Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа) Страница 63

Я снова отказался от яблока. Лаврентий ухмыльнулся и опустил ломтик не на тарелку передо мной, а рядом.

На раскрытую Библию.

Потом разлил вино в два стакана и молча поднял один. Но — в отличие от Ёсика — не выпил.

— Он их и развалит! Дедас гепицеби! (Клянусь мамой!) — повторил Берия. — Без Армагеддона!

— Без Армагеддона?! — вздрогнул я.

Теперь — наоборот — ответил Ёсик. Но тихо:

— Армагеддон — тоже неправда…

Засуетившись, он забрал с книги мой ломтик и просунул его себе в горизонтальную щель под нависшим над ней носом.

89. Всякий остров убежал, и гор не стало…

В наступившей тишине произошли три события. Подряд.

Во-первых, эти две линии на Ёсиковом лице — длинный нос и узкий, короткий рот — напомнили мне образ опрокинутого креста.

Во-вторых, невесть откуда вернулась муха, которая замучила Мао. Теперь она уселась на Лаврентиеву лысину.

В-третьих, звякнул телефон.

Берия дёрнулся в кресле и объявил, что звонят ему. Наверное, Мишель. Муха вспорхнула.

Звонила, действительно, Мишель. Пока он слушал её и черкал в своём блокноте за моим столом, я следил за майором. Который не понимал, что жуёт яблоко. Зрачки в его глазах метались из угла в угол, но никуда оттуда вырваться не могли.

Лаврентий вернулся к нам, вырвал листок из блокнота, протянул его мне и пообещал, что скоро вернётся.

Слова он написал мне грузинские.

Из Пекина звонил, действительно, Первый. Премьер Чжоу Эньлай. Мишель узнала его не только по голосу, но и по фразам. Во-первых, Чжоу учился когда-то во Франции и часто вставлял французские слова.

Во-вторых, он умел изрядно выпить, и первым делом шутливо спросил у Мао — нужна ли помощь против грузин, которые тоже умеют пить. Мао ответил, что с ними сражается Ши Чжэ. Бесславно.

Потом премьер доложил Мао, что вчера ночью американцы стянули флот к водам Южной Кореи и прислали в Пекин телеграмму с требованием отвести войска от границы с Северной. По мнению Чжоу, Вашингтон приурочил манёвр к пребыванию председателя в Москве. Проверяет Сталина.

Потом премьер заговорил о японце Носага. Но связь внезапно прервалась. Мао не успел отдать никакого распоряжения.

Берия пошёл выяснять, почему именно связь прервалась. Есть подозрение, что прервал её сам Мао. И свалил на бога. Есть и другое подозрение. Что звонок — провокация. И позицию Сталина проверяет… Пекин.

Для меня, однако, главное заключалось в другом. Лаврентиевский листок был исписан жёлтым грифелем…

Ёсик ждал меня недолго. Ситуация — если она не выдумана — казалась мне идеально простой. Мао отказывается отвести войска или даже двигает их через наш Север к американскому Югу.

Вашингтон, не думая, лезет на рожон. И выплёскивает на китайцев седьмую чашу гнева. Если даже сперва и постесняется, Мао его вынудит это сделать. А там — как обещали — и мы. С нашей чашей. Последний суд.

Великий. Армагеддон.

— Майор! — поднял я взгляд. — Говорите — «тоже неправда»?

Ёсик не разобрался в моём тоне. Точнее, не понял — отчего я злился. Не совсем понимал пока и я.

— Гамиохра цигни тависи цители вашлит! (Испоганил мне книгу своим красным яблоком!) — буркнул я и поднял с журнального столика Библию, раскрытую на странице с широким влажным пятном.

Той самой странице, на которой — из-за стука в дверь — «седьмой ангел» не успел наслать на мир «великое земле-трясение». После чего «всякий остров убежал, и гор не стало.»

— Майор! — повторил я. — Что же тут «тоже неправда»?! Про «плач и рыдание» Вавилона? Про Сатану? Про Спасение? Или вот про «новое небо и новую землю», про «Новый Иерусалим»?

В яблочном пятне на тонкой бумаге слова про «Новый Иерусалим» смешались с буквами на оборотной стороне страницы. Как если бы эти буквы были написаны внутри.

Поначалу они мне мешали, но через несколько строчек я начал вспоминать слова, заученные ещё в детстве.

— Вот здесь написано, майор: «Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко. Неправедный пусть ещё делает неправду, нечистый пусть ещё сквернится, праведный да творит правду ещё, и святый да освящается ещё. Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною!»

Я снова поднял глаза на Ёсика:

— Что же тут не так? Так ведь оно и будет! И скоро! Но как же всё это будет без Армагеддона? Как?!

90. Армагеддон уже случился…

Ёсик промолчал и взглянул на свою правую кисть. Три пальца на ней вздрогнули и напряглись, но он пересилил себя и не дал им вытянуться. Расслабил руку и исподлобья поднял на меня глаза. Прямо под ними я опять разглядел опрокинутый крест.

