Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 62

Аста была не замужем, и матримониальные перспективы её, похоже, не особенно привлекали. Её, пользуясь терминологией того времени, можно было назвать свободной женщиной. У неё было несколько любовников, и она их меняла, следуя только собственным капризам. Двое даже сделали ей предложение, но она со смехом заявила, что семейная жизнь не для неё.

— Я женщина, — объяснила она как-то с удивившей Виктора трезвостью, — а женщинам-художницам пробиться вдвойне трудно. Как ты думаешь, что произойдёт, если кому-нибудь удастся затащить меня под венец? Тут со мной и покончено. Мои любовники — достойные люди, но они мужчины, а у мужчин своё представление, какой должна быть замужняя женщина. Им даже не придётся меня переделывать — сама начну приспосабливаться. Стану домохозяйкой. Нарожаю детей. Заброшу живопись, разве что по воскресеньям иногда — так, для баловства. А через несколько лет покончу жизнь самоубийством, оставив безутешную семью. Так что лучше замуж не выходить.

Мир искусства — мужской мир, утверждала Аста, поэтому она и бросила академию. Потом только Виктор сообразил, что причины были совершенно иными… По тем или «иным» причинам она иногда вдруг исчезала на несколько недель и не давала о себе знать. Но что касается половой дискриминации, Аста была права. Он встречал множество галеристов, директоров музеев, антикваров и не мог припомнить, чтобы среди них были женщины, занимающие более или менее важное положение в этом мире. И всё равно, Аста была исключением из этих неписаных правил, из того установившегося расклада, который он наблюдал, сидя в первом ряду партера стокгольмской культурной жизни. Через неё он познакомился со многими художниками. Это с её подачи он как-то сидел и всю ночь пил коньяк в «Оперном погребке» с Эйнаром Йолином[103]. Это она представила его Бруру Юрту[104], а как-то взяла с собой в кондитерскую «Ватикан», чтобы поучаствовать в совместном чаепитии с её кумиром — Сири Деркерт[105].

И наконец, как истинная норна[106], она сплела нить его судьбы — познакомила с молодым коллекционером Фабианом Ульссоном.

Фабиан и Аста были знакомы с детства — они росли в фешенебельном квартале в Васе, вместе проводили лето в архипелаге Турку. Дед Фабиана, лесопромышленник, сколотил огромное состояние ещё во времена Великого княжества, а отец, Петри Ульссон, с никогда не изменяющим ему политическим и деловым чутьём, как опытный лоцман, провёл корабль своей империи через бури борьбы за независимость и войн. Родня владела огромными лесными богатствами в Средней Финляндии и пилорамами чуть не по всему берегу Ботнического залива. Помимо этого, у них было несколько бумажных заводов в сульфатном поясе от Эсбу на юге до Карлебю на севере. Мать Фабиана, урождённая фон Эссен, принесла в семью капитал, которого империи более всего не хватало с тех пор, как первый патриарх, с роскошной шевелюрой и незажженной сигарой в углу рта, ошеломил всех скандинавских лесопромышленников, закупив американские машины и введя в финских лесах тейлоровский конвейер. Она принесла в семью иной капитал: капитал культуры.

Будучи третьим номером среди наследников, почти самый юный и, по мнению семейного совета, наименее приспособленный для ведения дел, Фабиан получил задание этот капитал приумножить. Он получил прекрасное образование в университете Турку и, защитив в двадцать один год диссертацию по истории искусств, приехал в Уппсалу заниматься научной работой. Он послушно следовал советам из главного штаба семьи в Тампере, но указания становились всё менее регулярными и всё более противоречивыми — все силы родственников уходили на достижение более или менее сносной гармонии между бумажной промышленностью и недавно купленным разорившимся газетным концерном.

Проведя в своей келье в Уппсале год за изучением перехода от классицизма к готике в шведской живописи, Фабиан получил приказ переехать в Стокгольм и прикупить полотна, которые могли бы украсить вестибюли финской и шведской головных контор. Мать намекала, что у семьи есть планы создания собственного музея.

Первый раз Виктор увидел Фабиана на вернисаже в обществе Асты Берглунд. Какой-то юный художник, чьё имя вскоре будет забыто, дебютировал серией работ маслом. Среди рослой северной публики выделялся высокий молодой человек с несомненно аристократическими чертами лица. Он непринуждённо беседовал с галеристом. Это и был молодой коллекционер Фабиан Ульссон.

