Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 63

— Так вы служили в английском флоте? Добровольцем?

— Когда я вербовался, у меня был статус беженца. Двадцать два года, с превосходным немецким… Такие, как я, были им нужны.

Виктор замолчал, давая понять, что с неохотой вспоминает всё это; он стал виртуозом по части перевода разговора в нужное русло. Они вновь заговорили об искусстве — о положении начинающих художников.

— Фабиан удерживает на плаву целое поколение молодых живописцев, — сказала Эрика с плохо скрытым обожанием.

— В том числе и меня, — вставила Аста. — Как только мне нечем платить за квартиру, а у Тугласа нет конторской работы, тут же появляется Фабиан. Он как будто только и ждёт этого момента — интересуется каким-нибудь рисунком углём или тушью… и приобретает их как раз за ту сумму, которой мне не хватает, чтобы оплатить счета.

— Пожалуйста, не кокетничай. Твои работы я покупаю исключительно из любви к искусству, а вовсе не потому, что я такой уж добрый самаритянин. Я покупаю их для своей личной коллекции. И не забудь, откуда деньги: зелёное финское золото.

— А когда ты сделаешь меня знаменитой?

— Через год, Аста-красавица, через год. И не я, а рынок, подгоняемый плёткой слухов. Обещаю, что тебе не придётся вступать в вынужденный финансовыми обстоятельствами брак. Обещаю, что тебе не придётся жить на подаяния твоих любовников… или таких людей, как я… — Он незаметно глянул на ручные часы и перевёл глаза на невесту. — Нам вот-вот надо будет уйти. Коктейли в финском посольстве… это входит в мои обязанности. Но я хочу пригласить вас отужинать в ближайшие дни. По-моему, ты ещё не была в моей новой квартире… и захвати своего… м-м…

— Друга, — сказал Виктор. — Мы с Астой просто друзья.

В следующее же воскресенье они ужинали в шикарной семикомнатной квартире Фабиана на Сибиллегатан. До Пасхи оставалась ещё неделя. Дожди и холод наконец отреклись от престола в пользу тёплого южного ветерка. Окна на Эстермальмскую площадь были открыты. Служанка в чёрном накрывала стол, в кухне колдовал нанятый повар. Ароматы четырёх блюд заполняли столовую, а Фабиан и Аста никак не могли оторваться от детских воспоминаний. Эрика села за рояль и пела какие-то куплеты, а Виктор с природной скромностью пристроился в уголке. Ему нравилось всё, что он видел, и немного удивляло. Фабиан Ульссон был моложе его на пять лет… а может быть, и не моложе, а старше — он подчинялся другим временным законам, они словно выросли на разных планетах. Фабиан был наивен и в то же время самоуверен, что вообще-то должно было произвести на Виктора неприятное впечатление. Но он объяснил это тем, что жизнь никогда ещё не преподносила Фабиану уроков, и ему не хотелось разочаровывать молодого человека. Зачем доставлять неприятности ни в чём не повинному и к тому же явно добросердечному мальчику?

После ужина девушки пошли в салон играть в бильярд. Фабиан пригласил Виктора в кабинет выкурить сигару. Над камином висел Клее, а на противоположной стене — работа маслом Габриель Мюнтер.

— Значит, вы с Астой просто друзья? — спросил Фабиан.

Виктору послышалось в его голосе облегчение.

— Конечно. Для меня этого больше чем достаточно. Я с трудом общаюсь с ней больше трёх дней подряд. Её энергия меня утомляет.

— Не знаю почему, но мне тогда показалось само собой разумеющимся… Вы выглядели так, как будто собираетесь завести ребёнка.

За окном со стороны Меларен плыла армада облаков, постепенно редеющая по мере приближения к Балтике — облака словно тонули одно за одним в морской синеве вечернего неба.

— Я не знаю, предназначен ли я вообще для семьи… — сказал Виктор. Хотя из всех женщин, которых он в жизни встречал, Аста была единственной, к кому он чувствовал какое-то подобие влечения.

— А почему нет? Мир стал заметно лучше… теперь он более или менее похож на место, где можно жить. Несколько лет назад всё было чернее ночи, а теперь на горизонте вроде бы светлеет…

— Не знаю, согласится ли с тобой Аста. Она прирождённая пессимистка.

— Я слышал, вас познакомил Яан Туглас. Он помогал мне пару раз восстановить семейные реликвии… В высшей степени компетентный человек. Я, кстати, кое-что разузнал и о тебе. Многие считают, что ты работаешь не хуже.

