Алексей Слаповский - Большая книга перемен Страница 62

Ничего этого не было.

Было просто утро. Пили кофе. Не в тесной кухне, как пьют кофе обычные люди, а в гостиной. Кухни у него вообще нет, какой-то закуток с плитой, отгороженный ширмой. «Я почти не ем дома, а по мелочи приготовить – мне хватает».

В гостиной по периметру – книжные шкафы. Под старину, а может, и старинные. Он сказал – «в колониальном стиле».

Еще в гостиной кресла, тоже под старину, диван, журнальный столик, он же чайный и кофейный, огромная панель телевизора на стене. Какие-то абстрактные картины. Красиво, очень красиво, но не совсем уютно. Когда она будет там жить, она многое переделает. Шкафы не тронет, мебель тоже, а вот на окна что-то нужно, они голые. Яна знает, что это модно, но все равно неприятно – будто любой может заглянуть, хотя окна и выходят на глухую заднюю стену какого-то здания. И во дворе голо. Это тоже плохо, можно же посадить деревья, они за три года дорастут до окон.

Перестань, не мечтай об этом, ты не будешь там жить. Никогда.

А почему? Я что, не красивая, не стройная, не умная? Я вполне его достойна. Я все понимаю, что он говорит, я умею слушать. И мне удалось сказать что-то неглупое.

Он гений, но я тоже ничего себе.

Я была великолепна.

Мечта, сказка, пучина эротики.

Я была дура. Я была дура-дурой. Я была провинциальной дурой, он разочаровался, поэтому и промолчал, чтобы не обидеть.

Он молчал потому, что боялся проговориться. Боялся выдать свои чувства.

Никаких чувств у него нет. Он пригласил меня, как девушку по вызову, технично обработал, получил удовольствие – причем даром. И все. И больше ничего.

Но он так смотрел, как он смотрел, блин, как он смотрел ночью в глаза – будто я была единственной и последней его женщиной.

Ерунда. Он изучал. Он сравнивал меня с кем-то. С этой Дашей? Да я убью ее, просто убью, не морально, а так, как обычно убивают – ножом, кирпичом, под машину толкну. Или зазвать в кафе «Мукомольня», там действительно была когда-то мельница, внутри очень смешно: к стенам прилепились металлические балкончики, на каждом помещается столик на два человека, а к балкончикам ведут крутые лестницы. Если упасть с верхнего, который под потолком, можно запросто разбиться. Приглашаю ее туда и незаметно сталкиваю. Вообще неясно, как там никто еще не упал до смерти. Сталкиваю. Она падает. Он горюет, я выжидаю время и прихожу к нему. Он понимает, что лучше девушки в Сарынске нет. Потом они переедут в Москву. Загородный дом. Бассейн. Серебристая машина. Двое детей. По утрам бег, она в отличной форме. Вечер, гости, знаменитые артисты. Длинное платье, голые руки и плечи, высокие каблуки. Покачивая бедрами. Все оборачиваются и смотрят. «Однако, ему повезло. Сколько ей? А выглядит на восемнадцать». Подходит какой-то лохматый тип с кольцом в носу. Говорит – бла-бла-бла (по-английски). Я ему тоже – бла-бла-бла. По-английски, свободно.

Нет, с ней надо подружиться. Надо узнать, какие у них отношения. Узнать, чего она от него хочет. Вообще-то она мне, как ни странно, нравится. Может потому, что она ему нравится? Тогда почему бы не договориться и не пожить втроем? Я не в претензии.

Что же делать?

Господи, я в тебя поверю, подскажи только, что делать?

Ничего.

Это кто сказал, Он сказал или я сказала?

Неважно. Главное – это правильно. Это как озарение. Ничего не делать. Я изучила его уже так, будто знаю сто лет. Он не терпит каких-то встречных действий. Тем более, когда надоедают. Ничего не делать. Ждать. Сделать вид, что все равно. Пусть ему будет приятно. Они не любят напрягаться – все. Вот пусть и не напрягается.

Но что делать?

Как что? Ничего! Решено ведь уже.

Легко сказать – ничего. А кто умеет делать ничего? Вы пробовали? Это самое трудное! Это, как он ей уже объяснил, все равно что ничего не играть. Самое трудное в театре – не играть. Но как – совсем не играть или играть то, что ты ничего не играешь? Тут какая-то хитрость.

А может, он меня просто полюбил? И никаких проблем?

Нет, не надо. Это даже еще страшней, чем если совсем не любит. Пусть полюбит, но постепенно. Потому что, если сразу, можно сойти с ума.

Надо разложить пасьянс. Косынку. С виртуальным денежным результатом. Если выйду в прибыль – получится, если нет – не получится. Что получится? Неважно. Или как на ромашке – любит не любит? Неважно. Выиграю – хорошо. Не выиграю – плохо. Перестаю думать и мучиться. Будто ничего не было. Раскладываем…

Яна разложила один из простейших компьютерных пасьянсов. Пальцы подрагивали.

Не получилось.

Один раз не считается. Еще раз.

Черт. Еще хуже. Ладно, еще один раз – и все. Тем более что это ничего не значит. Я не гадаю, я просто играю.

