Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы Страница 61

— Ибо закон запрещает мне прощать виновных!

— Ноги ваши стану целовать!

— До какой же степени падения вы можете дойти?

— Я в ваших руках! Не позорьте меня перед избирателями!

— Вы во что бы то ни стало хотите стать депутатом меджлиса? Так я вас понял?

— Умоляю…

— Если когда-нибудь вас выберут — чего только на свете не бывает! — и мы встретимся…

— Непременно встретимся, бей-эфенди, можете не сомневаться!

— Что вы мне обещаете?

В глазах Кудрета блеснул огонек надежды:

— Все, что вы пожелаете, только прикажите!

Прокурор в изнеможении опустился в кресло. Гнев его сменился глубокой горечью. «Неужели этот человек и ему подобные, — с ужасом подумал прокурор, — будут распоряжаться судьбой народа?»

— Лично для себя, Кудрет-бей, я ничего просить не стану. Молю об одном: если вы станете депутатом меджлиса, позаботьтесь о народе, о нашем бедном, нищем народе. — И, помолчав, он тихо добавил: — А теперь можете идти.

Шли выборы. Большинство избирателей голосовало за Новую партию. Такого подъема не помнили со времен окончания национально-освободительной войны, когда после одержанной победы встречали Мустафу Кемаль-пашу. Никто этого не ожидал, даже сами оппозиционеры. Было это осуждением власти одной партии с единым и неизменным шефом?

Да, народ восстал единодушно.

Но ему, видимо, не хватало сознательности, так как он связывал свои надежды лишь с переменой власти. Все были уверены, что новая власть даст каждому долгожданную работу, ну и, конечно, заработок, от которого зависят все блага жизни. Людям осточертело смотреть на роскошь богачей. И они решили, что для облегчения собственной жизни у них есть только один выход — отдать свои голоса сулившей золотые горы Новой партии.

А Новая партия обещала снизить цены на мясо, хлеб, соль, сахар, ситец, сигареты, масло, мед, жилье — словом, решительно на все, а также добиться изобилия, существовавшего в каких-то давно минувших временах, даже если для достижения этого придется взять на вооружение религию. Руководство партии делало вид, будто строго придерживается принципа не прибегать к религии как орудию политики, а на деле вело широкую устную контрпропаганду, привлекая на свою сторону духовенство.

Приказ об освобождении Кудрета Янардага из тюрьмы был получен по телеграфу.

За своим мужем Нефисе приехала с целой свитой. У ворот тюрьмы выстроилась вереница машин с единомышленниками и друзьями Кудрета. Плешивый Мыстык, Идрис и Длинный на радостях напились до умопомрачения и с нетерпением ждали своего кумира.

Начальником тюрьмы уже был новый человек, и Нефисе не удалось осуществить свою мечту: хорошенько отделать прокурора за его бестактность и грубость. Ничего, только бы «его превосходительство паша»[70] передал власть Новой партии… Но тут как раз и начинались все опасения и тревоги.

А что, если правительство под каким-нибудь предлогом объявит выборы недействительными и откажется передать власть? Эта мысль омрачила радость победы, лучезарной, как солнце, сдерживала ликование.

— Бей-эфенди, не забывай нас!

— Добейся всеобщей амнистии!

— Мы все как один отдали тебе наши голоса!

Сопровождаемые напутственными выкриками заключенных, Кудрет и Нефисе сели в голубую спортивную машину с откинутым верхом. Перед зданием тюрьмы было настоящее столпотворение, как в день страшного суда. Приветствуя рукоплескавших людей, Кудрет с королевским величием поднимал шляпу.

Вдруг он заметил писаря, который силился протиснуться к их машине. Кудрет отлично знал, что из-за него писаря уволили с работы. Но в такой торжественный момент ему было не до писаря!

— Поехали! Чего ждешь? — приказал он шоферу.

Машина тронулась, а за ней и весь почетный кортеж, состоявший из автомобилей самых разных марок и цветов, таксомоторов, микроавтобусов, за которыми, едва поспевая, бежали единомышленники…

В эти минуты Кудрет словно забыл обо всем, даже о Длинном и Идрисе.

Вдруг он вспомнил прокурора и брезгливо поморщился: почему этот тип так долго не выходит у него из головы?..

Перед зданием комитета Новой партии их встречала огромная толпа.

Кудрет встал с сиденья и, размахивая шляпой, сдержанно и элегантно приветствовал толпу, думая о том, как бы благополучно избавиться от этой проклятой жары, почитателей и поскорее попасть в Анкару.