Взволновался и я. И сразу же совершил смешную ошибку: следующие две фразы произнёс по-грузински. Как будто бы Берия — если бы подслушивал — не сумел бы их понять:

— Лаврентис ахла мхолод умокмедеба ацхобс… Хвелапери рогорц арис исе ром давтово… (Лаврентия устраивает сейчас только моё бездействие… Ему хочется, чтобы я оставил всё как есть…)

Эта ошибка была не только смешной, но и глупой. Ибо, наблюдая за его нервными пальцами, я вдруг забыл, что Ёсик ещё и майор. Под началом Лаврентия. Я зачеркнул эти фразы. Возвратился к прежнему вопросу:

— Забудь про эти слова… Но скажи, — как, спрашиваю, — всё случится без Армагеддона?

В этот раз Ёсик ответил. Но тихо, как в последний раз:

— Если спасение и случится, товарищ Сталин, то, да, — без Армагеддона. Армагеддон уже случился…

Теперь промолчал я. И тоже взглянул на свою кисть. Испещрённую жёлтыми пятнами. От которых в глазах зарябило.

— Да, случился… Это не пророчество, а история…

— Случился? — не поверил я. — Когда?

— В 70-м году.

— В 70-м? — переспросил я. — Новой эры?

Ёсик улыбнулся:

— 70-й новой эры — это сейчас. Я имею в виду Христову.

Я улыбнулся тоже:

— Что же равносильное тому, что — сейчас, произошло тогда? В том 70-м?

— Пал Иерусалим.

— Армагеддон — это и есть Иерусалим?

— И да, и нет. Армагеддонская битва — это битва за Иерусалим, но Ардмагеддон — это место в Кумране.

Я закрыл книгу, вернул её на столик и откинулся на диване…

91. Иисусу, как и мне, подражать трудно…

Вот что увидел пророк Иоанн, и вот что увидел каждый.

Престол стоит на небе, и на престоле сидит Сидящий. И вокруг престола стоят двадцать четыре других престола, а на них сидят двадцать четыре старца. Они облачены в белые одежды и увенчаны золотыми венцами.

От престола исходят молнии, а перед ним — семь огненных светильников, семь духов Божьих. Перед самым престолом — стеклянное море, а вокруг — четыре животных с глазами спереди и сзади.

Первое животное подобно льву, второе — тельцу, третье — человеку, а четвёртое — летящему орлу. Каждое из животных оснащено 6-ю крыльями, а внутри «исполнено очей».

Вскоре — посреди старцев и возле Сидящего — появляется Агнец. Он раскрывает книгу в руках Сидящего, исписанную как снаружи, так и внутри.

Книга запечатана семью печатями. Но Агнец снимает все семь.

Ещё позже появляются четыре коня. Первый — белый, второй — рыжий, третий — вороной, а четвёртый — зелёный. На четвёртом коне — всадник, и зовут его «Смерть»…

Это увидел не только пророк Иоанн, сказал Ёсик, а каждый. Уже увидел. Если, правда, в 49-м жил в турецком городе Эфес, где Иисус вместе с союзниками основал кафедральный собор. И если — подобно Иоанну — сидел в переднем ряду во время литургического обряда в соборе.

Ничего пугающего или непонятного в увиденном не было. Увиденное лишь пересказано так, чтобы пугало и озадачивало. Ибо не каждый станет слушать рассказ об увиденном, тогда как страх и тайна влекут к себе каждого.

А видел тогда каждый эфесянин простые деяния простых же людей, заботившихся о славе своего собора. И своей собственной. Строивших козни друг против друга; добивавшихся лучших постов; живших простою жизнью и умиравшие простою же смертью. На постах или без.

Ни один из этих и других образов в «видении» Иоанна метафорой не является. За каждым из них — конкретный человек и конкретное событие.

— А кто сидел на престоле? — прервал я майора. — Кто стоит за Сидящим? Иисус?

— Нет, царь. Ирод. Который и основал ессейскую общину…

Да, продолжил Ёсик, увиденное Иоанном — это откровение, апокалипсис. Но откровение о прошлом, не будущем.

Откровенное описание случившегося.

Прошлое, вздохнул Ёсик и сделал вид, что забыл обо мне… Прошлое — большая тайна, нежели будущее. И хотя говорят, будто всё тайное станет явным, — это, товарищ Сталин, надеюсь, не так. Стань всё явным — всё станет хуже. Правильно? А если не хуже — неинтересней. И авторы Завета это знали…

— Слушайте, майор, — подался я вперёд, — в гостиной вы сказали, что не пьёте. Я это не только к тому, что вам, как вижу, не следовало пить тут с Лаврентием. Тем более, что сам он так и не выпил. Я это и к тому, что вы умеете лгать.