Евгений Шкловский - Фата-моргана Страница 64

Ну и…

Ю., естественно, нервничает: чем хуже дела, тем больше. Но нервничает со странным таким щекотливым оттенком: вот он волнуется, переживает, как порядочный, не чуждый ответственности человек, даже работа из-за этого не клеится. А когда работа не клеится, то возникает вопрос: зачем?

Не зачем работа, а зачем всё? Все вообще, ну, вы понимаете…

Толстовский такой, «проклятый» вопрос.

И оттого, что вопрос такой капитальный, – градус переживаний тоже, естественно, выше. Вообще все выше и глубже.

Ю. уже к телефону не подходит: нет его, нет… И жене строго наказывает: в командировке он. Или в больнице. Может же он, в конце концов, попасть в больницу? Хоть бы и от ужаления той же осы (если лето). А сам мается ужасно: всех подводит, перед всеми неловко, даже перед женой, но ничего сделать не может. Чем больше обязательств, тем меньше шансов как-то выйти из положения. К тому же и авансы потрачены, и жизнь коту под хвост…

Но как бы ему ни худо, однако, и сладко тоже – и что худо, и что жизнь зря, и что перспективы туманны. Вроде как близко к отчаянию, но и к восторгу тоже, отчасти истерическому. Что-то такое во всем этом есть объемное, полновесное, подлинное, значительное.

Нет разве?

Так бедный Ю. и живет в неусыпном совестливом бдении, пристально отслеживая в организме всякие опасные для его жизнедеятельности процессы. Но и не избегая их, а даже, напротив, всячески идя им навстречу и даже вызывая их на себя, как отважный воин огонь противника.

Смелый, даже в известном смысле мужественный человек, вот только нельзя сказать, чтобы с ним все благополучно. Дерганый он после того осиного ужаления до того, что общаться с ним никакой возможности, да и отношение к нему у знакомых сильно с тех пор переменилось.

Если уж совсем честно, то народ его просто-напросто сторонится, потому как неведомо чего от него ждать можно…

Еще про осиное жало

На этот раз в качестве ужаленного будет выступать С., человек семейный, тихий и скромный, без особых амбиций и завихрений, но, как оказалось, подверженный довольно сильной аллергии на осиный яд.

Впрочем, это можно отнести и к мнительности самого С., который, едва у него что-то начинало болеть, сразу впадал в панику и начинал подозревать у себя самое страшное, что только может быть, летел в поликлинику, бегал по врачам и знахарям, читал соответствующую медицинскую литературу и глотал разнообразные лекарства.

Жена, женщина неглупая и с характером, пробовала подшучивать над ним, но встречала не только непонимание, но и резкий протест в форме своеобразного ультиматума-приговора: «Женщине, у которой нет жалости, нужно жить одной».

Сказано жестко, с поджатыми губами и с неожиданной для обычно спокойного С. яростью в глазах. А печальный вид его после этого говорил, вероятно, не только о страдании, но и о бестактности супруги. Заболевший (даже если не сильно) нуждается – в чем прежде всего? Ну да, во внимании, причем не формальном, а именно настоящем, искреннем, особенно со стороны близкого человека, для кого он, по идее, должен быть особенно дорог. Собственно, когда и подтверждаются истинные чувства (и союза), как не в таких вот кризисных ситуациях.

Итак, С. был ужален на берегу небольшого озерца, расположенного неподалеку от их дачного поселка, куда они вместе с женой, как и прочие дачники, любили прогуляться. Живописное такое озерцо, с нависшими над ним и отражающимися в воде ивами и прочей растительностью, особенно хорошо там в жару – можно спрятаться в тени деревьев, от воды какая-никакая прохлада, да и окунуться славно. И на закате там приятно. И утром, когда солнце только выкатывается из-за горизонта, вода в озере начинает сверкать, а главное, никого еще нет на берегу, разве что какой-нибудь фанат-рыболов, – тихо и благостно, душа поет.

Природа, она дарит благость – к ней надо непременно приобщаться, для души и для здоровья. Жена С. в этом была убеждена и его склоняла, а он что, и он не против, хоть и не столь восторженно. Но ведь восторженность в женщине – качество вполне органичное и по-своему возвышенное (куда лучше цинизма), так что их прогулки на озеро стали традицией. Другие носом в землю и сразу полоть-копать-грабить, или в шезлонг и к пиву, а они – на озеро или в лес, в поле или еще куда-нибудь – приобщаться-оздоровляться.

