит, — сказала я, но тут же поняла, что наверняка этого не знаю.

Она выглядела усталой.

Я поведала ей то, что видела своими глазами: с ней он вел себя иначе, чем с другими подругами, которых приводил домой. С ними он держался так, будто они оказались здесь случайно. Уже произнеся эти слова, я вспомнила, что он не сидел рядом с ней за десертом. Именно так он поступал со своими прежними подругами.

Джулия посмотрела мне в глаза.

— Он никогда не говорил, что любит меня.

Казалось, она хотела узнать, не слышала ли я от него этих слов, что обеспокоило меня еще больше.

— А ты когда-нибудь сама его об этом спрашивала? — осведомилась я и подивилась своему назидательному тону. Я вела себя так, будто что-то знала, хотя ровно ничего не знала, или же так, словно досконально изучила Генри и могу посоветовать ей, как с ним поступить.

Но ее лицо прояснилось, и она закивала, словно я угодила в самую точку.

Тогда я пошла на попятный и заговорила о том, что знала на самом деле. Рассказала о девушке, которую он привез как-то из Корнуэлла. На мой вопрос, является ли она его любовницей, он ответил: «Если даешь определение, значит, заранее все ограничиваешь рамками».

Джулия улыбнулась так, словно ей стало жаль эту девушку.

Казалось, сказанное мною убедило ее, что проблемы с Генри не являются слишком серьезными, но меня беспокоила мысль, что в действительности они вполне серьезны. Под конец я проронила:

— Если не повезет с Генри, у тебя есть еще Пепел.

Она усмехнулась и сказала, что Пепел уже несколько лет как умер.

— Ничего, — утешила я ее, — на свете есть много других лошадок.

Когда мы вернулись домой, свет горел только в гостиной, и Джулия шепнула:

— Я хочу поговорить с Генри.

— Желаю удачи, — ответила я, но тут же вошла бабушка, как будто она только нас и ждала.

И Джулия вынуждена была отправиться со мной в лишенный мужчин мир коек.

Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.

— Она не хотела тебя будить, — объяснила мама. — У нее в Филадельфии вечеринка, на которую она боится опоздать.

— Для нее тусовки — способ существования, — констатировала я.

Мама улыбнулась.

— Видела бы ты, какой хорошенькой она была в молодости.

Это заставило меня вспомнить бабушкины слова о том, что я тоже была бы хорошенькой, если бы постаралась. Но я не сказала матери, что чувствую себя уязвленной ее духом всепрощения. Я спросила:

— Мам, красота — это случайность?

— А как она великолепно держится! — не дала сбить себя с толку мама и пошла описывать плиссированную юбку с жесткими складками, высокие каблуки и белые перчатки, которые носила ее мать.

Я позволила ей закончить. Потом спросила, где Генри и Джулия.

— Они только что пошли играть в теннис. Почему бы и тебе не присоединиться к ним?

Я удивилась, что они играли в теннис, вместо того чтобы обсуждать свои проблемы. Возможно, они уже обо всем поговорили. Может, все уладилось.

Я прикрепила ракетку к багажнику велосипеда и покатила в сторону кортов.

Они только что закончили разминку. Увидев меня, Генри спросил:

— Хочешь поиграть?

Я сказала, что хочу посмотреть.

Подавала Джулия. Сразу было видно, что она в отличной форме. В каждом ее ударе чувствовались годы тренировок. Генри был самоучкой и колотил по мячу как попало — и его удары либо невозможно было брать, либо наоборот — мяч летел через ограду в лагуну.

Генри проиграл первый гейм; Джулия подошла к сетке.

Он спросил, в чем дело.

Она сказала:

— Поменяемся полями!

— О'кей, — сказал он.

Когда они проходили друг мимо друга, он хлопнул ее по заду ракеткой — просто так, легонько, — но в этом не было видно нежности.

Он так и не научился держать в ладони два мяча одновременно и один положил рядом с собой. Подача была лихая: он согнул колени и одновременно замахнулся ракеткой. Джулия с большим трудом отбила этот удар. Второй гейм закончился в пользу Генри, и он направился к сетке, не собрав для нее мячей.