— Об этом не мне судить…

Впервые за долгое время Виктору пришлось задуматься, прежде чем он вспомнил шведское выражение. Фабиан, похоже, заметил его неуверенность:

— Если хочешь, можем говорить по-немецки…

— Нет-нет, вовсе нет. Язык… в языке начинаешь сомневаться, только когда его более или менее выучишь, потому что уже тянет вглубь. А что касается моей работы, то для меня это непрерывная радость — спасать искусство для будущих поколений. Когда мои соотечественники в течение долгих двенадцати лет только и делали, что его разрушали, старались, чтобы оно исчезло с лица земли… словно бы и я в ответе за них. Мне стыдно.

— Ты говоришь как человек, в которого Аста точно могла бы влюбиться. Ты точно не спишь с ней?

Слова повисли в воздухе, как на невидимых крючках. Виктор чувствовал, что краснеет, и ненавидел себя за это.

— Да, точно…

— Не знаю, что на меня нашло. Какое я вообще имею право об этом спрашивать! Прошу меня извинить, я не хотел тебя смущать.

— Ты живёшь один в этой квартире?

— С моими маленькими сокровищами. И ещё служанка, она прибыла вместе с остальным инвентарём из Финляндии.

— Это же наверняка очень дорого…

— Я из очень состоятельной семьи, Виктор. Мне следовало бы стыдиться своих привилегий, но я, похоже, лишён социальных комплексов.

Он плеснул кальвадос в два пузатых бокала и протянул один Виктору.

— А Эрика? Почему она здесь не живёт?

— Ей только девятнадцать, и мы же ещё не женаты. Состоятельные семьи обычно консервативны… её семья ни за что не позволила бы ей переехать ко мне без свидетельства о браке, и так же думают в лесопильном дворце по другую сторону Балтийского моря…

— Но они же знают, что вы вместе?

— На радость династии Кройгер и династии Ульссон. Они надеются на взрыв внимания в обществе и прессе. Наши родители будут рады погреться в лучах славы друг друга. У богатых свои игрушки, как говорят. Осенью должно состояться обручение.

Фабиан криво улыбнулся, одним глотком опустошил бокал и налил ещё, примерно на дюйм.

— Давай поговорим о чём-нибудь другом, — предложил он. — Расскажи мне про Берлин в годы войны. Отец был там, говорит, потрясающий город.

— Мне бы не хотелось рассказывать про Берлин. Как ты говорил недавно? Горизонт светлеет? Вот там-то мне и хотелось бы находиться…

— Мне нравится загадочность. Я вырос среди загадок, это моя вторая натура.

— Я вовсе не собирался быть загадочным, зря ты так подумал.

— Но эффект произвёл именно такой…

Из салона послышался смех — последним ударом Аста вырвала победу. Виктор рассматривал картину Габриель Мюнтер.

— Где ты это купил?

— На аукционе. Бедному беженцу из Германии срочно нужны были деньги. Тебе нравится Мюнтер?

— Очень. Она была моей любимой художницей много лет… Я думаю, она сильнее, чем её жених Кандинский. Странно, но нацисты её терпели.

— В наше время попадаются такие работы… Много картин ещё носит ветер.

— Я знаю…

Фабиан допил кальвадос.

— Пойдём к девушкам, — сказал он, — а то они уже, наверное, удивляются, почему мы застряли.

После этого вечера несколько ночей подряд Виктору снились странные сны. Он снова в Берлине, в лавке на Горманнштрассе, но компаньона его зовут не Георг Хаман, а Фабиан Ульссон. Они продают марки и автографы, но почему-то не принимают никакой валюты, кроме фальшивых фунтов стерлингов. Город ещё цел, на бульварах полно народу, на Ку-дамм кипит бойкая торговля. Тиргартен, как всегда, зелен и уютен, штурмовиков не видно… Никаких эротических видений у него не возникало, но, когда он просыпался в своей комнатке на Лестмакаргатан, чувствовал себя совершенно измочаленным, как после долгой ночи любви, которой ему ещё ни разу в жизни не довелось испытать… Он поднимался, пил чай и проклинал северные белые ночи — теперь уже не уснуть.

Он не знал, почему он потерял покой — то ли эти сновидения были тому причиной, то ли ужин у Фабиана Ульссона. Всё эту неделю он пытался найти Асту Берглунд, но она куда-то исчезла, словно ушла в подполье, и не отвечала ни на телефонные звонки, ни на записки, которые он оставлял у неё под дверью. Туглас уехал по делам, а у Виктора не было никакого желания сидеть в ателье.

Он вышел на улицу, в вечереющий Стокгольм. Несколько недель назад на углу Норрландсгатан и Смоландсгатан он обнаружил вновь открывшийся кафе-бар. Найти заведение было довольно трудно. Вывеска отсутствовала, занавески задёрнуты — это было чистой случайностью, что он вообще туда зашёл.