Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац Страница 6

Крупные капли пота выступили у него на лбу, и он громко застонал.

— Ну, чего ты стонешь?

— Что за мужик за стеной топчется?

— Это не мужик. Это моя хозяйка.

— А что она делает?

— Да что ей делать? Там у нее кухня.

— Так-то так… Только чего она там гремит? Нашла время. Не люблю я этого.

— Ах ты, боже мой! Хорошо, пойду скажу ей.

Ну и потный же мужчина попался, скорей бы от него отделаться; ишь шкура тюремная, убрался бы поскорей. Она постучала в соседнюю дверь.

— Фрау Призе, да угомонитесь вы на минуточку. Мне тут надо с одним господином переговорить по важному делу.

Ну вот, все в порядке. Отчизна, сохрани покой. Иди приляг на грудь мою; но скоро я тебя выставлю, бродяга.

Зарывшись головой в подушку, она думала: на желтые полуботинки можно новые подметки поставить, верха еще хорошие. Киттин новый жених за две марки сделает, если Китти позволит, я ведь не стану его отбивать, он кстати и выкрасит их в коричневый цвет под тон коричневой блузки; положим, блузка уже сносилась, годится только на заплатки, но можно и поносить еще — только бант разгладить спереди; надо сказать фрау Призе, пока печку не загасила. Что она там стряпает нынче? — Женщина потянула носом: — Ага, жареную селедку с луком.

В голове Франца кружились обрывки каких-то стишков — считалка, что ли, ничего не понять: суп готовишь, фрейлейн Штейн, дай мне ложку, фрейлейн Штейн. Клецки варишь, фрейлейн Штейн, дай мне клецок, фрейлейн Штейн… Ты считал, и я считал — я бежал, а ты упал. Он громко застонал и спросил:

— Противен я тебе небось?

— С чего ты взял? Ну-ка, даешь любовь на пятачок… — Он отвалился от нее в постель, кряхтел, стонал…

Женщина потерла себе шею.

— Ой, лопнуть можно со смеху! Ну, полежи, ты мне не мешаешь. — Толстуха хохотала, потягиваясь всем телом, потом спустила на пол туго обтянутые чулками ноги. — Я тут, ей-богу, ни при чем!

Вон, на улицу! А дождь льет и льет. Подумаешь, большое дело! Возьмем другую. Но вперед хорошенько выспаться. Франц, ты ли это, что с тобой стряслось?

«Половая потенция возникает как результат взаимодействия трех факторов: а) желез внутренней секреции, б) нервной системы, в) половых органов.

На половую потенцию воздействуют следующие железы внутренней секреции: гипофиз, щитовидная железа, надпочечники, предстательная железа, семенные пузырьки и придаток яичка. Решающее значение для всей системы имеет, однако, половая железа. Вырабатываемые ею гормоны приводят в движение весь половой аппарат — от головного мозга до половых органов. То или иное эротическое впечатление порождает соответствующее возбуждение в коре головного мозга, которое передается в промежуточный мозг, а оттуда в вегетативную нервную систему. Однако прежде чем выйти за пределы головного мозга, сексуальному возбуждению приходится преодолеть тормозящее действие целого ряда факторов, главным образом психического свойства, как-то: соображения морального порядка, неуверенность в собственных силах, боязнь оскандалиться, страх перед венерическими заболеваниями, нежелание иметь детей. Все эти факторы играют большую роль».

А вечером айда на Эльзассерштрассе. Нечего канителиться, стесняться нечего. «Сколько за удовольствие, фрейлейн?» А хороша брюнеточка, и бедра у нее — честь честью… Пальчики оближешь. «У каждой барышни есть кавалер, каждая любит на свой манер…»

— Ишь ты какой веселый! Наследство получил?

— А ты думала! Имеешь шанс заработать талер.

— Идет!

Но все-таки жутковато.

А потом, у нее в комнате… Комнатка ничего себе, чистенькая, опрятная, цветы за занавеской… Даже граммофон есть, и она ему что-то спела, сняв блузку, в вискозных чулках от Бемберга, и глаза у нее черные, как ночь.

— Знаешь, я певица, пою лирические песенки. Спросишь — где? Где вздумается. Сейчас вот я без ангажемента. Хожу по пивным, которые получше, и предлагаю свои услуги. И потом, у меня есть боевой номер. Гвоздь программы… Ай, щекотно!

— Ну, ладно тебе, не ломайся…

— Нет. Убери руки, все испортишь. Мой боевик — ну, милый, не надо! — состоит в том, что я устраиваю аукцион, а не какой-нибудь тарелочный сбор. У кого есть деньги, может меня поцеловать. Ловко, а? Тут же, при публике. Не дешевле, чем за пятьдесят пфеннигов. Ну, и платят. А ты думал, что? Вот сюда, в плечо. Можешь сам попробовать.

