Рэй Лорига - Пистолет моего брата. (Упавшие с небес) Страница 6

Не видеть этого было свыше человеческих сил.

– Это все, что у меня есть, и это все, что я собираюсь тебе дать.

В этот момент дорогу перед ними переехал грузовик, так близко, что брату пришлось резко крутануть руль. Машину не сразу удалось выровнять, а потом мой брат сказал:

– Это так красиво, что просто не верится, что оно принадлежит только тебе.

Она снова прикрыла все руками, словно прятала сокровище.

– Так-то лучше.

Как передавало телевидение, в это время их уже считали покойниками.

19

Она что-то напевала, кажется из «Sonic Youth»[9], пытаясь воспроизвести шум электрических примочек. Она пела какие-то слова, а потом снова принималась изображать гитары. Получалось у нее очень даже неплохо. Она допела до конца и вдруг посерьезнела, словно вспомнила про что-то грустное.

– Знаешь что?

Он не мог знать, поэтому даже не ответил.

– Однажды я видела по телевизору документальный фильм про скинхедов. Про этих, которые ходят с бритыми головами и которые самые отвратительные люди на свете.

– Я знаю, о ком ты, хотя предпочел бы не знать.

– Мне они тоже совсем не нравятся, дело не в этом. Дело в том, что в фильме рассказывали про банду, которая жила в Алабаме. Там были одни дети, некоторым еще десяти не исполнилось, другие были чуть постарше, все носили татуировки со свастикой, и сапоги, и ремни, и футболки с Гитлером и всякое такое. Они жили в доме ненормального по имени Риччио или как-то так, он был старый и заботился о них, и показывал им фильмы про войну, и делал из них таких же сумасшедших, как он сам. Это было как семейство сумасшедших.

– Это было как куча дерьма.

– И это тоже. Но я обратила внимание, что дети убегали к нему от своих родителей, потому что родители плохо с ними обращались и били, и все дети говорили, что этот сумасшедший нацист очень хорошо к ним относился и что все они друг друга любили, хотя при этом они ненавидели до смерти евреев и негров. Сначала этих детей никто не хотел любить, а потом они выстраивались в очередь и ждали, когда им дадут пистолет.

– Это очень старая история, тут не надо верить каждому слову. Такие мудаки существовали всегда.

– Ничему я не верю, я просто говорю, что побитые собаки больнее кусают.

– Да, но только не своего хозяина.

Он прибавил скорость, прошел пару действительно быстрых поворотов, словно хотел сам себя напугать, потом на прямой разогнался до предела – думаю, он не стал бы особо жалеть, если бы тогда, в тот момент, разбился насмерть. Его все достало. Достало слушать любую болтовню. Достали объяснения. Достала неизбежность всего на свете. Достало, что ничто не может быть по-другому.

Он высунул голову в окошко, чтобы ветер бил прямо в лицо. Он ехал так быстро, что почти не мог дышать.

Все мы – одна семья

20

– В глубине души мне наплевать, что он там бродит и стреляет в людей. Я тоже убил одного, когда-то, но меня никто не дергает. Таков закон. Мне можно, а ему нет. Странно, правда? Я не хочу его ловить, но мне нужно его поймать. Ты понимаешь?

После доброго и злого полицейских они прислали умного и глупого. Сейчас говорил умный полицейский.

– Мать твою, что ты говоришь… Это сказал глупый.

– Это всё его книжки?

Умный полицейский мне нравился, он был немного похож на Гарри Дина Стэнтона.

– Да, он много читает. Он и сочиняет. Стихи.

– Так, значит, он не из тупых, это малость усложняет дело.

Он с большим интересом рылся в книгах; другие полицейские просто проходили мимо них, как будто мимо кирпичной стены. Они искали только наркотики, или оружие, или журналы с голыми дядьками. Они были убеждены, что он пед, только потому, что их всех раздражало, что он такой красивый. Им хотелось думать, что их дочкам ничего не угрожает.

– Слушай, мальчик, ты случайно не знаешь, где он сейчас?

Глупый полицейский.

– Нет, сеньор, я ничего не знаю, все, что я знал, я уже тысячу раз рассказывал всем на свете.

Так оно и было, я уже начинал уставать от стольких посетителей и стольких вопросов. В конце концов, оказывается, иметь брата-преступника – ужасно скучная вещь.

– По совести говоря, мне больше нравится читать стихи, чем гоняться за другими людьми. Никто тебя не любит, когда у тебя такая работа. Знаешь, жена бросила меня, потому что от меня пахло полицейским. Ты можешь в это поверить? Я даже не знаю, как пахнет полицейский. Ну-ка, подойди сюда, ты что-нибудь чувствуешь? От меня пахнет мусором или рыбой? Какой херней я пахну? Подойди ближе – нюхай, нюхай.

