Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы Страница 62

В дверь постучали. Вошел контролер Нух, человек лет сорока пяти, широкий в кости, с упрямым выражением на скуластом круглом небритом лице, покрытом густой сеткой сине-красных прожилок. Как полагается, он поздоровался с директором и вразвалку приблизился к столу.

— Вот тебе напарник в помощь, — сказал директор, кивая на Муртазу. — Чтоб с этого дня я не слышал твоих жалоб и причитаний: дескать, устал, измучился, с рабочими не справляюсь. Понял? Вместе будете дежурить.

Оторвав взгляд от пола, Нух вскинул голову, осмотрел Муртазу с макушки до пят и, ухмыляясь, произнес:

— Благодарствую, бейим. Конечно, вам ли не знать, что положение — хуже не придумаешь. Никудышный народишко наши работнички, прости их господи! — И брезгливо поморщился.

Муртаза, с презрением глядя на беспомощного контролера, который жалуется на рабочих, скривил губы в усмешке. Заметив эту усмешку, Нух насупился, сердито сверкнул глазами.

— Завтра вместе с Муртазой-эфенди пройдешь по фабрике, — сказал директор, — покажешь ему цеха, все ходы и выходы, расскажешь, как рабочие воруют шпульки, с ткачами познакомишь, щель в уборной не забудь показать…

— Да-да, ты уж завтра все покажи! — вставил свое слово Муртаза.

У Нуха от возмущения даже дыхание перехватило, но директор опять вмешался:

— Тебе, Муртаза-эфенди, наверное, надо форму квартального сдать?

— Так точно, бейим! Прямо немедля отправлюсь, сдам форму, с начальством попрощаюсь, ну и с сослуживцами тоже, а потом…

— Потом придешь, найдешь нас. А теперь ступай. Если не трудно, передай от меня привет комиссару.

— Так точно, бейим! Будет сделано: при первой возможности передать от вашей милости глубочайшее почтение…

— Глубочайшее почтение вовсе не обязательно, достаточно и привета.

— А потом, значит, найти контролера, а тот покажет мне фабрику.

— Да, пусть покажет. И главное, присматривай в прядильном цехе, чтоб не воровали шпульки!..

— Не изволь беспокоиться. Считай, этой заботы у тебя уже нету. Похожу по фабрике, присмотрюсь ко всему на месте, а потом… Как говорили нам начальники на курсах…

— Метрическое свидетельство при тебе?

— Удостоверение личности, бейим? Конечно, при мне, слава аллаху… — Вытащив из-за пазухи удостоверение, Муртаза положил его на стол перед директором. — Говорили, значит, на курсах, — продолжал он, — прежде чем приступить к исполнению обязанностей, надобно все изучить на месте!

Он замолчал и уставился на директора, желая узнать, какое впечатление произвели его слова.

— Все правильно! — подтвердил Кямуран-бей.

— Ну, значит, я пошел теперь?

— Да-да, ступай…

Отдав по-военному честь, Муртаза повернулся и строевым шагом вышел из кабинета.

Оставшись наедине с контролером, директор сказал:

— Будь настороже, Нух! Этого парня, переселенца, взяли тебе в помощь, но положиться на него полностью нельзя. Спросишь, зачем тогда брали? Резонный вопрос. Так уж получилось… Полицейский комиссар мне его подсунул. Он, говорит, у меня квартальным такое рвение проявляет, каждому встречному так и норовит по морде съездить. Может, пригодится, бери его, пристрой к делу… Ну а мне и неудобно отказать. Вот так!

Контролер слушал, хитро улыбаясь. Он поправил красную повязку, на которой белой масляной краской было выведено К, что означало «Контролер». На Нухе была светло-серая куртка из полотна местного производства.

— Чего прячешь улыбку в усы? — рассердился директор. — Думаешь, если земляк, то и ухмыляться тебе уж можно?.. Да ты для меня…

— Каюсь, виноват, бейим. Мне ль не знать…

— Так чего скалишься?

— А как тут не скалиться, бейим? Нос задирает выше горы Эрджияс[71]. А велика ли птица — квартальный сторож? Расшумелся про свои курсы-мурсы.

Директор рассмеялся.

— Твое дело — его приручить. Брось ему кость, вернее пса не найдешь.

— Это точно.

— Мизинца твоего он не стоит. На пятерых таких тебя не променяю, да буду я последним человеком, если вру!

— Премного благодарен вам, мой господин. Мне ль не знать…

Контролер Нух вышел из кабинета. Директор достал бумагу и принялся писать распоряжение в отдел кадров о назначении Муртазы на должность помощника по охране фабрики в ночное время с месячным окладом восемьдесят лир.

А Муртаза, покинув кабинет директора, продолжал маршировать строевым шагом, выпятив грудь, вытаращив глаза и глядя в одну точку прямо перед собой.