Наконец машина остановилась. У входа в здание комитета двумя шеренгами выстроились члены партии. Аплодисменты не утихали ни на минуту. Нефисе с трудом следовала за Кудретом и, когда он стал подниматься по лестнице, схватила его за руку:

— Ты возьмешь меня с собой в Анкару?

— Это еще зачем?

— Неужели поедешь один?

— Об этом после, дорогая. Сейчас не время.

В здании комитета уже находились и другие избранники народа. Зал был набит ими до отказа. Появление Кудрета Янардага вызвало продолжительную овацию. Депутаты с восторгом приветствовали и поздравляли своего коллегу, которого так поддерживало руководство. Ведь он в отличие от них действовал смело и самоотверженно, да и в тюрьмах посидел во имя свободы, в настоящих застенках!

Кудрета обступили, стали обнимать, целовать. У многих в глазах стояли слезы радости. Теперь они возьмут власть в свои руки, превратят страну в райские кущи и принесут согражданам счастье, какое им и во сне не снилось!

Немного погодя торжественная процессия с флагами, цветами и лавровыми ветками под звуки зурны и грохот барабана прибыла на городской вокзал. Шум стоял невообразимый. Провожаемые аплодисментами осаждавших станцию, плакавших от радости людей, депутаты меджлиса поднялись в вагон. Поезд тоже был украшен флагами, цветами и лавровыми ветками.

В тот же день почти со всех концов страны под звуки зурны и барабана в Анкару отправлялись разукрашенные флагами, цветами и лавровыми ветвями поезда, автобусы, такси, машины, даже самолеты, оставляя позади светлые надежды и чаяния народа.

МУРТАЗА

Murtaza

Перевод M. Малышева

Редактор А. Файнгар

Главный технический директор, приходившийся племянником хозяину фабрики, позевывая, произнес:

— Итак, Муртаза-эфенди, обязанности твои — смотреть за порядком на фабрике. Будешь ходить по цехам, глядеть, чтоб мотки пряжи, шпульки, волокно, пакля и прочее не валялись, рабочие их не разбрасывали, за собой подбирали. И еще следи внимательно: когда прядильщики в конце смены сдают шпульки, то норовят их спереть, а потом еще раз весовщику подсунуть. Гляди за ними, стервецами, в оба! Впрочем, и за ткачами глаз да глаз нужен. Бессовестные людишки, бездельники. Сгрудятся в уборной, стоят, дымят и языками чешут. Задушевные беседы в отхожем месте…

Перед столом технического директора навытяжку стоит квартальный сторож Муртаза, слушает, не сводя глаз с начальства. И вдруг спрашивает, прервав речь директора:

— А мастера чего же, бей-эфенди?

— Хм… Да они, по правде, хуже рабочих… Только ты, Муртаза, в лицо им такого не говори. Тут осторожность нужна. Приметил, кого из мастеров на месте нет, запомни, а утром (директор хитро подмигнул) — обо всем мне… Понял?

— Как не понять! — с готовностью ответил Муртаза. — Яснее ясного. — И ноздри его хищно затрепетали.

Директор нажал кнопку звонка. В дверях появился рассыльный.

— Погляди, нет ли поблизости контролера Нуха. Скажи ему, чтоб пришел сюда.

— Контролер Нух — мой земляк, — продолжал директор, — на фабрике уже давно служит, лет десять или того более. Там, в родных краях, мы соседями были. Говорят, он меня в детстве на руках носил, на себе верхом катал. Я, конечно, этого не помню. А он по сему случаю не в меру развязно держится, границы дозволенного переступает. Между тем здесь, как известно, фабрика, предприятие, где не место бесцеремонности и панибратству. Рабочий фабрики в первую очередь должен работать! Как машина!.. Иначе наше дело будет терпеть убыток. Никакой фамильярности, разболтанности, халатности и прочего… Да по мне, хоть отец родной!.. Превыше всего — долг! Да-да, сперва долг, потом долг и еще раз долг! — Директор испытующе поглядел на Муртазу. — Я шутить не люблю. Чуть что, и одним пинком…

— Не разделяй, мой господин, заботы и долга! — выпалил Муртаза. — Поддержи меня, тогда и требуй исполнения долга…

Он запнулся, и лицо его налилось кровью.

— Говори, говори, — подбадривал директор, — тебе, видимо, есть что сказать.

— Слава аллаху, нечего, мой господин. — Он снова покраснел и смолк.

— Если ты о жалованье, — поняв его тайную мысль, сказал директор, — то не беспокойся. Твое дело — исправно служить…

— У меня ведь шестеро, да хранит аллах детей всех правоверных! Накорми их досыта, и я стану собакой у твоего порога.