Хуан Хосе Арреола - Побасенки Страница 6

1950

ЕВА

Он преследовал ее по всей библиотеке — меж столов, стульев, пюпитров. Он убегала, крича о женских правах, всегда попираемых. Их разделяли пять тыщ нелепых лет. Пять тыщ лет ее неизменно притесняли, унижали, превращали в рабыню. Он пытался оправдаться; скороговоркой, отрывисто возносил ей хвалу; голос его прерывался, руки дрожали.

Напрасно искал он книги, каковые могли бы помочь ему. Библиотека была огромным вражеским арсеналом, она специализировалась на испанской литературе XVI–XVII веков, конек которой — вопросы чести и стилевые концепции.

Юноша без устали цитировал X. X. Баховена, мудреца, которого должна бы прочесть каждая женщина — он показал великую роль женщин в доисторический период. Если бы книги сего мудреца были сейчас под рукой, молодой человек развернул бы перед девушкой целую панораму той давней цивилизации, когда земля повсюду источала сокровенную влажность чрева, где правила женщина и где мужчина пытался возвыситься над нею с помощью свайных построек.

Но девушка оставалась равнодушна к подобным басням. Более того, матриархат, к тому же неисторический и едва ли существовавший реально, только увеличил ее негодование. Она убегала — от стеллажа к стеллажу, иногда поднималась на библиотечные лесенки и осыпала несчастного молодого человека градом упреков. Неожиданно, когда уже казалось, что поражение неизбежно, юноше явилась подмога. Он вспомнил о Хайнце Вольпе. Когда он стал цитировать этого автора, голос молодого человека зазвучал как никогда мощно.

«Первоначально существовал только один пол — слабый, и он воспроизводил сам себя. Но со временем стали рождаться существа болезненные, бесплодные, негодные для материнства. Однако мало-помалу эти существа присвоили себе некие важные органы. И наступил момент, когда процесс стал необратим. Женщина поняла — увы, слишком поздно, — что ей для самооплодотворения не хватает уже доброй половины клеток и необходимо взять их в мужчине, который стал мужчиной в силу прогрессивной сепарации и непредвиденного возвращения туда, откуда вышел».

Доводы Вольпе тронули сердце девушки. Она взглянула на молодого человека с нежностью.

— На протяжении всей истории мужчина был лишь плохим сыном своей матери, — сказала она со слезами на глазах.

И, прощая всех мужчин, она простила своего преследователя. Молнии ее взглядов погасли; словно мадонна, потупила она очи. Ее уста, прежде презрительно сжатые, стали мягкими и сладостными, словно спелый плод. Он почувствовал, как его рот и руки полнятся нежностью мифа. И приблизился к дрожащей Еве, и Ева не убежала.

И там, в библиотеке, подле фолиантов концептуальной литературы, среди громоздких и ненужных декораций, был вновь разыгран тысячелетний эпизод, напоминающий о жизни в свайных постройках.

УБИЙЦА

Теперь я только и делаю, что думаю о моем убийце, об этом неразумном застенчивом юноше, который приблизился ко мне как-то раз, когда я выходил с ипподрома. Тогда, прежде чем он успел коснуться моей туники, стражники едва не разорвали его на куски.

Я почувствовал около себя дрожь его тела. Решимость билась в нем, словно вздыбленная квадрига. Я видел, как его рука потянулась к спрятанному кинжалу, но, слегка изменив свой маршрут, помог ему не свершить задуманное. Изнемогающий, он остался стоять, прислонясь к колонне.

Мне кажется, я его видел раньше; его чистое лицо в толпе подонков невозможно забыть. Помню, как однажды из дворцовой кухни выбежал повар, гонясь за юношей, укравшим кухонный нож. Готов поклясться, что этот парень — неопытный убийца, и я умру от ножа, которым режут на кухне мясо.

В день, когда толпа пьяных солдат, протащив по улице труп Ринометоса, ворвалась в мой дом, чтобы провозгласить меня императором, я понял, что жребий мой брошен. Я покорился судьбе и оставил жизнь роскоши, лености и порока, чтобы превратиться в услужливого палача.

Теперь настал мой черед. Этот юноша, несущий за пазухой мою смерть, преследует меня неотступно и навязчиво. Я должен помочь ему покончить с излишней осторожностью. Нужно ускорить нашу встречу, обрекающую меня на позорную смерть тирана, пока какой-нибудь узурпатор не опередил его.

Этой ночью я буду гулять один в императорских садах. Буду умыт и надушен. Надену новую тунику и выйду навстречу убийце, притаившемуся за деревом.

