Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение Страница 63

— Не надо так говорить! — прервала его фрау Арнольд.

— Да и вообще трудностей не оберешься! — продолжал Мюллер. — Но пусть мелочи не заслоняют тебе главного. По части центрального общегерманского управления вряд ли что выйдет; все упирается в вопрос о Рейне и о Руре — это по существу все та же старая конкуренция между германскими и французскими монополиями. Без центрального управления мы окажемся отрезаны от всех сырьевых ресурсов. — Мюллер чаще обычного утирал лоб. Он продолжал, не выпуская изо рта окурок потухшей сигары: — Я уже говорил, что по сути дела мы производим серную кислоту. Камерным способом. Я показывал тебе, что еще уцелело от наших старых цехов. Доктор Бернгард как-то сострил: «Если б в древнем Египте знали серную кислоту, ее бы вырабатывали этим же камерным способом». А Бернгард свое дело знает. Он что-то все поет про новый способ производства, видно, слышал звон. Но толком ничего не известно. А вдруг это не простая болтовня? А вдруг серную кислоту уже и в самом деле вырабатывают из… постой… Как же это называется? — Он взял со стола какую-то папку. — Кизерит и ангидрид… А этого сырья у нас завались. Я уже повсюду зондировал, нельзя ли из него вырабатывать серную кислоту. — Он снова полистал бумаги. — Вот здесь у меня записан весь процесс. Да и вообще читай внимательно мою переписку и этого дела из виду не упускай, для нас оно в перспективе важнее всего прочего. Как только пройдет референдум, мы наконец приступим к плановой работе. Попроси у профессора, он даст тебе книги, увидишь, какое значение в народном хозяйстве имеет серная кислота. — Минуту он молчал, борясь с приступом удушья, а потом добавил: — Мне скоро придется выключиться из всего этого.

Фрау Арнольд отложила карандаш.

— Тебе необходимо отдохнуть.

— Да, отдохнуть не мешало бы, — согласился Мюллер. — Опять бы половить форелей на Белодонке… — Он улыбнулся. — Что может быть лучше! Но, говорят, переселенцы опустошили все водоемы в горах, да и не мудрено, ведь наше кулачье заморило их голодом. Шесть смен постельного белья отдай им за рюкзак семян, а за фунт сала тащи швейную машинку. А не нравится — скатертью дорога, и картофелины не вынесут.

— Выключиться тебе нужно! — твердила свое фрау Арнольд. — Поезжай в горы и лови себе рыбу!

— Это было бы совсем неплохо, — сказал Мюллер. И мечтательно продолжал: — Ты ведь знаешь, как бывает на ранней заре, когда горные ручьи дымятся! А как форель подпрыгивает за приманкой — этого не расскажешь, это надо испытать! — Он и в самом деле оживился. — На Белодонке мне посчастливилось поймать мою самую большую форель, почти двухфунтовую. Это было летом тридцать второго, на тот вечер у нас было назначено собрание, а я, представляешь, закатился рыбу ловить! Ну и была же мне вздрючка! А иначе не поймать бы мне мою самую большую форель, двухфунтовую. Представляешь, какая рыбина? Вот! — И он руками отмерил в воздухе.

— Собери-ка снасть, и айда! Положись на меня, здесь все будет в порядке. Я по себе знаю, как полезно хотя бы воскресенье провести на воде!

— У меня не осталось больше времени! Или ты думаешь, что Мюллер загодя свертывает паруса? — И он смерил фрау Арнольд почти насмешливым взглядом. — Нет, я в самом деле готовлюсь отдать концы.

— Ты и выглядеть стал лучше.

— Не заливай! — И Мюллер посмотрел на нее с открытой насмешкой. — Я уже и лежать не могу от одышки и еле-еле взбираюсь по лестнице, а ты меня решила уверить, что я лучше выгляжу. Да и чего ты, собственно, хочешь? Послушать врачей, я уже с год перебрал лишку. Боже упаси от врачей-товарищей!.. Знаешь, кто это говорил?

Фрау Арнольд отрицательно покачала головой.

Это говорил… — Мюллер так радовался, предвкушая эффект своих слов, что задохнулся. — Это говорил Ленин. Заруби себе на носу!

— Уж тебе-то не к лицу пессимизм! — пожурила его фрау Арнольд.

— Пессимизм тут ни при чем. Надо мириться с фактами. Каждому придется умереть. Мюллер не исключение.

Он закрыл глаза.

