Робер Андре - Дитя-зеркало Страница 60

Сын тоже жил где-то в этих краях и тоже занимался сельским хозяйством, но с гораздо меньшим успехом, нежели мать, к помощи которой он прибегал в затруднительных случаях. С первого взгляда на него становилось понятно, почему это происходит. В нем не было той стра-. сти к земле, которой пылала вдова, он держался с беспечностью, предпочитая управлять своими владениями несколько свысока, на майор какого-нибудь помещик, живущий на своих землях и сам ведущий хозяйство— слова, которые он часто употреблял, — и тратить почти все время на обучение своих охотничьих собак. Всегда в отличном расположении духа, всегда готовый посмеяться, но был настолько же очарователен в общении насколько скучна и печальна была его благоверная, брюнетка с матово-желтой кожей, отличавшаяся невероятной худобой; казалось, она неизлечимо больна. Будь я более сведущ в супружеских отношениях, я заметил бы, что угрюмость жены была прямо пропорциональна веселому, жизнерадостному настроению мужа, его откровенному желанию нравиться. В подобных обстоятельствах, увы, требуется знание человеческой психологии, и жизнь начинала давать мне первые уроки. Сын и в самом деле был весьма обольстителен и прекрасно это сознавал, как, впрочем, сознавала это и его жена. В нем не было ничего от ветрогона: очень высокий, стройный, темноволосый, с чудесными сине-стального цвета глазами и тонким, с правильными чертами лицом, он к тому же всегда элегантно одевался, словно сошел со страниц журнала мод. Да, если говорить беспристрастно, на него нельзя было не обратить внимания. Я это сразу почувствовал, когда увидел, как он идет через двор в замшевой куртке и рыжих сапогах, впереди трусит веселый шальной пойнтер, а сбоку плетется жена, которая рядом с великолепным своим супругом кажется совсем бесцветной; так выглядит порою самка рядом с нарядным самцом в царстве зверей. Мы вышли на крыльцо и восхищенно смотрели на новоприбывших. Наконец-то и здесь начинается жизнь!

Сын поцеловал свою мать с нежностью, до глубины души тронувшей мою маму. Невестка весьма принужденно поцеловала свекровь и с видимым усилием казаться любезной пожала руку моей маме. Роли таким образом были распределены. Обольститель тут же назвал меня «старина», и собака радостно приветствовала меня.

Впрочем, я преувеличиваю свою проницательность. Впервые в жизни я оказался втянутым в конфликтную ситуацию, возникшую между взрослыми, в чьих отношениях я еще не сумел хорошенько разобраться, хотя уже улавливал некоторые признаки враждебности, которой предстояло только усилиться. Я ощущал напряженность атмосферы, она немного пугала меня, но нас-то с мамой это ведь не касалось, не правда ли? Мама тоже по-своему это почувствовала, но восприняла с радостью, настолько наскучила ей расслабляющая душу пасторальная обстановка, царившая в Эрне. В этот же вечер, когда мы остались одни в. ее комнате, куда я обычно заходил, чтобы поцеловать ее перед сном, она, с трудом сдерживая охватившее ее возбуждение, сказала:

— Знаешь, сугубо между нами, но мне кажется, что у них не так уж все ладно.

— Откуда ты это взяла?

— Мизинчик мне все рассказал. Ты ведь знаешь, чутье меня никогда не обманывает. Эта бедняжка несчастлива, — заявила мама с сочувствием, которое ввело меня в заблуждение, ведь я привык к тому, что раздоры являются неизбежным уделом всякой семьи и что мама всегда берет сторону женщины, ибо женщина — всегда жертва. Итак, нам предстоит излюбленное развлечение: быть настороже, жадно ловить каждый жест гла'вных действующих лиц и по мере возможности вносить свою лепту в эти раздоры, подливая масла в огонь. Значит, снова начинается настоящая жизнь!

Нот, я, конечно, по понимал еще тайного хода мами-пых мыслей. Она кружила по комнате, словно что-то искала, и задумчиво бормотала, как будто говорила сама с собой:

— Во всяком случае, лично меня мужская красота совершенно не трогает. Я считаю, что это все пустяки, не стоящие внимания. Приманка, не больше. Тебе не кажется?

У меня на этот счет своего мнения не было, но я с важностью искушенного в жизни наперсника подтвердил ее правоту и со спокойным сердцем отправился спать. Хотя почему приманка?..