— Я должна познакомить тебя с Фабианом, — сказала Аста, таща Виктора за руку, — мы учились в одной частной школе и всё детство провели вместе на архипелаге. Мы были как брат и сестра… это я научила его курить.

Первое впечатление нельзя было называть благоприятным. Молодой сноб, решил он после первых двух минут беседы. Блестящие локоны, похожие на чёрных щеголеватых лесных слизней, красивое мужественное лицо. Клубный блейзер на мускулистом холёном торсе. Вид у молодого человека был на редкость здоровый, казалось, он защищён прочным иммунитетом против всех жизненных неурядиц и никаких слабостей у него нет. Галерист раболепно поддакивал каждому его слову. Фабиан обнимал за талию молодую девушку, сестру, как поначалу решил Виктор, но Аста быстро вывела его из заблуждения.

— Это его потенциальная невеста, — шепнула она. — Эрика Кройгер. Банкиры, финансисты…

— Спичечные короли?

— Это боковая ветвь. У её отца адвокатура…

Но Фабиан, вопреки поспешному умозаключению Виктора, оказался очень интересным собеседником. Он был скромен, остроумен и для своего возраста прекрасно образован. На вернисаже он оставил три красные метки, которые галерист с довольным видом сразу же прикрепил около трёх небольших полотен.

— Мне понравились эти работы, — сказал Фабиан. — И если бы они мне даже не так понравились, я всё равно бы их купил. Никогда не знаешь… иногда проходит несколько лет, на картину смотрят тысячи глаз, и она от этого становится всё лучше и лучше.

Он повернулся к Виктору, и Аста представила их друг другу. Они самым естественным образом заговорили о Германии — у его семьи были там деловые интересы.

— Просто невероятно, как быстро изменилась Западная Германия, — сказал он. — Думаю, через пару лет они доведут производство до довоенного уровня. Отец был там недавно… восстановление идёт с рекордной скоростью, а восточный сектор по-прежнему в состоянии чуть ли не римского упадка. Как вы думаете, Виктор? Страна так и останется поделённой на части?

— Что заслужили, то и получили… Может быть, это разделение заставит немцев заняться собственными проблемами… я хочу сказать, хорошо бы они заглянули в своё собственное нутро и перестали коситься на соседние территории.

— Я слышу речь истинного антипатриота, отягощённого чувством коллективной вины, — улыбнулся Фабиан и протянул ему портсигар. — Очень дипломатично. Но со мной вы не должны испытывать угрызений совести. Финны и немцы совсем недавно были братьями по оружию. Мои старшие братья сражались бок о бок с немцами на Карельском перешейке. Если вы, немцы, считаете, что заслужили ваши нынешние несчастья, значит, мы пользуемся незаслуженным счастьем.

— Не принимайте его всерьёз, — сказала Эрика. — Он переругался с семьёй из-за своих взглядов. Фабиан всю войну был на стороне англичан. Он ненавидит наци. А отец его очень симпатизировал немцам…

Она с гордостью поглядела на своего кавалера.

— Германия много лет служила для нас примером, — продолжил Фабиан, беря бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта. — И для шведов тоже. Гран-тур любого юноши начинался в Берлине или Гёттингене. Мы знали язык почти как истинные немцы. Теперь всё изменилось. Необратимо. Англосаксонское влияние будет доминировать как минимум два поколения; наша культура всасывает английскую, как вакуум… да это и есть вакуум, если вспомнить пустое место, оставленное Германией…

— Вы же помните слова Черчилля, — вставила Эрика, — премьер-министр говорил о «железном занавесе»…

— Но финский реваншизм приводит меня в ярость, — сказал Фабиан с иронической улыбкой. — Карельская национальная ностальгия. Выборг стал ни с того ни с сего колыбелью всех финнов. Но если бы мы не продолжали войну, Карелия осталась бы нашей.

Виктор вспомнил Берлин. Даже в моменты тяжкого одиночества он не испытывал никакой ностальгии по этому городу. Интересно, как там Георг Хаман… он ничего не знал о нём с тех пор, как они расстались. Но что-то подсказывало ему, что с Георгом всё в порядке.

— А как вы оказались в Швеции?

Виктор пересказал свою затвержённую наизусть историю, в подлинности которой никто не сомневался… он даже иногда и сам не сомневался, по крайней мере в те моменты, когда ему удавалось самовнушение. Нечего и удивляться, что шведы, этот наивный народ, верили ему безоговорочно. Фабиан и Эрика смотрели на него с восхищением.