Сергей Саканский - Итоги и паузы (сборник) Страница 6

– Вещи твои, – был ответ, – с утра на помойке валяются. А если ты еще раз в мою в дверь позвонишь, я с тобой вот что сделаю.

Он взял Жирмудского за шиворот, продолжая:

– Я так сделаю. Возьму тебя за шкирку и…

Он приподнял Жирмудского над полом и швырнул в стену. Жирмудский ударился головой и сполз на пол. Дверь захлопнулась.

Жирмудский спустился, обогнул дом, добрел до помойки. Его шкаф, письменный стол, его пуфики… Всё это валялось в большой бесформенной куче, и в щелях ее уже вился отвратительный, вонючий дымок. Жирмудский заплакал.

Он опустился на свой пуфик, один из трех, который лежал несколько в стороне от набирающего силу костра, у зеленой железной стены. Жирмудский прислонился спиной к стене и закрыл глаза, но слезы, льющиеся из глаз, не давали полностью сомкнуть веки, и он всё равно видел груду своих вещей, тлеющих и горящих посреди гнусного металлического короба помойки.

Жирмудский колупнул ногтем пуфик: к малиновой обивке прилипла козявка, его, Жирмудского козявка, которую он смазал об пуфик не помню когда. Но это точно его козявка, больше некому. Когда-то давно, этот пуфик – точно ли этот? Или другой, который сейчас объят дымом… Он подкладывал под бедра жены, а она так любила выгибаться перед ним, шепча:

– Еще! Еще один пуфик…

Да, точно, этот ли пуфик, другой ли… Все эти пуфики перебывали под бедрами его покойной жены. Жирмудский встал, схватил пуфик и, размахнувшись, швырнул его в костер.

Внезапно он почувствовал слабость, сонливость, ноги подкашивались, подумал, что вновь вернулось действие вчерашнего яда… Жирмудский свернулся калачиком у железной стены, в грязи, даже подгреб себе грязи под голову и заснул. Проснувшись, он услышал за стеной голоса…

– А мы с дядей Женей в лес на машине поедем, будем в пионера играть.

– В пионеров?

– Нет, в пионера.

– Одного?

– Ну да. Я пионером буду.

– А дядя Женя кем будет?

– А дядя Женя фашистом будет.

– А какая у дяди Жени машина?

– Форд-лексус. Последняя модель. Дядя Женя будет меня на кинокамеру снимать.

– То-то и оно. Ты думаешь, что дядя Женя будет с тобой в пионера играть, а на самом деле он будет тебя на кинокамеру снимать, а потом тебя в рекламе покажут. Дядя Женя бабки срубит, а тебе хуй отвалит.

– Отвалит, братишка, будь спок. А нет, так я студентам скажу, и ему утюг на живот поставят.

– Слушай, а тут мужик какой-то лежит.

– Мертвый?

– Не знаю. Дышит.

– Значит, пьяный.

– Может быть, бомж?

– Тогда давай замочим его.

– А если не бомж?

– Что ж тогда он здесь лежит, если не бомж?

Жирмудский поднял голову. Пионеры стояли уже внутри помойки, один держал в руке кривую водопроводную трубу, другой – металлический прут арматуры. И бойня началась. Здесь мы опустим занавес и оставим за кадром вероятное будущее поэта, как то: вот он вернулся к своей несостоявшейся хрущобе и снова встретил ее. Она повела плечами, поправив свою белую сумочку – женщина возвращалась с работы, поскольку в новой реальности наступил вечер.

– Ну, что ж с вами делать, поэт! – воскликнула она с некой даже радостью.

Ее звали Лидочка. По утрам она любила бегать трусцой вдоль лесной опушки. Она отмыла Жирмудского, накормила и уложила в свою постель. Так он и прожил у нее в хрущобе вплоть до своей альтернативной смерти. Которая наступила не помню в каком году, но еще не скоро. В теплой домашней постели. Когда старик Жирмудский лежал на боку, перебирая ногами, будто все еще шел по залежам сфагнового мха.