— Когда у меня еще были силы бороться, мне такие мысли в голову не приходили. А за последнее время я часто думаю о жизни и смерти, потому что знаю — час мой близок. И радуюсь близкому концу. Я был привязан к жизни, может быть, как никто другой, я радовался всему, что составляет жизнь, а потому радуюсь и смерти. — И так же негромко и трезво, как он только что рассуждал о серной кислоте и производственных методах, Мюллер продолжал: — Потому что смерть неразрывно связана с жизнью. Я толковал об этом с профессором, он, правда, не марксист и насчет классовой борьбы не больно силён, к сожалению. Но что касается природы, он настоящий материалист, а если хочешь знать, так иногда и диалектик. Ну да я считаю, у него все еще впереди: Церник его здорово допекает! Природа — это процесс развития, это возникновение и исчезновение, без развития не появился бы и человек. Смерть, исчезновение — непременное условие всякого становления. Только тысячекратная смена поколений сделала возможным превращение животного в человека. Пойми же меня правильно: единственное бессмертное существо так и осталось бы животным. Все то, что радует нас в человеке, его способность создавать, мыслить, чувствовать, действовать — все это было бы невозможно без чередования жизни и смерти. А когда это знаешь… — Тут он открыл глаза, и в его ясном проницательном взоре незаметно было и следа усталости. — Когда это знаешь, то лучше понимаешь мир, да и собственную жизнь.

Спустя два дня к Мюллеру ворвался Шнайдерайт.

— Слышал новости? — воскликнул он. — Во-первых, в угле нам отказали. Во-вторых, профессор переезжает, мансарды освобождаются, Блом хочет снять крышу и надстроить все здание. В-третьих, в ящике его письменного стола уже лежат готовые планы строительства. Спрашивается: почему профсоюзному руководству ничего об этом не известно?

— Во-первых, насчет неувязки с углем я уже слышал, — отвечал Мюллер. — Во-вторых, мы завтра едем с Юдит на шахту, хочу познакомить ее с тамошней публикой; принимая во внимание ее личные данные, я уверен, что это разрешит все наши трудности с углем, ведь хорошенькой женщине ни в чем нет отказу.

— Вздор ты городишь! — откликнулась Юдит.

— Вот ведь, не верит! — подмигнул Мюллер Шнайдерайту. — У нас, видишь ли, детская болезнь левизны: красота, мол, аморальна. Юдит невдомек, что хорошенькая женщина, будь она сто раз членом партии, остается хорошенькой женщиной даже для членов партии; но она еще постигнет эту истину, наверняка постигнет! — Он снова обратился к Шнайдерайту: — В-третьих, ты едешь с нами, мы захватим там ампулы, и я еще смогу с тобой спокойно потолковать.

— На два-три часа ты меня отпустишь? — обрадованно воскликнул Шнайдерайт. — Инженер обещал показать мне экскаватор.

— В-четвертых, насчет строительных наметок Блома мне тоже ничего не известно. Что до его проектов, не забудь: ты не единственный, кто в них заинтересован. Но надо признать: новый этаж в главном корпусе нас больше бы устроил, чем огромное здание, на которое топлива не напасешься. К сожалению, у нас острая нехватка в строительной технике.

— На что нам техника! — отозвался Шнайдерайт. — Сами сообразим!

Дверь распахнулась. Сейчас, летом, доктор Бернгард щеголял в люстрине, а не в обычных своих грубошерстных куртках; голову его вместо лохматой меховой шапки украшало клетчатое кепи.

— Я насчет транспорта угля, — начал он без предисловий. — Как вам известно, нам сегодня обещали завезти уголь — собственно, даже вчера, а не сегодня, но, как я слышу, ни вчера, ни сегодня не завезли, да и никогда не завезут — во веки веков, аминь!

Мюллер вздохнул.

— А знаете, где наши брикеты? — напустился на него Бернгард. — В Москве. Москва завалена брикетами! Весь наш уголь вывезли русские! Русские демонтируют всю страну, нам они оставляют только топоры да мотыги!

Доктор Бернгард был видный мужчина, но против Шнайдерайта и он не вышел ростом, и Шнайдерайт с высоты своего роста глядел на злобствующего резонера.

— Полегче на поворотах! — сказал он. — Насчет демонтажа мы не раз уже толковали, но вам что ни говори, как об стену горох! Поезжайте-ка лучше в угольный район! Там технику всю раздолбали, шахты затоплены, война поглотила квалифицированные кадры!

— Вздор, молодой человек! Германия — культурнейшая страна! Она поставляла машины во все концы света, наших специалистов домогались во всем мире. Это вы довели страну до разрухи, вы и ваши товарищи своим неумелым хозяйничаньем…

— Кто довел до разрухи? Кто оставил нам в наследство все это дерьмо, эти сплошные развалины? — Шнайдерайт повысил голос. — Кто разорил страну в то время, как мои товарищи и я сидели в концлагерях и тюрьмах?

Доктор Бернгард пробормотал что-то невнятное. Уже у порога он обернулся и выпалил без всякой связи с предыдущим: