Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM Страница 62

В это время у меня в голове промелькнуло множество не совсем достоверных цитат, среди которых мне запомнилась такая: «Я есмь Воскресение и жизнь, сказал Господь Бог»[102]. Понятия не имею, откуда это, я не слишком сведущ в Священном Писании. А потом ещё одна строчка — «воля, воля, вольности темница» — лучшего из наших современных поэтов[103]. Но мне не приходило в голову ничего такого, с чего мы могли бы начать переговоры о её будущих занятиях. Появилось ощущение, что от меня что-то ускользает, и оно крепло, крепло. Допив виски, я сказал, что мне пора идти.

— Значит, ничего не можешь придумать? — мрачно спросила она. — Если я в самом деле серьёзно больна и скоро умру, а вы скрываете от меня правду…

Это был выход из положения, который она предлагала мне, но я по наивности упустил свой шанс.

— Ну уж нет. Ты здоровее, чем когда бы то ни было.

Я ушёл, на прощание нежно поцеловав её в беспокойный лоб; и радовался, что ушёл, потому что мне надо было всё обдумать в спокойной обстановке своего дома.

Зная о нарастающем желании Иоланты обрести свободу, я не очень-то удивился, однажды утром обнаружив её в отличном настроении, одетой в купальник и дремлющей в шезлонге в саду. Коротко и с удовольствием рассмеявшись, она заявила:

— Хенникер со мной не разговаривает. Она в ярости, Феликс, и клянётся, что обо всём доложит тебе и доктору Маршану. Я сказала: докладывай; но меня поразило само слово, словно я в тюрьме или в школе для девочек. И всё потому, что я провела полдня в Лондоне, не поставив её в известность. Но ведь она не отпустила бы меня — так зачем же мне ставить её в известность? И вообще, у кого я должна спрашивать разрешение? У вас?

Собственно, да; она должна была сообщить кому-нибудь. Но я ничего не сказал. Тогда она вопросительно посмотрела на меня, как бы решая, то ли возмущаться, то ли держать защиту и делать обиженный вид.

— Мне было необходимо посмотреть новый фильм Эскроза. Ведь он один из моих самых старых друзей. Ну, я и поехала. Здесь очень удобное расписание автобусов. И около семи я уже была дома. Ещё я послала ему телеграмму, написала, что выздоровела. Мне бы хотелось с ним повидаться, если бы он смог приехать сюда.

Последнюю фразу я взял на заметку: Эскроз был на похоронах настоящей Иоланты, и, вполне возможно, до него не дошло, что она вновь в царстве живых, так сказать.

— Ну и как фильм? — спросил я, лишь бы не выдать свою растерянность.

— Не очень, но, как всегда, прекрасная работа оператора. Атмосфера — его конёк.

Я кашлянул.

— У меня была возможность переговорить с доктором Маршаном, и мы подумали, не лучше ли тебе будет в отеле типа «Кларидж» или «Дорчестер», где есть хоть какая-то жизнь; там мы закончим с тестами, а ты не будешь как в тюрьме, сможешь погулять, походить по магазинам, ну и всё прочее.

Неожиданно на неё напало раскаяние. Она положила руку мне на плечо.

— Феликс, мне совсем не хочется создавать лишние трудности. Просто всё идёт очень медленно, а я прекрасно себя чувствую; да и свидания с Джулианом сделали меня более нетерпеливой, чем надо. В субботу он возвращается из Нью-Йорка. Всё дело в этом. Меня бы устроила и самая минимальная свобода, ведь мне ужасно скучно тут; позднее, естественно, я решу, что буду делать и чего делать не буду.

Я не совсем понимал, радоваться мне или огорчаться из-за тона, каким она произнесла последнюю фразу.

Ты всегда была нетерпеливой, — проговорил я, и она смиренно кивнула головой.

А потом сказала такое, что, если иметь в виду слова, никак не соответствовало её характеру:

— Сегодня ночью я почти не сомкнула глаз, и мне пришлось принять снотворное. Надеюсь, ко мне не вернутся ужасные мигрени, которые мучали меня в Афинах. Вот уж мученье.

Несомненно, это было частью прежней памяти, которая возвращалась к ней, и потому в ней не стоило искать ничего необычного. Наверно, она приняла слишком большую дозу снотворного. Оставалось только надеяться, что это было воображаемое действо; ибо таблетка не оказала заметного воздействия на неё, как было установлено позднее.

— Ты заснула?

Она кивнула.

— Но у меня началось сильное сердцебиение, и ещё меня тошнило.

