Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2010) Страница 60

А коровью жвачку, которою до сих пор потчуют  на уроках истории, равно как и на университетских лекциях, давно пора выкинуть в мусорное ведро [39] .

Преодоление удушья

ДАЛЕКОЕ БЛИЗКОЕ

Сергей Бычков

Бычков Сергей Сергеевич – историк, переводчик, издатель. Родился в 1946 году. Окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Доктор исторических наук, историк русской церкви. С 1978 года нелегально публиковался в зарубьежных изданиях: «Вестник Российского студенческого христианского движения», «Континент» и других. Автор книг очерков по истории Русской Церкви: «Русская Церковь и императорская власть (1900 – 1917 гг.)» (М., 1998); «Большевики против Русской Церкви (1917 – 1941 гг.)» (М., 2006). В «Новом мире» публикуется впервые. Живет в пос. Ашукино Московской обл.

Преодоление удушья

Воспоминания о Наталье Трауберг

О, если б распахнуть, да как нельзя скорее,

На Адриатику широкое окно.

Осип Мандельштам

Доктор почувствовал приступ обессиливающей дурноты. Преодолевая слабость, он поднялся со скамьи и рывками вверх и вниз за ремни оконницы стал пробовать  открыть окно вагона. Оно не поддавалось его усилиям. Доктору кричали, что рама привинчена к  косякам наглухо, но, борясь с припадком и охваченный какою-то тревогой, он не относил этих криков к себе и не вникал в них. Он продолжал попытки...

Борис Пастернак

Оба эпиграфа - о феномене удушья. Тот «железный занавес», который в начале 1920-х годов отсек страну под загадочной аббревиатурой СССР от остального мира, уже в 1930-е годы превратил ее в подобие душного подвала. Люди, родившиеся в подвале, не знают, что такое свежий воздух, не говоря уже о воздухе гор или моря. И все же они тоскуют, хотя и не знают о чем. О свежем воздухе тосковали те, кто до революции полной грудью дышал им, но сознательно остался в послереволюционной России. После победы в Великой Отечественной войне многим выжившим в повальные сталинские чистки казалось, что подвальной жизни придет конец, что воздух, принесенный нашими солдатами из Европы, очистит атмосферу. Но Сталин вновь загнал народ в душные коммунальные подвалы. Поток свежего воздуха прорвался в СССР только в конце 1950-х годов, в правление Никиты Хрущева. Отец Александр Мень приравнивал перемены, которые произошли в эпоху Хрущева, с четвертой российской революцией. Полагаю, что он не ошибался. Казалось, что внешне почти ничего не изменилось. Те же мертвые догмы, сковывавшие все живое, тот же гнет КГБ, тот же «железный занавес», хотя изрядно проржавевший. Перемены происходили на глубинном уровне и не зависели от желания партийных боссов. Они были лишь инструментами в руках Божиих. Это было чудо. А чудо, как известно, не поддается логическим объяснениям. Таким чудом было и появление в Подмосковье в 1961 году священника Александра Меня.

Психологу и прихожанину Сретенского храма в Новой Деревне Владимиру Леви отец Александр как-то сказал: «Отмываем жемчужины. Серые среди наших – редкие птицы, они кормятся по другим местам» [1] . Такой редкой жемчужиной нашего прихода была Наталья Трауберг. Она родилась 5 июля 1928 года в семье известного советского кинорежиссера Леонида Трауберга. Наталья Леонидовна с благодарностью вспоминала своих воспитателей – бабушку Марию Петровну и нянечку-крестную, которые открыли ей Евангелие. Она относила свое обращение к 1934 году. «А нянечка с бабушкой открывали для меня тот мир, где блаженны отнюдь не победители. <…> Многих воспитывали верующие няни и бабушки, но мои оказались исключительно смелыми: невзирая ни на что, они очень рано и, в сущности, непрерывно передавали мне евангельские понятия о мире, а главное – о жизни. Например, я знала, что есть надо что дадут. Видимо, каприз (своеволие), бойкость (победительность), важность были самой главной опасностью, и они спасали меня без колебаний, ставя на тихое, маленькое… Но стоит ли переписывать здесь Евангелие, особенно заповеди блаженства?» [2] .

Наше общение не было постоянным - с большими разрывами оно длилось на протяжении почти 40 лет. Она пришла к отцу Александру летом 1965 года в Покровский храм в Тарасовку. Но бывала там редко, поскольку жила в Литве, а в Москве бывала наездами. Гораздо чаще я встречал ее в Сретенском храме в Новой Деревне, где с 1970 года служил вторым священником отец Александр. Для его постоянных прихожан она была таким же живым примером и утешением, как его мама, Елена Семеновна, и подруга ее юности, Мария Витальевна Тепнина [3] . Эти женщины не стремились поучать – они были для нас, неофитов, своеобразными иконами. Наблюдая за ними, мы, пришедшие из безбожия, делающие первые шаги, с трудом усваивали, в чем заключается суть христианства.