Он протянул ко мне руку в пиджаке, я подошел и немного понюхал, чувствовал я себя довольно неуютно.

– И что?

– Ничем не пахнет.

Это была правда. Немного пахло табаком, больше ничего.

– Не знаю, у нее, наверно, обоняние было острее. Запах полицейского, вот блин!

Тем временем его глупый напарник обнюхивал себя. По лицу было видно, что своим запахом он доволен.

– Знаешь что? Я однажды хотел убить свою жену, вот так взять и убить. Я достал пистолет и приставил ей к голове. Знаешь, что чувствуют, когда в тебя целятся из пистолета?

– Нет.

– Хочешь попробовать?

Ну, в общем-то, мне было любопытно. Я снова подошел к нему. Он достал серебристый автоматический пистолет и приставил мне к виску. Ствол был холодный.

– Веришь, нет? Я хотел ее убить, хотел, чтобы она перестала существовать, я хотел стереть ее, как кляксу, как слово с ошибкой. Моя жена была ошибкой, невыносимой ошибкой.

Я заметил, что глупый полицейский мало-помалу начинает нервничать. Сам я совершенно не беспокоился. Я знал, что он не собирается меня убивать, к тому же он все больше напоминал мне Гарри Дина Стэнтона.

– Ну ладно, довольно, пора снова за работу.

Он спрятал пушку в кобуру.

– Вы ее убили?

– Нет, сынок, не убил. Никогда вот не удается сделать все по-моему. Это жизнь: ловить твоего брата мне тоже не хочется, я ведь уверен, он хороший парень, читает стихи, к тому же от охранников у меня с души воротит, но мне ничего не остается, кроме как отправляться за ним и притащить его сюда на веревке. А возможно, мне даже придется его убить. Такая вот херня: я хотел убить свою жену, а придется убивать твоего брата.

Его слова меня не покоробили. Это было непривычно, зато вполне честно, и он был вылитый Гарри Дин Стэнтон[10].

21

После выстрела на секунду наступила темнота, абсолютный мрак, как будто он выстрелил сам в себя. Он не ощущал своей руки, не ощущал веса пистолета. Потом зрение к нему вернулось, и первое, что он увидел, – это перепуганные лица людей, только они больше не казались людьми, у них не было ничего общего с теми, кого он видел раньше. И тогда он почувствовал, что всё: кассовые аппараты, полки с продуктами, журналы на витринах – всё, на что ни посмотри, кажется только что сделанным, недавно придуманным, новым, это были предметы, которых он не знал, которых он никогда раньше не видел. Каждый шаг по направлению к коридору казался ему новым, каждый вздох наполнял его новым воздухом, а когда он вдруг увидел свое отражение в зеркале рядом с дверью на улицу, ему почудилось, что он видит кого-то другого, давнего знакомого, – он даже чуть было с ним не поздоровался.

22

– И боль у нас общая, и счастье у нас общее, и все мы плачем и смеемся вместе. Почему?

– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.

Добро пожаловать в эту чарующую семейную атмосферу. Ведущая программы «Все мы – одна семья» обращалась одновременно и к публике в студии, и к нам, но смотрела почти все время в камеру. Одна из тех женщин, которые, будь они бедными, выглядели бы некрасивыми. Одежда и макияж делали свое дело: на первый взгляд в ней что-то было, однако после второго взгляда это «что-то» таяло, как мороженое в микроволновой печи.

Жара там, конечно, стояла адова.

– Если один умирает, умираем мы все, если один страдает, страдают все, если один убивает, – это относилось к нам, – убиваем мы все. Почему?

Зрители в студии снова дружно ответили:

– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.

Философия у этой передачи была простая: поддержание семейного единства. Каждую неделю в студию приглашали семью, в которой случилось какое-то несчастье или что-нибудь хорошее, и доказывали, что любое происшествие с одним из членов семьи отражается на всех остальных. В заставке у них был компьютерный мультик: опрокидывают одну костяшку домино, она задевает другие, и все они падают.

Мама снова была красивей всех. Нас приглашали во многие программы, потому что мы были очень красивой семьей. Они всегда придавали мне вид юного правонарушителя. В гримерке мне немного растрепали прическу и поменяли косуху моего брата на другую, красную и очень яркую, только слишком новую. Ведущая сказала зрителям, что это куртка моего брата. Сидела она на мне безобразно, но протестовать я не осмелился. Честно говоря, я вообще рта не раскрывал. Мама между тем пыталась всех убедить, что, как бы там ни было, она – хорошая женщина, и что я – хороший мальчик, и что мой брат это нетипичный случай, только никто ей не верил.