Она надевает цилиндр, подбоченясь поводит бедрами и кукарекает ему прямо в лицо: «Теодор, скажи, о чем ты мечтал, когда вечером на улице ко мне приставал? Теодор, скажи, что ты думал потом, когда звал меня на ужин с вином?»

Сев к нему на колени, она закурила сигарету, которую ловко вытащила у него из жилетного кармана, заглянула ему в глаза, ласково потерлась ухом о его ухо и проворковала нежно:

— Я тоскую по родному краю, и тоска мне сердце разрывает… Как все пусто кругом, где ты, мой родимый дом…

Продолжая напевать, она ложится, потягиваясь, на кушетку. Курит, гладит его волосы, смеется.

И снова пот выступил на лбу! И снова — страх! И вдруг — словно раскололась голова. Бум — колокол — в пять тридцать подъем; в шесть — отпирают камеру; бум, бум — скорее почистить куртку, поверку сегодня сам начальник делает; да нет, сегодня не его день… Все равно, скоро выпустят… Тс-с, ты слышал? Сегодня ночью один бежал, веревка еще и сейчас перекинута через наружную ограду, там ходят с ищейками… Франц стонет, поднимает голову, перед ним — женщина, он видит ее подбородок, шею… Эх, поскорее бы выбраться из тюрьмы. Нет, не выпустят. Все еще в камере!.. А женщина пускает в него сбоку голубые колечки дыма, хихикая говорит:

— Какой ты славный, давай я налью тебе рюмочку «Мампе», всего тридцать пфеннигов.

Но он лежит неподвижно, вытянувшись во весь рост.

— Что мне твой «Мампе»! Загубили они меня. Вот сидел я в Тегеле, за что, спрашивается? Сперва на действительной в окопах гнил, потом в Тегеле… Теперь я уж больше не человек.

— Брось! Нашел, где нюни распускать. Ну, отклой лотик! Больсой дядя хоцет пить. У нас весело, скучать не полагается, у нас смеются день и ночь, тоску и скуку гонят прочь.

— И за все это — вот такая гадость! Уж тогда лучше бы сразу пристукнули, сволочи. Стащили бы и меня на свалку.

— Ну, больсой дядя, выпей еще люмоцьку. Плохо дело? Не грусти, рюмку «Мампе» пропусти!

— Подумать только, что девки бегали за мной, как овцы, а мне на них тогда и плевать не хотелось. А теперь вот лежишь колода колодой…

Женщина подымает одну из сигарет, которые вывалились у него из кармана, и говорит:

— Только и остается тебе, что в полицию пожаловаться.

— Ладно уж, ухожу, ухожу.

И больше — ни слова. Ищет подтяжки, а на женщину даже и не глядит. А та, вертлявая, курит себе, посмеивается, смотрит на него и украдкой сигареты ногой под диван загоняет. Франц шапку в охапку, вниз по лестнице, и на 68 номере на Александерплац. Там зашел в пивную и долго сидел, уставившись в кружку.

«Тестифортан — патентованное средство от полового бессилия, разработано советником медицины доктором Магнусом Гиршфельдом и доктором Бернгардом Шапиро, Институт сексуальных знаний. Номер патента 365 695. Главными причинами полового бессилия являются: а) недостаточность функций желез внутренней секреции; б) слишком сильное сопротивление психических факторов или истощение эрекционного центра. Момент, когда страдающий половым бессилием будет в состоянии предпринять новую попытку, может быть определен в каждом отдельном случае строго индивидуально. Временное воздержание является нередко весьма полезным».

Наелся до отвала, отоспался, а на другой день на улице снова: «Вот с этой бы, да и с этой можно», — но ни к одной не подступается. Или вон та, у витрины, что надо бабец! Да ладно уж!.. И снова он сиднем сидит в пивной, на женщин не глядит, а только ест да накачивается пивом.

Целыми днями только и буду, что жрать, да пить, да спать, — жизнь для меня все равно кончилась. Баста…

А в среду, на третий день, он собрался, надел пиджак. Кто во всем виноват? Ида. А то кто же? Он ей, стерве, все ребра тогда переломал, потому его и засадили. Хоть и умерла стерва, а добилась своего. Вот до чего довела!

Чуть не заревел — и на улицу. Холодно. Куда идти? Туда, где она жила с ним у своей сестры. По Инвалиденштрассе, затем — за угол на Аккерштрассе, и в ворота, второй двор направо. Словно и в тюрьме не сидел, и с евреями на Драгонерштрассе не разговаривал. Где она, эта шлюха? Это она во всем виновата. Вот ведь — шел куда глаза глядят, а добрался куда надо. Дернулась щека раз-другой, дрожь в руках. Вот сюда и пожалуйте, руммер ди буммер ди кикер ди нелль, руммер ди буммер ди кикер ди нелль, руммер ди буммер…

Дзинь-дзинь.

— Кто там?

— Я.

— Кто такой?