Получилось!!! Вот правду говорят, что Бог любит троицу! А раз так, то третье – самое верное. Все будет отлично. Он меня любит. А не любит, так полюбит. А не полюбит, и ладно, я-то его люблю – и никуда он теперь от этого не денется!

Сторожев весь день работал, делал то, что нравилось ему меньше всего – руководил. Обнаружил пыль на окнах, грязь в углах, путаницу в отчетности, в больничных картах. Все распустились, разнежились, размягчились. Не вы виноваты, господа, успокойтесь, я сам виноват. Но исправлять будете – вы.

Позвонил Наташе, сказал, что будет к вечеру. Она не спросила, где был, голос ее был печальным и виноватым, Сторожеву стало жаль ее, он бодро сказал, что просто устал, на клинику грядет проверка областного минздрава, вот он и психует.

Положил трубку, подумал: сколько можно обманывать женщину и себя? Он ведь наметил вечером окончательно поговорить с ней. Зачем откладывать?

И Сторожев, перезвонив, сказал:

– Наташа, я не хочу ничего объяснять, да и не нужно. У нас ничего не получается. И не получится. Мне будет одному плохо, но я хочу быть один.

– Возвращайся домой, – сказала Наташа. – Здесь никого не будет. Зачем тебе где-то болтаться? Часов до шести я вполне успею.

– Вызови такси, грузовое, не таскай вещи сама, грузчикам я сам потом заплачу, или пусть мне позвонят, я съезжу в их фирму, оплачу авансом, – заботливо говорил Сторожев, не сразу сообразив, что эта заботливость может выглядеть издевательски.

– Не беспокойся, я сама все сделаю, – сказала Наташа.

Господи боже ты мой, разозлился и на себя, и на Наташу Сторожев. Чем добрее и душевнее относится к тебе нелюбимая женщина, тем больше ты ее ненавидишь!

Впрочем, нет, о ненависти речь не идет. Но раздражение нарастает и может выплеснуться. Надо заканчивать разговор.

– Дело не в тебе, – сказал Сторожев. – Ты идеальная женщина. Это я виноват во всем. Меня твоя идеальность угнетает.

– Не идеальность угнетает, я тебя угнетаю, – сказала Наташа. – Ты все правильно делаешь. Надо было раньше.

Она права. Надо было. А сама не могла догадаться?

– Раньше мне было хорошо. Мне и сейчас хорошо. Но… В общем…

– Валера, хватит, зачем ты меня мучаешь?

– Чем я тебя мучаю?

– Все, я вызываю машину. Извини.

Сторожев положил трубку, но потом его не раз подмывало позвонить еще. Что-то сказать. Но что? Около шести он представил, как загруженная машина отъезжает от дома и Наташа бросает последний взгляд на окна. Сторожев то ли взвыл, то ли коротко заплакал (был один в своем кабинете), сглотнул боль, сказал себе: терпи. Надо терпеть.

Приехав домой, осмотрелся. Наташа так собрала вещи, что отсутствия их даже незаметно (может, потому, что и раньше не высовывались, не напоминали лишний раз Сторожеву, что она тут живет), в холодильнике и на плите ничего нет приготовленного – чтобы он не грустил, ужиная тем, что она ему оставила, и невольно вспоминая ее.

Все как было, когда он жил один. Умница.

Сторожев разделся до трусов, включил телевизор, уселся перед ним, почесываясь во всех местах, – а что? Теперь он вольный казак, глаза за ним нет, что хочет, то и делает. Может даже и пердануть во всю сласть, чего он себе при Наташе, конечно, не позволял, а это при его проблемном кишечнике и склонности к метеоризму было дополнительным неудобством. Сторожев поднатужился, но, как назло, ничего не вышло, только сфинктер зря растревожил, и тот заныл: предвестие геморроя. Еще не созревшего, но – не за горами.

Сторожев позвонил Коле и попросил телефон Даши.

– Я тут для клиники хочу портреты своих передовиков сделать, она возьмется?

– Она за все возьмется, записывай, – сказал ничего не подозревающий Иванчук.

Сторожев записал телефон, хотел сразу же позвонить и назначить встречу насчет этих самых портретов клинических передовиков, но передумал: слишком много событий на сегодня. Надо поспать.

Володя Марфин не понимал, что происходит. Даша, которую он не видел несколько дней, явилась вечером веселая, возбужденная, как всегда, когда у нее было много интересной работы, но почему-то рассказывать о ней не стала (обычно рассказывала), потащила его ласкаться. Что ж, он очень даже не против.

А потом вдруг сама завела речь о том, от чего раньше отмахивалась, – о возможности открыть свое дело, свой фотографический салон, снять, действительно, помещение. Ей настолько не терпелось, что вскочила голышом с постели, начала искать на сайтах сарынской недвижимости объявления о сдаче помещений в аренду. Сокрушалась, что маловато предложений или всё окраины, глухие места. А доступность в наше время – первое дело. Вот, пожалуйста, в торговом центре «Спектр» бери хоть двести метров за умеренную плату, но где этот самый центр? За нефтебазой. А где нефтебаза? А там, где Сарынск фактически уже даже не город, там вокруг поля какие-то, совхоз какой-то пригородный. Построили сдуру, никто туда торговать не идет, вот и ищут теперь, кому бы сдать.