Будучи членом  «привилегированной» семьи - дочерью известного советского кинорежиссера, она  тяготилась богемным окружением родителей. «Спасали тихие бабушка и нянечка, сообщавшие от имени Бога, что одеваться лучше других нехорошо» [4] , - вспоминала она. На самом деле она до самых последних дней одевалась чрезвычайно скромно. Видя ее, мало кто мог подумать, что перед ним блистательная переводчица, глубоко культурный и образованный человек. Порой казалось, что она одевается столь скромно и неприметно для того, чтобы не бросаться в глаза, для маскировки, к которой часто прибегали интеллигенты, пережившие кровавую сталинскую эпоху. На самом деле это была жизненная установка. При близком общении это ощущение неприметности пропадало, поскольку невозможно было скрыть утонченность и образованность, которые всегда отличали Наташу.

В Ленинградском университете большое влияние на Наталью Трауберг оказали профессора Пропп, Шишмарев, Жирмунский, Гуковский – филологи «золотого века», как называла их ученица. «Моя влюбленность в филологию была безоглядной», - писала она позже. Талантливая выпускница филфака, после войны дочь «космополита», не могла и мечтать об аспирантуре. По этой же причине, после травли, была уволена с преподавательской работы из Ленинградского института иностранных языков. В 1953 году переехала в Москву, где зарабатывала переводами для Гослита (впоследствии - издательство «Художественная литература»), а также для издательства «Иностранная литература». В 1955 году все же  защитила кандидатскую диссертацию. Но ученая стезя не манила ее. Ее влекло широкое обращение к людям, к общению. В чем-то она унаследовала, видимо от отца, тягу к богеме, хотя трудно было бы всецело причислить ее к этому кругу. Она легко общалась, быстро находила язык с незнакомыми людьми, но открывалась только тем, кто был ей духовно близок.

Переводчик и позже диссидент Юрий Глазов вспоминал: «Среди самых дорогих наших друзей скоро оказалась Натали Трауберг — удивительная и в высшей степени необыкновенная молодая женщина. <…> В период окончания войны с немцами Натали была первой красавицей в Петербурге и одной из наиболее серьезных и вдумчивых женщин в среде творческой интеллигенции. Натали знала с детства латынь и английский, французский и испанский. Мозг ее работал как счетно-вычислительная машина. Речь отличалась стремительностью. Памятью она обладала безотказной. В отношении советской власти Натали не питала ни малейших иллюзий, но и Западом, который она довольно неплохо знала по книгам, рассказам, личному, пусть и краткому знакомству, она нисколько не была очарована. В середине 60-х годов она слетала в Лондон на несколько недель в составе экскурсионной группы, но никаких восторгов по этому поводу от нее я не слышал.

Натали была просто прелестна. Глаза красивые, быстрые, умные. Лицо — женственное, завораживающее. Фигура стройная, как у девочки. Одета она была всегда предельно просто, но изящно. Я любил ее руки, любил в ней все, и прежде всего — ее католичество. Натали была первой католичкой, вошедшей в нашу жизнь. К христианству она приобщилась с детства — благодаря няне, исповедовавшей православие. Фома Аквинский и Владимир Соловьев не сходили с ее уст. Ахматова и Пастернак, Гумилев и Мандельштам были ее второй религией, но никак не первой. Многих поэтов она знала лично, часто появлялась в кругу Ахматовой. Пастернак одно время проявлял к ней внимание. Про некоторых современных писателей-(1)классиков(2) она говорила явно неодобрительно: видела их в жизни и знала им цену.

Переводчик Сима Маркиш в то время был нашим кумиром. Его отца расстрелял Сталин, и Сима, возвратившись из ссылки в Казахстане, занялся переводами с латинского и греческого. Он получил известность как переводчик Плутарха. Вскоре после возвращения Симы из ссылки Натали ответила взаимностью на его чувства. Однако сионистски настроенный Сима не понимал христианства и не принимал его. То, что Симе казалось пустяком, для Натали было жизненной трагедией. В какой-то момент ей стало ясно, что роман с Симой ни к чему, кроме катастрофы, привести не может. В отчаянии она метнулась в католическую Литву и через некоторое время вышла замуж за совсем юного литовца Виргилиюса Чепайтиса» [5] .