Рядом на полянке лежал длинный мешок из дерюги с письмами от поклонников Иоланты. (У меня был целый отдел сотрудников, которые только тем и занимались, что писали ей письма; они входили в нашу команду по созданию правдоподобия, так это называлось, заполняя и оживляя ежедневную жизнь Пра-Иоланты.) Все письма, естественно, были фальшивыми; все ответные письма, которые она отправляла своим воображаемым фанатам, прямиком попадали к нам на анализ. Каждый вечер Хенникер тратила время на то, что надписывала конверты с письмами и фотографиями, на которых стояла подпись Иоланты. Эта часть её жизни пока вроде бы не давала сбоя. Аккуратная горка сверкающих фотографий лежала на полке над письменным столом, на котором стояли фотографии главных мужчин её жизни в серебряных рамках. Одна рамка оставалась пустой, и я знал, что она предназначалась для фотографии Джулиана (она попросила у него фотографию, и он обещал прислать). Но какого Джулиана — вот в чём вопрос. Вот именно — какого?

Полагаю, вы не против того, что я как бы регистрирую факты для воображаемого дневника — личного или научного. Не помню, чтобы меня особенно удивила dénouement[104] — я имею в виду неожиданное бегство, исчезновение Иоланты; но в то же время начали происходить другие события, так что, когда я оглядываюсь назад, то скорее вижу серию накладывающихся друг на друга образов, чем прямолинейную хронологию. Всё вместе, составленное из разных серий маленьких сюрпризов, вело к Святому Павлу. Бенедикта сидит рядом со мной, следя за записью событий; время от времени я выключаюсь, чтобы обсудить с ней дату или происшествие. Это заняло уйму времени, и теперь в своём подведении итогов я, конечно же, опираюсь на эти записи. С тех пор как Иоланта исчезла, все наши наблюдения ничего не стоят. Маршан и я, Джулиан и Бенедикта, мы все буквально сидим на телефоне; и каждый раз, когда он звонит, это как будто весточка от неё, вежливый намёк или предупреждение от подруги.

Однако её бегство было тщательно и втихомолку продумано; Хенникер проснулась рано утром и обнаружила, что привязана к кровати крепкой верёвкой. Кстати, очень умело привязана, потому что ей не удалось освободиться и пришлось ждать утреннего визита Маршана. Иоланта ходила по комнате, мрачновато и вроде бы смущённо посмеиваясь, и собирала необходимые вещи в два чемодана из свиной кожи. Одежда, парики, дневник и т. п. Она как будто не слышала протестов Хенникер, которая была вне себя от ярости и возмущения. Старуха попыталась было узнать, куда она направляется, однако занятая делом Иоланта не только не ответила ей, но даже не повернула головы. Она собиралась с поразительной скоростью, время от времени издавая странные хрипы. Скрипнув зубами, Хенникер возобновила уговоры. Ей даже пришло в голову, не позвать ли на помощь — но кто услышал бы её крики в такой час и в таком месте? Бессмысленно! Покончив со сборами, Иоланта раздвинула шторы и выглянула наружу, словно ждала кого-то, отчего Хенникер решила, будто Джулиан совершает похищение. Начали бить часы. Быстро, будто опытный взломщик, всю ночь проработавший над сейфом, Иоланта сделала себе чашечку чая и как бы выпила её. Она стояла над самым преданным ей человеком, привязанным к кровати, медленно потягивала чай и глядела прямо в глаза Хенникер, не произнося ни слова и, видимо, глубоко погрузившись в раздумья. Потом послышался шум мотора. Иоланту сотрясли едва сдерживаемые рыдания, так рыдают в юности, самозабвенно, горько. Не смогла сдержать слёз и Хенникер.

— Иоланта, не покидай меня.

Но механическая менада, согнувшись, уже тащила свои чемоданы к двери — и по дорожке к автомобилю. Потом мы узнали, что она, не мудрствуя лукаво, заказала в деревне такси, которое доставило её в город, а там она села в утренний лондонский поезд. Вот так это и случилось. Нетрудно представить, что с нами было. Маршан мгновенно впал в ярость и стал громить всё вокруг, потом сел на стул и заплакал. Удивительно, до чего мы привязались к нашему созданию; у всех было такое ощущение, будто разбилось сердце.

Приехал Джулиан, который выглядел так, словно явился прямиком из ада. Состоялось срочное совещание; в первую очередь надо было определить места, куда она могла отправиться, и людей, на помощь которых могла рассчитывать. Задача не из лёгких: Иоланта была гражданкой мира. Почему бы ей не взять билет и не полететь в Париж или Рио — у неё был старый паспорт Иоланты? Необходимо было заручиться помощью полиции, но на каких основаниях? Не могли же мы попросить, чтобы прочесали все порты и терминалы, обвинив её в первом пришедшем на ум преступлении, например в воровстве. Обвинение должно было быть достаточно весомым для правоохранительных органов.