Дежуривший у фабричных ворот привратник Ферхад, выходец из Боснии, пораженный видом Муртазы, хотел окликнуть его и даже поднял руку, чтобы спросить, что с ним стряслось. Но Муртаза круто остановился и грозно прикрикнул:

— Ты мне эти штучки брось!

— Назначение получил? — спросил ошарашенный привратник.

— Получил! Еще чего надо?

— Поздравить хочу…

— А чего меня поздравлять? Это их надо поздравить — это им крупно повезло!.. — Муртаза заложил руки за спину. — Вот ты как думаешь, кто я? Думаешь, я как все? Знаешь, что мне технический директор сказал? Ни черта не знаешь, дундук. Директор так прямо и сказал: «Тебя я, дескать, беру на мою фабрику, чтоб ты на ней порядок навел, чтоб дисциплину подтянул. Ты, говорит, службу знаешь, недаром окончил курсы». Вот так-то! Кончил бы курсы, знал бы, что значит служба, не моргал бы глазами да не махал руками, когда начальство идет!

Привратник, так ничего и не поняв, опять полез с поздравлениями, но Муртаза зло обрезал:

— Да пошел ты!.. Байбак! — и выскочил за ворота.

Прямо напротив фабричных ворот находилась чайхана.

Раньше в этом помещении с бетонным полом располагался склад для хранения тюков с хлопком. Штукатуренные, небеленые стены были увешаны картинами. Одна изображала султанский флот среди черных бушующих волн: корабли развернулись в боевом порядке, чтобы устремиться на противника. Другая — атаку султанской кавалерии: лихие красавцы воины в чалмах, размахивая кривыми саблями, врезаются во вражеские ряды. Рядом с этими двумя висела еще картинка, на которой был нарисован тоскующий влюбленный. Затем шли изображения героев народных сказаний: Тахира и Зухры, Арзу и Камбер, Караджаоглана и Кара-Кыз и, наконец, Кёроглу и Айваза. Оба верхом на лошади, Кёроглу — с длинными густыми усами, рука его сжимает рукоять ятагана; Айваз — с нежным девичьим лицом, в руках у него сладкозвучный саз; поет соловей на кусте цветущих роз; в синем небе плывут белые, легкие, как пена, облака.

Когда Муртаза вошел в чайхану, там было полно народу. Люди толклись в клубах хлопковой пыли, сидели за столами группами, накинув на плечи пиджаки, говорили, смеялись, спорили, жаловались на ничтожную почасовую оплату, которой едва хватало, чтобы купить хлеба и провизии в фабричной лавке, где продавали на выданные в счет жалованья жетоны. Это были рабочие дневной смены, до которой оставалось еще полчаса.

Муртаза застыл в дверях. Он стоял, нахмурившись, уперев руки в бока, грозно взирая на людей, на беспорядок и грязь в чайхане. Его выводило из себя развязное поведение рабочих, которые, усевшись верхом на табуретках и лавках, орали, хохотали, не обращая ни на кого внимания.

«Бедняга ты, технический директор! — подумал Муртаза. — Видать, не зря взял меня на свою фабрику…»

Муртаза вошел в чайхану все с тем же грозным видом: руки в боки, брови нахмурены. Повел своим хищным, острым носом, огляделся в поисках свободного табурета. Но везде сидели люди, занятые своими разговорами и делами, не замечавшие его.

А ведь вошедший был не кем иным, как ночным надсмотрщиком, который окончил курсы и пользовался доверием самого технического директора фабрики!..

Муртаза хлопнул своими огромными ручищами и громко позвал:

— Хозяин! Эй, хозяин!

Гул человеческих голосов, напоминавший гудение пчелиного улья, стих. Головы людей повернулись к Муртазе.

— Тихо там! — гаркнул в ответ чайханщик. — Что случилось?

— Что случилось, что случилось! — крикнул Муртаза. — Час стоит человек, ищет табурет, а никто и ухом не поведет.

Каждый день в чайхане столько разного народу перебывает, и квартальных, и полицейских, и штатских, разве за всеми уследишь?

— А-а! — понимающе кивнул чайханщик. — Вот оно в чем дело… Гарсон, сынок…

После небольшой суеты гарсон принес табурет, выслушал Муртазу и с недоуменным видом подошел к стойке.

— Уста, этот квартальный просит чаю, только сказал, чтоб стакан для него мылом помыли…

— Чего? — переспросил удивленный чайханщик.

— Стакан…

— Ну?

— Мылом, говорит, чтоб помыли… — Гарсон даже поперхнулся от смеха.

— Я должен помыть стакан? Я?.. Помыть мылом?.. Он так и сказал, этот квартальный?..

Вокруг Муртазы сгрудились самые отчаянные из ткацкого цеха: Бекир Камбала, Сеид Летучая Мышь, Джафар Очко, Тощий Неджип, Квадратный Джамаль… Человек десять или того более окружили Муртазу, глядели на него, выжидая, когда можно будет его поддеть, глупо хихикали и зубоскалили.