И в самом деле, приезд молодых супругов внес в дом оживление. Сын забавлялся со своим пойнтером, равнодушно выслушивал хозяйственные советы своей матери, часто совершал длинные прогулки пешком, натаскивая вышеупомянутого пса, у которого оказались замечательные способности, или вообще ничего не делал, или, в силу природной своей беспечности, играл со мною. Отныне у меня был, как выразилась мама, старший товарищ, и я, обычно сдержанный и осторожный, клюнул на это товарищество, очень лестное для меня и, разумеется, способствовавшее установлению непринужденных отношений «старшего товарища» с матерью его маленького друга. Все это было вполне невинно, но вызывало со стороны супруги моего старшего товарища все возраставшее недоверие. Чутье не обмануло маму. Нелады между супругами скоро выплыли на поверхность, и вечерние посиделки, которые стали теперь много продолжительнее, утратили, несмотря на усилия госпожи Фрерон и ее любимой микстуры, свою первоначальную безмятежность. «Пейте шоум» — повторяла толстуха с настойчивостью рекламы, словно эта вонючая жидкость могла действовать успокоительно не только на печень. Но сколько мы ее ни глотали, толку не было никакого. Мы явно постепенно возвращались к чреватой бурями атмосфере нашей парижской жизни, с той существенной разницей, что в данном случае мы были не столько участниками сражений, сколько почти что наблюдателями и судьями.

После ужина все чаще стали играть в бридж, в котором полковница была очень сильна, иногда же для разнообразия забавлялись игрой в «чепуху», когда все поочередно пишут по слову, загибая бумажную полоску и пряча написанное от соседа, в результате чего получается очень смешная из-за своей нелепости фраза. Госпожа Фрерон-мать любила вписывать грубейшие непристойности и, когда написанное читалось вслух, умирала от смеха. Однако — весело было далеко но всем. Среди играющих затаилась — приходится теперь произнести это слово, — затаилась ревность.

Во всех этапах игры, в репликах игроков, в улыбках своего мужа, в строчках, которые выстраивались на бумажных полосках, словом, буквально во всем госпожа Фрерон-младшая усматривала некие тайные помыслы, подозревала подвох. Ревность все истолковывает превратно, делает двусмысленным каждый жест, и нужно самому испытать это чувство, чтобы понять, какие страдания оно причиняет. Горе, охватившее меня в Карнаке от измены Андре, было примерно того же свойства, но была и некоторая разница. Андре пренебрегал мною открыто. Здесь же я чувствовал, что молодая женщина страдает, но причины были мне еще непонятны. Ее поведение могло сойти за странность, за чрезмерную нервозность. Кстати говоря, именно это предположение выдвинули в качестве диагноза моя мама и полковница, и, должно быть, от того, что значение многих реплик и шуток, которыми обменивались за столом, от меня ускользало, я со свойственной детям жестокостью был склонен воспринимать происходящее как нечто весьма забавное. Что за глупость с моей стороны! Да, представьте себе, я с трудом удерживался от смеха, когда во время партии бриджа молодая женщина внезапно швыряла карты на стол и молча, с искаженным

Лицом уходила из комнаты. Тогда начиналось маленькое балетное представление. Игроки обменивались сострадательными взглядами, и через несколько минут муж в свою очередь выходил из комнаты или же в игру вступала моя мама: «Погодите, я ее приведу!» — чтобы с невероятным жаром, ей обычно не свойственным, содействовать примирению. Иногда в комнату возвращались оба супруга, иногда только муж, иногда только мама, и тогда уходил в свою очередь муж; иногда же все попытки оказывались напрасными, и мы сидели вчетвером перед рассыпанными в беспорядке картами, к великому разочарованию госпожи Фрерон, которой не дали доиграть партию и которая в очередной раз принималась сетовать на смешную чувствительность молодого поколения в семейных делах. Принимайте шоум.

Вскоре эта чувствительность приобрела еще более острые формы. Молодая женщина все чаще швыряла в середине партии карты и выбегала, бросая на нас свирепые взгляды. Как-то вечером, войдя в мамину комнату, я увидел, что она стоит, прильнув ухом к стене; она приложила палец к губам и возбужденно прошептала:

— Они ссорятся!

Я тоже прижал ухо к стене и в самом деле услышал голоса и плач, но слов разобрать не мог. Смеяться мне уже не хотелось. Мне вспомнились вопли, долетавшие до моей кровати в раннем детство через закрытую дверь, и поведение мамы удивило меня. Чужая ссора нисколько ее не огорчила, напротив, я чувствовал, что она охвачена тем сдержанным ликованием, с каким иногда люди воспринимают весть о скандале, даже если этот скандал несет кому-то беду.