— Меняемся местами, — сказала Джулия.

— Но ведь мы, кажется, уже менялись.

— На дополнительный гейм, — объяснила она.

Я сказала:

— Вы хорошо смотритесь, ребята.

Джулия спросила, не хочу ли я сыграть вместо нее, но я поблагодарила ее и села на велосипед.

Дома отец читал книгу, которую дала ему Джулия.

— Интересно? — спросила я.

— Хорошо написано, — ответил он.

И спросил, понравилась ли мне игра. Я сказала, что Джулия — прекрасный игрок.

— А Генри?

Я изобразила подачу Генри, и отец рассмеялся.

Тогда я сказала:

— Что-то у них не ладится.

— Это бывает, — отозвался отец.

Я посмотрела через лагуну на новый дом, который был уже готов. Он был огромен и напоминал карикатуру Уолта Диснея на дом Креза с его колоннами и искусно выложенной крышей, похожей на крутой берег. Я назвала его Дворцом на воде.

Мне стало грустно смотреть на него, и я спросила отца:

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся всей семьей в Нантакет?

— Не знаю, милая, — отозвался он.

Ему хотелось знать, почему я грущу, вспоминая Нантакет. Сейчас он говорил со мной не так, как всегда; и если бы у меня были проблемы, он помог бы мне их решить, но я помнила, чем закончился наш последний разговор о Нантакете, и не была уверена, что можно безнаказанно высказывать все, что ты чувствуешь.

И тем не менее я попыталась это сделать. Мне не хватало слов, чтобы выразить свои ощущения, воссоздать солнечный свет, проникающий сквозь кроны старых деревьев, и ночной туман, который стлался по камням мостовой, и я качала перечислять в уме все, что могла вспомнить: концерт джазовой музыки, который мы слушали на пристани, демонстрацию немых фильмов в церкви, китобойный музей, куда мы заглядывали в пасмурные дни. Однако, уже начав говорить, я сообразила, что прошлым летом, которое мы там провели, мы ничего этого не делали. И мне стало невыразимо грустно при мысли о том, что это никогда больше не повторится — ни в Нантакете, ни где бы то ни было.

— Что с тобой? — спросил отец, и его голос был так нежен, что мне захотелось плакать, и я тут же разрыдалась. Он протянул мне свой носовой платок, пропахший трубочным табаком, который он носил в кисете в боковом кармане. — Что с тобой? — повторил он.

Я призналась, что скучаю по тем временам, когда мы наблюдали за звездами из обсерватории Марии Митчел и ловили рыбу в пруду.

Когда я упомянула об уроках плавания на детском пляже, он улыбнулся, потому что в моем голосе прозвучала безысходная грусть.

Чтобы поощрить меня за примерное поведение, отец в конце каждого лета водил меня — вернее, нас обоих — обедать в ресторан. Он полюбопытствовал, помню ли я наш первый обед «У Винсента», и я кивнула. Я хорошо запомнила, что он велел взять с собой табель (я была лучшей ученицей в классе) и показать его официанту.

Я вернула отцу носовой платок.

Потом он спросил:

— Хочешь пойти со мной на ланч?

И мы пошли.

Через несколько дней после отъезда Джулии я обнаружила на столике для почты посылку, которую она прислала маме. Там была открытка: акварельный рисунок, изображающий парусную шлюпку. Хотя письмо начиналось словами «Милая Луиза», я прочитала его, чтобы узнать, нет ли там чего о Генри или обо мне. Но она писала только о том, каким удовольствием для нее было знакомство с нами, как ей понравилось ходить под парусом, и загорать на пляже, и так далее. Вплоть до постскриптума, который гласил: «Вложение — для Джейн».

Это был пакет, в котором — судя по размеру — свитер, о каком я мечтала, не поместился бы. И все же подарок Джулии привел меня в восторг. Она прислала мне книгу «Великий Гэтсби»[3], написав на форзаце: «Это, кажется, тебе рано читать».