Я увижу, как стремительный взмах кинжала, словно вспышка молнии, озарит мою темную душу.

СЕЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ

Чтобы повернуть голову направо и насладиться коротким и зыбким утренним сном, дону Фульхенсио пришлось сделать большое усилие, при этом подушка зацепилась за его рога. Он открыл глаза. То, что до сих пор было слабым подозрением, стало бьющей наповал уверенностью.

Мощным движением шеи дон Фульхенсио поднял голову, и подушка взлетела на воздух. Посмотрел в зеркало и не смог скрыть некоторого удовлетворения, увидев великолепный образец курчавого лба и роскошных рогов. Белесые в основании, с коричневатым оттенком в средней части, с черными заостренными кончиками рога крепко сидели на лбу.

Первое, что пришло в голову дону Фульхенсио: примерить шляпу. Досадуя, он вынужден был сдвинуть ее назад: это придавало ему несколько залихватский вид.

Поскольку наличие рогов — недостаточный повод для того, чтобы степенный мужчина нарушил привычный жизненный уклад, дон Фульхенсио начал с педантичной тщательностью приводить себя в порядок с ног до головы. Почистив ботинки, он слегка прошелся щеткой по рогам, хотя они блестели и без того.

Жена подала ему завтрак с безупречным тактом. Ни единого удивленного жеста, ни малейшего намека, которые могли бы ранить мужа столь достойной и благородной породы. Быть может, лишь однажды робкий, боязливый взгляд мелькнул на мгновение, словно не решаясь остановиться на острых рогах.

Поцелуй на пороге был словно укол дротиком с бантом племенного завода. И дон Фульхенсио, брыкаясь, вышел на улицу, готовый яростно атаковать свою новую жизнь. Прохожие здоровались с ним как обычно, но какой-то паренек, пропуская его, озорно изогнулся, подражая тореро. А одна возвращавшаяся с мессы старушка бросила на него какой-то идиотский взгляд, коварный и долгий, словно бы змеиный. Когда же оскорбленный захотел поквитаться с ней, старая хрычиха укрылась в доме, словно матадор в своем убежище на краю арены. Дон Фульхенсио боднул дверь, запертую за секунду до того, и у него из глаз посыпались искры. Рога были отнюдь не видимостью, а неотъемлемой частью черепа. Он был шокирован, и от унижения покраснел до кончиков волос.

К счастью, профессиональная деятельность дона Фульхенсио не была никоим образом скомпрометирована и не потерпела никакого ущерба. Клиенты с энтузиазмом прибегали к его помощи, поскольку каждый раз его напор делался все мощнее как в нападении, так и в обороне. Даже издалека приходили тяжущиеся искать защиты у рогатого адвоката.

Но спокойная сельская жизнь завертелась вокруг него в изнуряющем ритме бесшабашного праздника, на котором скандалят и клеймят друг друга. Дон Фульхенсио бодался направо и налево, со всеми и из-за любого пустяка. По правде говоря, над рогами ему в лицо никто не смеялся, никто их даже не видел. Но каждый ловил момент, чтобы вонзить в него парочку хороших бандерилий; что говорить, если даже самые робкие, и те решались показать несколько эффектных шутовских приемов. Некоторые кабальеро, потомки средневековых рыцарей, не пренебрегали возможностью воткнуть в него свои пики, занося удар с почтительной высоты. Воскресные посиделки и большие праздники давали повод для импровизации шумных народных коррид с неизменным участием дона Фульхенсио, который наскакивал на самых дерзких тореро слепой от ярости.

От постоянного мелькания плаща перед глазами, ложных выпадов и кружения на месте голова у дона Фульхенсио пошла кругом, и, разъяренный наглыми выходками, приемами с мулетой, он стал все время угрожающе выставлять рога и в один прекрасный день превратился в дикое животное. Его уже не приглашали ни на праздники, ни на публичные церемонии, и жена горько сетовала на изоляцию, в которой приходится жить из-за скверного характера мужа.

Благодаря шпилькам, бандерильям и пикам, дон Фульхенсио познал в полной мере ежедневные кровоизлияния, а по воскресеньям — и торжественные кровопускания. Но всякий раз кровь изливалась внутрь, в его сердце, израненное злобой.

Его оплывшая шея наводила на мысль о скоропостижной кончине. Коренастый, полнокровный, он продолжал атаковать во все стороны, не умея отдыхать или придерживаться диеты. И однажды, когда дон Фульхенсио бежал трусцой к дому, он остановился на Пласа-де-Армас и настороженно повел головой в сторону, откуда доносился сигнал далекого горна. Звук приближался подобно смерчу, пронзительный, оглушающий.