Вот и в тот раз они вышли рано поутру к озеру. День занимался жаркий, как и всю эту неделю, припаривать начинало, жена сразу, скинув легкое платьице, бросилась в воду. С. же, вялый еще после душноватой ночи, просто сидел на берегу, наблюдая за игрой теней. Жена ему улыбалась, вылезая из воды и взбодренная купанием, жена его упрекала, что он сидит и не лезет в воду, даже тапочки не снимает, чтобы походить босиком по травке.

Так вдохновенно и убедительно она это делала, руки протягивая к восходящему солнцу, что С. послушно скинул тапочки и встал босыми ступнями на не успевшую еще согреться росистую травку. Постояв и потянувшись сладко, он сделал несколько шагов в сторону – просто пройтись. А вот этого как раз делать и не стоило – тут же он ощутил мгновенный болезненный укол в основание между большим и соседним с ним пальцами.

«Ой!» – вскрикнул С. и, вскинув ногу, судорожно затряс ей, стряхивая все еще висящую на ней довольно-таки крупную осу.

– Что случилось? – на вскрик подбежала жена с наброшенным на шею полотенцем.

– Что-что… А вот и то, – чертыхнулся С., – дернуло же послушаться, сидел и сидел спокойно, а теперь действительно неизвестно что… – Он пытался выдавить яд из ужаленного места, из прокола сочилась прозрачная сукровица, и вид у него был расстроенный. – Теперь надо срочно бежать принимать лекарство, иначе может быть совсем худо.

Жена, огорченно улыбаясь, смотрела на него, пока он натягивал тапок. Нога его и впрямь распухала на глазах.

– Ты только не внушай себе, – сказала она, помня про мнительность С., – может, ничего и не случится.

– Хотелось бы, – отвечал С. мужественно, но все-таки с некоторой поддевкой в адрес жены: откуда такая уверенность, что ничего не случится?

Они быстро устремились по направлению к дому.

– Нет, надо же так, не было беды, так черти принесли! – сетовал по дороге С.

Жена следовала молча рядом и только вздыхала изредка. Что означали эти вздохи, не совсем было ясно. Понимала ли она, чем грозил осиный яд мужу или нет, определить было трудно. Обидно, между прочим: жизнь его висит, можно сказать, на волоске, а до жены не доходит.

Впрочем, для объективности: он и вправду надеялся, что все обойдется. То есть говорил, что может быть всякое, а на самом деле в глубине души уверен был, что все будет нормально. То есть вообще не исключен и шок, и даже летальный исход (аллергия – коварная штука), но только не в его случае.

Невозможно и все!

Но если он уверен, то это вовсе не значит, что жена также должна быть уверена. Ведь кто, как не она, спровоцировала его на босоногость, а следовательно, была виновата. Только вот чувствовала ли она свою вину?

Он шел, сильно прихрамывая, однако все ускоряя и ускоряя шаг (жена еле поспевала за ним), почти бегом. По пути же он, обращаясь укоризненно к спутнице жизни, вслух фиксировал совершающиеся в его организме метаморфозы: вот вспухли розовые волдыри на той ноге, в которую его ужалили, затем также и на обеих руках, сначала крошечные, а потом все больше и больше, расползаясь, словно насекомые, по коже, теперь зачесались подмышки, лицо стало покрываться красными пятнами… Уже когда были неподалеку от дома, у С. начали опухать уши и стало трудно глотать.

Фиксировать-то он фиксировал, как бы призывая жену удостовериться, а сам краем глаза наблюдал за ее реакцией. Жена же только улыбалась смущенно и продолжала тяжко вздыхать.

Дома С. принял сразу две таблетки супрастина и накапал сердечных капель (тоже не лишне). Делал он это целеустремленно и уверенно, но как бы демонстративно отдельно от жены, виновницы всего происшедшего. Видно же было, что не понимает она его состояния, нет, не понимает, да и возможными последствиями ничуть не озабочена. Вот когда все и проверяется – нет, не ожидал он от нее!

А ему и вправду было нехорошо, очень нехорошо, но разве это объяснишь другому человеку? Другой, даже жена, разве поймет?

Та, правда, принесла ему стакан воды и присела возле, изучающе всматриваясь в его горящее лицо, но этот едва ли не естествоиспытательский интерес вызвал у нашего героя только еще большую досаду.

Тем и коварна, отметим, аллергия, что неизвестно, в какой момент человек из состояния жизни (с глупыми и некрасивыми подробностями опухания, прыщей, волдырей, красноты и Бог ведает еще чего) переходит в состояние умирания (утраты дыхания и превращения в один большой волдырь).

С. не знал, как должна бы реагировать жена, но только явно не так. Нет, взгляд ее должен быть другим, более чутким и сердобольным, в глазах чувство вины и едва ли не отчаяния, что из-за нее…